Серым по серому. Роман Сенчин

Роман Сенчин, тувинский мигрант, сибирский рок-музыкант, ленинградский строитель, московский дворник, минусинский рабочий театра, карельский пограничник и, в первую очередь, знаковый писатель поколения «тридцатилетних», успел примерить к себе главные литературные ярлыки уходящего десятилетия: и «новый реализм», и «новую искренность», и «новую исповедальность» (и даже в «новые почвенники» его уже записывали). Со времен сенчинского толстожурнального дебюта прошло с лишком десять лет, но главные маркеры его прозы — мрачность, грубая реалистичность, безнадежность (синонимический ряд можно продолжать до бесконечности) — остаются неизменными до сих пор.

Так вышло, что появление этого писателя (в середине 1997 года — двадцатипятилетнего студента Литинститута) удачно совпало с начинающейся сменой культурной парадигмы — от условного постмодернизма к условной документальности. Сенчинские опыты дотошной художественной передачи бытовой повседневности со всеми ее постсоветскими чернушными мелочами не только оказались кстати, но и во многом предвосхитили собой наступление новой нон-фикшн-моды и появление нового поколения прозаиков 1970-1980-х годов рождения, так или иначе ориентированных на социальность, реализм и «грубую сермяжную правду» жизни.

Удачливость Сенчина имела и все полагающиеся внешние атрибуты: премии (1997 — еженедельника «Литературная Россия», 2001 — фонда «Знамя», 2002 — «Эврика», далее — шорт-листы премий Юрия Казакова, «Ясная Поляна», «Русский Букер»), книги (первый сборник рассказов «Афинские ночи» вышел в 2000 году, был раскуплен и превратился в издательский раритет), поездки на международные книжные ярмарки, отзывы в прессе и критике…

Любой другой, умеющий воплощать продуманную писательскую стратегию, тотчас воспользовался бы ситуацией и угодил в селебрити. Но Сенчин, в отличие от ряда младших коллег, пренебрег законами информационного общества. Он трудолюбиво, упорно пишет и печатается, но публичной, глянцево-телевизионной жизни (непременной составляющей масштабного успеха) сознательно не ведет. Сенчин удивительно похож (разумеется, лишь поверхностно) на своих автогероев. Он угрюм, интравертен, одним словом — «парень с кислым лицом», как Сенчина охарактеризовал его же герой Денис Чащин в романе «Лед под ногами». Так что любые попытки завербовать его прозу в проектно-коммерческий батальон (Г. Циплаков когда-то пытался сравнить сюжетные фактуры сенчинского рассказа «Чужой» и качественного латиноамериканского сериала) при всех совпадениях — несостоятельны. Сенчин сознательно отказывается от видеоряда, от внетекстовых рыночных факторов, от встреч с президентом (в феврале 2007-го в составе делегации молодых писателей) и прочего коленкора, отдавая дань чистой литературоцентричности образца XIX века а la «писатель только пишет».

Главная и постоянная тема Романа Сенчина — заедание человека средой, бытовое рабство, безволие, бессильная деградация, беспросветность и косность. В рассказе «Общий день», к примеру, герой, наркоман и аутсайдер, раз в год встречается с одноклассницей, для которой один этот «общий день» в году придает хоть какой-то смысл жизни. А жизнь для обоих — это «цепь одинаково мертвых дней». Рассказ «Афинские ночи» — о молодом московском художнике, который вынужден работать в сфере мелкой торговли, тянуть семейную лямку и мучиться от неприкаянности. Он было пытается поразвлечься с приятелями в Подмосковье, но алкоголь, травка, местные девицы — все кажется убогим или просто не дается в руки и еще больше растравляет душу. В повести «Минус» — опять мелкие, сдавленные бытом людишки. Главный герой, рабочий театра, бежавший с родителями от национальных притеснений из Кызыла в деревню под Минусинском, как и все его окружение, ведет грубое, жалкое, душегубительное существование. Повесть «Один плюс один» — попытка сближения двух полунищих никчемных петербургских провинциалов, официантки и дворника, причем в последний момент официантка уходит с другим. Рассказ «В обратную сторону» — о жизненных катаклизмах переселенцев из Тувы в Россию. В повести «Нубук» (вторая часть сенчинской автотрилогии, состоящей, помимо «Нубука», из уже упомянутого «Минуса» и повести «Вперед и вверх на севших батарейках», вышедшей отдельной книгой в 2005 году) неприятный персонаж из сибирской деревни перебирается в Питер, где служит у дружка, мелкого предпринимателя, и предается нехорошим удовольствиям, а потом, после ряда злоключений, выдавливается из города назад, к родителям…

Ранний Сенчин держит иллюзию документальности: герои — часто его тезки, которые так или иначе паразитируют на авторской биографии, а повесть «Вперед и вверх на севших батарейках» вообще по форме — исповедь от первого лица. Многих такая удушливая чернота и кошмарность сенчинского мира, скупость и аскетичность слога, репортажность и автология, депрессивный мандраж, упадничество и маргинальный антураж только отторгали. Взять хотя бы довольно известные критические отклики на (псевдо)автобиографизм Сенчина: «В его произведениях нет ощущения творящей авторской личности — нет символизации, меткости мысли, обобщения — это почти домашние съемки, почти околоискусство»¹ (В. Пустовая); «Образцовым «новым реалистом» оказался Роман Сенчин, писатель, лишенный творческого воображения, способности фантазировать и даже просто сочинять»² (С. Беляков). Или еще у Белякова: «Автобиографический герой повести «Вперед и вверх на севших батарейках» упоминает критика, который обозвал его «литературным Смердяковым». Я не нашел этой статьи, не знаю имени критика, но полагаю, что Роман и здесь не сочинил, а процитировал»³.

Да, в данном случае Роман действительно процитировал покойного А. Агеева, очень язвительно откликнувшегося на сенчинский «Минус»: «Словом, представьте себе Смердякова, который вдруг почувствовал в себе литературный дар и решил, что такому добру грех пропадать: ненавистью к человекам и ко всему «слишком сложному» можно выгодно торговать. Благо у русской интеллигенции, которая ничему не научилась, вечно живой рефлекс на «талантливого человека из низов» — Олег Павлов им когда-то успешно воспользовался, теперь вот Роман Сенчин пользуется»⁴. Разумеется, у Сенчина были и есть защитники, начиная с И. Роднянской (ее «Сенчин, как заразы, боится литературной лжи» разошлось по обложкам книг) и заканчивая, допустим, молодой Е. Погорелой.

Кто-то сравнивал Сенчина с советскими деревенщиками (Можаевым, Беловым), кто-то с Дудинцевым, кто-то — совсем неожиданно — с Уэльбеком, однако правильней было бы прислушаться к нему самому: «Мне интересны авторы, якобы пишущие стопроцентно о себе, дающие героям (или антигероям) свои имена и в то же время остающиеся в русле художественной литературы. Явление не новое — можно вспомнить Аввакума, Гамсуна с «Голодом», Селина, Миллера, Буковски, Лимонова, Распутина с «Уроками французского», где у героя рассказа чуть изменено имя по сравнению с авторским»##»Даже Пугачева о самой себе поет».

1. Пустовая В. Новое «я» современной прозы: об очищении писательской личности // Новый мир. 2004. № 8.[↩]
2. Беляков С. Новые Белинские и Гоголи на час // Вопросы литературы. 2007. № 4.[↩]
3. Беляков С. Призрак титулярного советника // Новый мир. 2009. № 1.[↩]
4. Агеев А. Голод 54 // Практическая гастроэнтеролология чтения. 2001. 25 сентября.[↩]