Шекспир и Маркс, писатель и общество. Перевод с английского Н. Колтаевской

В настоящее время роль общества в писательском процессе — тема, требующая нового осмысления. Научное сообщество обычно рассматривает писателя как индивида, личность, создающую свой собственный мир на своих собственных условиях. Однако, как заметил Джозеф Гаррис,

мы пишем не как изолированные индивидуумы, но как члены общества, чьи верования, чаяния и практики одновременно провоцируют и сдерживают, по крайней мере частично, то, что мы можем сказать. Таким образом, наши цели и намерения в процессе писательской деятельности являются не просто личными, идиосинкратическими, но и отражают общество, к которому мы принадлежим [Harris 1989: 12].

То есть рассмотрение автора в общественном измерении по меньшей мере столь же полезно, как анализ его индивидуальных особенностей. Чтобы проиллюстрировать данный факт, мы можем воспользоваться различными примерами. Данная работа исследует произведения Шекспира в контексте общественной стратификации, используя, вероятно, наименее ожидаемый методологический источник — наследие Карла Маркса, который пытался значительно трансформировать наше понимание роли общества («Gemeinschaft» или «Gemeinwesen») в отношении к индивидууму [Megill 1970]. Нашей задачей будет показать, что идеи Маркса могут способствовать лучшему понимаю Шекспира, особенно в свете новых открытий относительно его соавторских трудов. Существует много достаточно привлекательных аргументов в пользу того, что попытка использовать идеи Карла Маркса для исследования и объяснения произведений Уильяма Шекспира — дурачество в чистом виде. У Маркса фундаментальная деятельность, которая определяет характер общественной формации, — это природа экономических взаимодействий между его членами. У Шекспира подобная экономическая проблематика могла бы появиться только случайно. Для Маркса, однако же, типично рассматривать индивидуумов как недифференцированных представителей своих классов. Шекспир же довольно часто противопоставляет характеры, находящиеся в одинаковых экономических отношениях друг с другом. Маркс жил в мире и интерпретировал мир, в котором машины постепенно вытесняли труд мужчин и женщин. Шекспир жил в мире и интерпретировал мир, экономический базис которого составлял ручной труд. Почему же в таком случае мы думаем, что Маркс может нам помочь в понимании Шекспира? Или, используя символический язык из компьютерного программирования, что значит «Шекспир::Маркс»? Что есть Маркс в контексте Шекспира?

Пятнадцать лет назад я написал книгу на данную тему с простым названием «Шекспир и Маркс», в которой попытался ответить на тот же самый вопрос — как Маркс помогает нам в понимании Шекспира, — показав, что некоторые из центральных идей Маркса в настоящее время являются ортодоксальными элементами любой современной литературной критики. Мы считаем, что марксистская методология используется современными шекспироведами, хотя и неосознанно. В этой статье мы раскроем то, каковы эти идеи и насколько глубоко они уже интегрированы в профессиональную литературную критику. Возможно, наш способ раскрыть данную проблематику не самый удобный, поскольку мы фокусируемся больше на существующих практиках литературной критики, чем на демонстрации того, каким образом марксистский подход способен раскрыть то, что недоступно для других методологий. Однако в данной статье я хотел бы ограничить себя двумя простыми посылками.

Первая, что Маркс помогает нам понять, почему и зачем кто-либо берет в руки перо в качестве инструмента для заработка, как это делал Шекспир, или о «писательстве в контексте общества» («общество::авторство»).

Вторая, что Маркс парадоксальным образом помогает нам рассматривать различия между людьми, избегая их невольной идентификации только лишь в качестве элемента «классов» или «недифференцированных масс». Две эти посылки мы можем скомбинировать с помощью двойного союза (&&) в форме, известной как булево выражение «И»: результат верен только тогда, когда верны обе части выражения. Моя задача — обосновать пользу рассмотрения Маркса в контексте Шекспира и рассмотрения авторства в контексте общества, что на компь­ютерном языке выглядело бы как «Шекспир::Маркс&&общество:: авторство».

Вскоре после окончания Второй мировой войны знаменитый философ-марксист Жан-Поль Сартр в книге «Что есть литература?» (написанной в 1947 году) обращается к той же проблематике: почему писатель берет в руки перо? Те, кто знаком с другими трудами Сартра, не будут удивлены, что, по мнению Сартра, писательство зиждется на свободе; в самом деле, слово «свобода» в английском переводе его книг встречается 182 раза на 96 000 слов, что примерно в 20 раз чаще, чем в повседневном английском этого периода, согласно сайту «Google Books N-Gram Viewer».

Какую же свободу подразумевает творческий процесс в понимании Сартра? Он говорит о «всех типах свободы», но интересно, как его подход изменился с момента написания книги «Бытие и Ничто» в 1943-м, где он использовал широко известное теперь экзистенциалистское положение, согласно которому мы изначально свободны и должны приспособить наше мышление к осознанию данного факта. В «Что есть литература?» Сартр принимает более четкое марксистское направление, согласно которому многие люди являются несвободными, что не только осложняет их собственную жизнь, но и делает свободу недостижимой для всех нас. Члены общества не могут быть индивидуально свободны, когда они коллективно несвободны. «Искусства не существует, — пишет Сартр, — кроме как для других и посредством других» [Sartre 1986: 30].

Мы давно знали, что Шекспир писал для других: для актеров театра, а через них — для аудитории, которая собиралась на его пьесы вначале в Театре в Шордитче и позднее — в «Глобусе» на Бэнксайде и в Блэкфрайрс внутри городских стен, принося Шекспиру и его компаньонам в труппе лорда-камергера богатство и славу. За последние 17 лет стало ясно, что Шекспир писал для других таким образом, который делает его писателем в сартровском смысле: то есть коммуницирующим с читателем посредством печатных публикаций. Лукас Эрн доказал, что Шекспир был далеко не безразличен к публикации собственных пьес, что он рассчитывал стать успешным автором в печатных изданиях и что он полностью достиг своих целей. Эрн доказал это не за счет открытия новых фактов, но применяя новые подходы к уже известным свидетельствам [Erne 2003; Erne 2013; Шайтанов 2015].

Парадоксально, но Шекспир через печатные издания не только «расширяет» свои коммуникационные каналы, но и «сужает» их. Драма, которая разыгрывалась на открытых площадках, формировала ощущение социального единства зрителей. Книги работают по-другому. Помимо того, что ими наслаждаются в одиночестве, книги в шекспировские времена отличались от театра по своему социальному воздействию, поскольку грамотность была далека от общего распространения, составляя примерно 30 % в сельских областях и достигая около 80 % в Лондоне [Cressy 1980: 72–75]. Книги были относительно дороги, а увидеть пьесу, исполняемую в «Глобусе» в 1600 году, стоило один пенни [Blayney 1997: 411]. Эта ситуация противоположна той, что мы имеем сейчас: книги дешевы, а театральные билеты дороги. Давайте добавим к этому, что печатные тиражи книг были ограничены Гильдией печатников («Stationers’ Company») до 1500 экземпляров [A transcript… 1875: 43], в то время как в два раза больше зрителей могли уместиться в амфитеатре на открытом воздухе, чтобы посмотреть пьесу [English… 2000: 438, 615].

Однако же, несмотря на все это, печатные издания позволяли большему количеству людей наслаждаться Шекспиром при большем географическом охвате. Печатные версии шекспировских пьес давали такую возможность читателям, живущим далеко от Лондона. Мы знаем, что театр Симпсона — странствующая труппа актеров в Йоркшире — примерно в 1609 году могла исполнять пьесы шекспировского театра, приобретя печатные книги [Sisson 1942; Boddy 1976; Egan 2006; Keenan 2013]. Шекспир вряд ли ожидал подобного, и это напоминает нам, что, хотя Шекспир и его труппа могли в значительной степени контролировать происходящее во время представлений в Лондоне, — стоило пьесе попасть в печать, как она становилась свободной, в каком-то смысле неподконтрольной творцу. Этот факт делает Шекспира более современным автором, чем мы считали до этого, и более «сартрианским», в чем Маркс увидел бы существенное качество книги как продукта производства.

В «Германской идеологии» (1845–1846) Маркс оставил знаменитое парадоксальное утверждение:

В условиях настоящей коллективности индивиды обретают свободу в своих ассоциациях, и посредством их и только в коллективе <…> возможна личная свобода¹ [Marx, Engels 1974: 83].

Это может напомнить эзопов язык, который Джордж Оруэлл осмеял в своем романе «1984», и служить оправданием для погружения индивидуальности в глубины коллективного. Шекспир обеспечивает альтернативный и привлекательный способ размышления о социальной природе человека. Во второй сцене «Юлия Цезаря» Кассий спрашивает:

1. Последнее утверждение на самом деле является цитатой Маркса и Энгельса из «Фейербаха…» (здесь и далее примечания переводчика. — H. К.). [↩]