Русское искусство и «профессорская культура» (Литературно-эстетические взгляды К. Д. Кавелина)

Жизнь общества а, следовательно, общественных явлений богаче и полнокровнее четко прочерченных линий, проводимых историками культуры. Поэтому рядом с основной тенденцией в каждом направлении можно обнаружить, так сказать, дополнительные, позволяющие, тем не менее, понять и глубже представить всю сложность и полноту культурно-исторического развития данного направления в контексте определенной эпохи.

Русский либерализм XIX столетия был, как известно, явлением далеко не однородным. И дело не только в том, что представители этого течения выразили разные этапы общего им всем движения «от фронды к охранительству», но еще и в том, что внутри русского либерализма возникли некоторые типологические образования, определяемые тем конкретным кругом культурно-исторических задач, которые стояли перед русской культурой, силой экономического развития, втягивавшейся на путь капитализма ¹ . Следует подчеркнуть, что речь идет не об идейных противоречиях, которые существуют внутри каждого общественного течения (например, полемика «Современника» с «Русским словом»), а именно о структурных различиях. Как неоднократно подчеркивал В. И. Ленин, идейными и практическими выразителями процесса «превращения России в буржуазную монархию»²были либералы. Именно поэтому русский либерализм, в отличие, скажем, от революционно-демократического течения, которое было вынуждено выступать, прежде всего, в сфере идейно-теоретических и эстетических споров, мог проявлять себя, в том числе, и в сфере социально-практической. И если, с одной стороны, самодержавие нуждалось в преданных слугах типа Каткова, раньше и острее правительства адекватно угадывавших его нужды, то, с другой стороны, в определенных областях деятельности царизм вынужден был предоставлять людям, безусловно, благонамеренным, известную долю фрондерской независимости, чтобы хоть отчасти обеспечить принцип буржуазной самодеятельности. На этой социально-практической базе и возникали предпосылки структурных различий внутри русского либерализма, получавшие отражение и в культуре.

Неразработанность этих структурных различий до сих пор остается своего рода камнем преткновения для наших эстетиков и литературоведов, либо поневоле подверстывающих всех деятелей либерального направления под общие его определения, либо, напротив, индивидуализирующих явление до такой степени, что исчезает его культурно-исторический смысл. Но, что, быть может, не менее существенно, эта неразработанность оставляет простор для всевозможных спекуляций наших идеологических противников.

Либерализм сегодня на Западе переживает своеобразный ренессанс. Собираются съезды Либерального интернационала (основан в 1947 году), издаются манифесты³, исторические исследования и теоретические труды. Обращаясь к истории русского либерализма, сетуя, что такое исследование несколько запоздало⁴, западные либерально настроенные ученые стремятся показать культурное значение русского либерализма, особенно упирая на его благотворное влияние в среде деятелей науки и просвещения⁵, где сложились и истинно гуманистические, не эстетские и не утилитаристские воззрения на искусство. Так, даже признавая, что многие либералы шли путем Каткова, буржуазные историки русской культуры утверждают, что это были не истинные либералы, что консерватизм других либеральных деятелей был достаточно умерен и практически не переходил в катковскую реакцию⁶, что научные и культурные достижения многих либеральных мыслителей сохраняют свое значение и поныне.

Были такие люди? Безусловно, были. Бесспорны в этом смысле имена В. Ключевского, Д. Менделеева, С. Соловьева… Или более противоречивые – К. Кавелина, Б. Чичерина, чьи научные исследования, тем не менее, были в свое время заметными событиями в культурной жизни России. Можно назвать и другие имена. Очевидно, что эти деятели возникли не в безвоздушном и вневременном пространстве, что они представляли определенную тенденцию, можно даже сказать, определенный социально-культурный пласт русской жизни и что они оказали безусловное влияние (действительно отличное от катковско-суворинского влияния) на развитие русской культуры и русского искусства. Вместе с тем литературно-эстетические взгляды, сложившиеся в либеральной университетско-профессорской среде и бывшие своеобразным культурным явлением прошедшей эпохи, в нашей литературе до сих пор, по сути дела, не рассматривались. Однако не замечать их, видимо, нельзя. Более того, дать марксистский, социально-классовый анализ именно этой разновидности русского либерализма кажется тем важнее, что с ней сегодня связывают наши идеологические противники свои концепции о прогрессивном и благотворном воздействии либерализма на русскую культуру. В предлагаемой статье мы и попытаемся определить место этого явления в общелиберальной эстетической эволюции, его действительную, не приукрашенную роль в литературно-художественной борьбе прошлого столетия.

* * *

Областью, в которой царизм время от времени дозволял проявления хотя бы относительной свободы и самостоятельности мысли, была область науки, просвещения. Одной из основных задач, стоявших перед послепетровской европеизирующейся Россией, была задача создания условий для самостоятельного развития науки, появления собственных ученых, способных принести пользу Российскому государству в конкретных военных и технических нуждах. Приглашение заморских ученых, петровская Славяно-греко-латинская академия, посылка за границу молодых русских людей – все это не удовлетворяло уже возросших потребностей в «ученых людях», оставляло Россию зависимой от духовных достижений Западной Европы.

12 января 1755 года императрица Елизавета подписала указ об учреждении Московского университета. В первые годы XIX столетия были основаны еще четыре университета: Дерптский (1802), Виленский (1803), Казанский (1804) и Харьковский (1805). В 1819 году на основе Педагогического института был образован Петербургский университет. Но уже в начале 20-х годов университеты пережили погром Магницкого и Рунича. Так неокрепшее, по существу еще не состоявшееся русское высшее образование самой возможностью своею пугало правительство и высшие слои самодержавной бюрократии⁷.

Надо сказать, страх этот был не случаен. Поисковый дух предполагавшегося в университетах научного исследования привлекал туда свободолюбивую молодежь. Так, после поражения декабрьского восстания 1825 года, когда стала очевидной невозможность инициативной и творческой деятельности в административно-политической сфере, лучшая часть дворянства и поднимавшегося разночинства уходит в научную и культурную деятельность. Надо ли напоминать о студенческих кружках 30-х и 40-х годов, о Станкевиче, Герцене, Грановском, внесших в университетскую науку дух бескорыстного исследования. Одних (Герцена, Огарева, далее Лаврова, Кропоткина) этот дух бескорыстного исследования повлек к революционной борьбе, вывел за пределы университетской науки. Уже в 1843 году, как известно, в работе «Дилетантизм в науке» Герцен выступил за соединение науки с жизнью, против «цеха ученых». Другие (Грановский, Кавелин, Соловьев, Чичерин), напротив, поняли свою университетско-профессорскую деятельность как служение более важное и нужное России, нежели революционная деятельность Герцена. Противопоставив революционной этике этику научной университетско-преподавательской работы, образу революционера образ профессора ⁸, они тем самым заложили основу нового типа русских просвещенных деятелей.

Разумеется, царизм пытался противопоставить либерально настроенным профессорам профессоров-чиновников, покорно выполняющих все предписания начальства. Уваров, например, требовал: «Каждый из профессоров должен употребить все силы, дабы сделаться достойным орудием правительства» ⁹. Принявшие это требование профессора (Погодин, Шевырев) стали выразителями совсем особого направления русской мысли – «официальной народности».

Однако когда, после «мрачного семилетия» николаевского режима, Александр II был вынужден провести ряд либерально-буржуазных реформ, когда либерализм стал государственной политикой, укрепились и либеральные тенденции в университетах. Самодержавие не делало больше попыток целиком и полностью уничтожить просвещение, науку, самостоятельность исследования, как это было при Николае (хотя и наносило время от времени сокрушительные удары по университетам), ибо выражало отныне заинтересованность в науке молодой русской буржуазии, которая нуждалась не в чиновниках, а в образованных деятелях.

Именно в этой области деятельности и выявила эволюция русского либерализма определенную тенденцию, слой людей, не принимавших крайностей катковской позиции и сформировавших определенную систему нравственно эстетических ценностей. Эта тенденция русской общественно-эстетической мысли до сих пор не выделена и не исследована как цельное явление, хотя сами ее представители осознавали себя как противоречивое, но единое целое. Более того, обретя самосознание приблизительно к 70-м годам XIX века, этот слой в начале века получил уже и своего историографа и бытописателя – Андрея Белого, который и назвал это явление социально-общественной жизни России «профессорской культурой», указав и на наступивший кризис этой культуры¹⁰. Действительно, утверждая свое отличие от катковско-суворинской линии в жизни и в искусстве, казалось бы, тесно связанная с развитием русского просвещения, либерально-профессорская элита тем не менее оказалась по существу в изоляции, в стороне, если не прямо враждебна основной тенденции развития русской культуры и искусства.

Причины, по которым великие русские писатели отвергли идеи «чистого искусства», неоднократно исследовались в советской литературной науке. Гораздо сложнее дело обстоит с проблемой, вынесенной в заглавие статьи. Тесная связь, генетическое единство новейшей русской литературы послепетровского периода с «профессорской культурой» видна, что называется, с первого взгляда. Начиная с Ломоносова, основателя Московского университета, поэта, художника, ученого, выразившего внутренний пафос молодой русской культуры, можно назвать ученых, профессоров, бывших в то же время и литераторами, участниками живого литературного процесса, таких, как Галич, Куницын, Мерзляков, Кронеберг, Погодин, Шевырев, Надеждин. Притягательность, значимость профессорской кафедры для мыслящих русских людей была весьма велика: о профессорской карьере мечтали Гоголь и Бакунин, Белинский и Чернышевский. События в ученом мире становились фактами литературной жизни. Достаточно напомнить, что столкновение Грановского и Шевырева, знаменитых профессоров Московского университета, послужило окончательным поводом для разрыва двух общественно-литературных группировок (славянофилов и западников) и широко отражено в литературной критике тех лет ¹¹.

Однако с 60-х годов начинается известное расхождение между литературой, литературной критикой, с одной стороны, и «университетско-профессорской культурой» – с другой. Русские профессора по-прежнему выступают в журналах, пишут книги, университеты более, чем когда-либо, переполнены слушателями, но ведущие русские критики уже улавливают пока для общей массы не очень отчетливое различие между реальными, насущными потребностями русского общества и обеспечением этой потребности, которое предлагает профессура русских университетов. В статье «Наша университетская наука», зло и едко описывая систему академической науки, Писарев заявлял, что общественную инициативу и культурную самодеятельность невозможно развивать через университеты, поскольку от ученых требуется, чтобы их «силы и способности были оценены правительством и засвидетельствованы дипломом» ¹². Нарисовав иронический портрет профессора Телицына, Писарев саркастически вопрошал: «Находите ли вы, что обновление России будет совершаться быстро и радикально, если десятки тысяч Телицыных будут рассеяны на всех поприщах нашей общественной деятельности?» ¹³ Расхождение университетской науки с реальным развитием России кажется критику свершившимся фактом. В 70-е годы Михайловский опубликовал статью «Письма к ученым людям», в которой, подтверждая мысль Писарева, говорил, что положительное влияние на развитие русского общества оказывала литература и журналистика, а не профессура, что истинные профессора – это писатели и литературные публицисты. На 80-й год падает полемика Достоевского с профессором Градовским; великий писатель заявлял, что «прогрессистски» мыслящие профессора не способны стать действительными учителями русской общественности, ибо не понимают, не чувствуют специфики народного миросозерцания, взаимодействия идеала и жизни, поэтому их «рецепты» неприменимы для России.

Выступления Писарева, Михайловского, Достоевского не были случайностью. Уже в начале 60-х годов сами представители «профессорской культуры» заговорили о ценности и незаменимости университетской науки, противопоставляя свою тенденцию всем иным направлениям и тенденциям общественного развития, всем иным видам общественной деятельности. «У нас университеты, – утверждал Б. Чичерин, – заменяют все – и гимназии, в которых почти не учатся и не могут учиться, потому что нет порядочных учителей, и специальные школы, и литературу и, наконец, самое общественное образование, которого у нас нет. У нас университеты вовсе не такие высшие учебные заведения, как в других странах. Наши университеты, – это умственная атмосфера, в которой человек получает хоть какое-нибудь развитие. Через университеты русское общество выходит из сферы «мертвых душ» ¹⁴.

Протестуя против невежества, против стеснения мысли и исследования, представители «университетско-профессорской культуры» вместе с тем вполне сознательно не принимали революционного пути, возлагая все надежды на просвещенных и гуманных деятелей науки, искусства и «перевоспитанных» ими чиновников и администраторов. В то же время представители «профессорской культуры», хотя и вступили в сознательную жизнь в 40-е годы, только после реформ 60-х годов, полемики с революционными демократами, расхождения с Катковым и его клевретами сформулировали наконец свои литературно-эстетические и социально-политические взгляды.

Идеологом, выразившим самосознание «профессорской культуры», оказался К. Кавелин – ученый-историк, знаменитый еще с 40-х годов. В 70-е и 80-е годы Кавелин опубликовал фундаментальные идеологические работы («О задачах искусства», «Задачи психологии» и «Задачи этики»), пытаясь переосмыслить все движение русской демократической эстетики (выступив против Чернышевского и его продолжателей). Никто из представителей «профессорской культуры» не формулировал кредо своего направления с такой отчетливостью и определенностью. Именно мировоззрение Кавелина Ленин, не принимавший соглашательской позиции большинства русской профессуры, назвал «образчиком профессорски-лакейского глубокомыслия» ¹⁵. Ленин назвал Кавелина «образчиком» не случайно; достаточно прочитать воспоминания друзей и учеников Кавелина, написанные сразу после смерти ученого, чтобы понять его центральную роль в формировании идеалов и ценностей русской либеральной профессуры. В этих мемуарах и статьях (авторы – А. Кони, В. Спасович, Д. Корсаков и др.) Кавелин предстает как совесть и разум профессорского круга, своего рода «святой» этой культуры, «учитель правды и права», как было написано на надгробном венке, возложенном его студентами-учениками. Иными словами, для деятелей «профессорской культуры» Кавелин действительно оказался именно «образчиком», человеком, исследование мировоззрения которого может прояснить тенденции всего направления в целом¹⁶.

К этому стоит добавить, что волею судеб, пристрастий и темперамента именно Кавелин оказался деятелем, всю жизнь стоявшим на перекрестье искусства и «профессорской культуры». Мало кто из русских профессоров принимал такое живое участие в литературно-эстетической жизни России, так тесно был связан с деятелями литературы и искусства. Ученик, а на определенном этапе и соратник Белинского, оппонент Достоевского, противник Чернышевского и Добролюбова, даже литературный герой (Рязанцев в «Прологе»), Кавелин тем не менее оставался ученым, профессором в полном смысле этого слова. Весьма часто выступая в журналах со статьями научного и научно-публицистического содержания, Кавелин никогда не уходил целиком в журналистскую работу, как, скажем, на определенных этапах своей карьеры профессора Надеждин или Катков. Именно поэтому нам представляется, что анализ деятельности Кавелина, его общественно-эстетических взглядов поможет понять причину возникшего во второй половине прошлого века расхождения русского искусства с «профессорской культурой», специфику их взаимоотношений.

* * *

В своих статьях-воспоминаниях, написанных уже в конце жизни, Кавелин, размышляя о формировании слоя русских образованных людей, как самые светлые вспоминает 40-е годы. Нельзя не согласиться с ним, что эти годы были поистине «медовым месяцем» отношений «профессорской культуры» с русским обществом и русским искусством. Однако именно в эти годы выявляется и пока малозаметное еще обособление «профессорской культуры», ее еще неявное расхождение с русской литературой и искусством, намечаются первые пункты взаимонепонимания. Развитие Кавелина в этот период – благодарный материал для теоретических наблюдений и размышлений, позволяющий обозначить эти пункты и вернее осветить последующие этапы конфликта.

Константин Дмитриевич Кавелин (1818 – 1885) родился и воспитывался в родовитой дворянской семье. Усвоение европейской культуры даже в среде столичного дворянства было, однако, еще в достаточной степени неорганичным. Европейское образование воспринималось как необходимость, условие более успешного продвижения по служебной лестнице. По словам мемуариста, профессорство представлялось матери Кавелина лакейской должностью. Готовя, тем не менее, мальчика к поступлению в Московский университет (по табели о рангах окончивший университет мог получить 8-й класс), родители наняли учителей по разным предметам, среди которых на роль учителя русского языка и словесности, истории и географии был приглашен Белинский. В своих воспоминаниях Кавелин писал, что великий критик благотворно подействовал на него «возбуждением умственной деятельности, умственных интересов, уважения и любви к знанию и нравственным принципам» ¹⁷, что встреча с Белинским была для него событием, повернувшим направленность его интересов в сторону науки, вырвавшим духовно из среды, где «честной службой», чинами определялась ценность человека.

В 1835 году Кавелин поступает в университет. Университетская наука заслоняет от юноши на время образ Белинского. «В университете, – писал Кавелин, – я со всем увлечением, к какому был только способен, отдался влиянию немецкой науки, которая с 1835 года стала талантливо преподаваться целым кружком талантливых и свежих молодых профессоров… Отдавшись беззаветно обаятельному влиянию профессоров, я не имел охоты искать других сближений» (3, 1083 – 1084).

Окончив университет, Кавелин (по требованию родителей) едет в Петербург (город традиционной дворянско-чиновной карьеры) служить в департаменте при министерстве юстиции. И хотя карьера улыбалась ему, мечтает он о другом:

1. См.: В.. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 20, стр. 173.[↩]
2. В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 20, стр. 173.[↩]
3. »European liberalism», N. Y. 1972, p. 174 – 198. [↩]
4. »Литература по русскому либерализму на западно европейских языка хограничена, поскольку внимание западных ученых и их советских коллег было преждевсего обращено на революционное движение…» – Charles E. Timberlake, Bibliographical Essay, in: «Essay on Russian Liberalism», Edited, with an Introduction by Charles E. Timberlake, Columbia Uniwersity of Missouri Press, 1972, p. 128. [↩]
5. Аналогичную точку зрения, как известно, высказывали русские «веховцы», в частности Н. Бердяев, писавший, что «либерализм есть настроение и миросозерцание культурных слоев общества» (Николай Бердяев, Философия неравенства. Письма к недругам по социальной философии, «Обелиск», Берлин, 1923, стр. 119).[↩]
6. George Fisher, Russian Liberalism: From Gentry to Intelligentia, Cambridge, Mass., 1958.[↩]
7. Напомним знаменитые грибоедовские строки, зло и верно рисующие отношение великосветской, чиновной Москвы к университетской науке: «Нет, в Петербурге институт Пе-да-го-гический, так, кажется, зовут: там упражняются в расколах и в безверьи Профессоры!!»[↩]
8. Пытаясь понять секрет влияния Грановского, не создавшего научной школы, не сделавшего крупных научных открытий, сравнительно далекого от общественно-политических страстей, осудившего Герцена за его публицистику, – секрет влияния его на все русское образованное общество, на таких самостоятельных по своим воззрениям людей, как Бабст, Кавелин, Соловьев, Чичерин, и, наконец, на него самого, Ключевский писал: «От него пошло университетское предание, которое чувствует, которое носит в себе всякий русский образованный человек. Все мы более или менее – ученики Грановского и преклоняемся перед его чистою памятью, ибо Грановский, не другой кто, создал для последующих поколений русской науки идеальный первообраз профессора» (В. О. Ключевский, Сочинения в 8-ми томах, т. VIII, Соцэкгиз, М. 1959, стр. 390; подчеркнуто мной. – В. К.)[↩]
9. Цит. по книге Густава Шпета «Очерк развития русской философии», Пб. 1922, стр. 244.[↩]
10. »Именно я изучил изжитость профессорской квартирочки, поднесенной мне, профессорскому сынку… и уже пятиклассником я знал: жизнь славной квартиры-провалится; провалится и искусство, прославляемое этой квартирою: с Мачтетом и Потапенкой, с Клевером и Константином Маковским, с академиком Беклемишевым и Надсоном вместо Пушкина; еще более оскандалится общественность этой квартиры, редко приподнятая над правым кадетизмом» (Андрей Белый. На рубеже двух столетий, ЗИФ, М. -Л. 1930, стр. 14 – 15). [↩]
11. См. об этом: А. Г. Дементьев, Грановский и Шевырев, «Ученые записки». Серия филологических наук, вып. 3. Изд. ЛГУ, 1939, стр. 321 – 354.[↩]
12. Д. И. Писарев, Сочинения в 4-х томах, т. 2, Гослитиздат, М. 1955, стр. 187.[↩]
13. Там же, стр. 150.[↩]
14. »Воспоминания Бориса Николаевича Чичерина. Московский университет», Изд. М. и С. Сабашниковых, М. 1929, стр. 38. [↩]
15. В. И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 5, стр. 33.[↩]
16. Такой угол зрения на Кавелина представляется тем более резонным, что его общественно-политические и научные взгляды, те стороны его деятельности, которые определялись общелиберальной тенденцией, достаточно освещены в нашей литературе, – см., например: А. А. Галактионов, П. Ф. Никандров, Русская философия XI-XIX веков, «Наука», Л. 1970, стр. 368 – 371; В. А. Китаев, От фронды к охранительству. Из истории русской либеральной мысли 50 – 60-х годов XIX века, «Мысль», М. 1972; А. С. Овчинникова, Из истории общественно-политической борьбы 1840 – 1860-х годов (общественно-политические взгляды К. Д. Кавелина). Автореферат диссертации, Саратов, 1973; В. Н. Розенталь, Петербургский кружок К. Д. Кавелина в конце 40-х и начале 50-х годов XIX века, «Ученые записки Рязанского государственного педагогического института», 1957, т. XVI.[↩]
17. »Собрание сочинений К. Д. Кавелина», т. 3, СПб. 1899, стлб. 1082. В дальнейшем ссылки на это издание даются в тексте. [↩]