Романтика в художественном произведении

И. М. Дубровина, Романтика в художественном произведении, «Высшая школа», М. 1976, 256 стр.

Начну с конца. Эту сугубо теоретическую, хотя и построенную на широком литературном материале, работу завершает раздел, как бы демонстрирующий в действии те принципы подхода к искусству, которые в ней обосновываются: заключительная часть книги целиком посвящена анализу художественных произведений, осмыслению их образной структуры, жанровых особенностей, типизации характеров, вдумчивому рассмотрению языка, стиля, способов повествования. При этом все, от портрета героев до их психологической характеристики, от своеобразия композиционных приемов до оттенков эмоциональной окраски, мы видим сквозь призму одной, но чрезвычайно важной проблемы – проблемы романтики в искусстве.

Вопрос о романтическом начале неизменно встает в ходе ретроспективного исследования путей исторического развития литератур многих народов и в раздумьях об их завтрашнем дне. Между тем развернутого, всесторонне обоснованного ответа на вопрос: что же это такое романтика, – еще не давалось. Вот почему испытываешь удовлетворение, получив в руки не просто результат очередных размышлений на эту тему, пусть интересных, но «проходных», не дающих надежного ключа к анализу романтичных образов, а работу методологическую, оригинальное научное исследование.

Причем оригинальность эта – в интересной постановке вопросов, а вовсе не в лихом ниспровержении достигнутого предшественниками. Подробно говоря о современном состоянии разработки вопросов романтики, автор выступает как участник коллективных раздумий и споров, отчетливо формулирует свою позицию, поддерживающую многие утверждения и выводы нынешнего литературоведения и вместе с тем активно и откровенно противостоящую некоторым привычным схемам. В первую очередь это относится к самой характеристике сущности романтики в литературе.

Чего, как правило, ждут от такой характеристики? Во-первых, определения жизненного «предмета», отражаемого романтичной литературой, а во-вторых, указания на некую сумму художественных средств, приемов, отвечающих этому содержанию. И Дубровина в принципе против такой двойственности; уже сама подобная постановка вопроса, настаивает она, «заключает в себе методологическую ошибку», ибо неверно искать лишь «простое соответствие, простой параллелизм: содержание – в одном ряду, форма – в другом», как будто «каждой точке, которую мы отметим на первой линии – содержательной, – отвечает… некая точка на второй линии – формальной». Изображать дело так – «значит невольно отрывать форму от содержания, упускать из виду их диалектическую связь, их взаимопереходы и по существу делать уступки как внеэстетической трактовке идейного смысла произведений, так и формалистическому истолкованию их поэтики, их образного строя» (стр. 85).

Позвольте, возразят сторонники традиционных «двуединых» объяснений природы романтики, можно ли обойтись, говоря о романтическом, без того, чтобы дополнить содержательные категории реестром особенностей формы? А как же особая поэтическая условность, исключительность героя, высокий стиль, отказ от бытовой конкретности и прочие чисто романтические ходы и фигуры? И. Дубровина дает на это далеко не голословный ответ. Скрупулезный разбор поэтики К. Паустовского, обращение к условности в прозе Ю. Яновского, кинодраматургии А. Довженко, в пьесах М. Светлова, А. Арбузова и в других произведениях свидетельствуют о том, что так называемый «романтический стиль» (в узком смысле слова) отнюдь не сбрасывается со счетов, а изучается самым внимательным образом. В разных местах книги автор исследует, по сути дела, весь комплекс относимых сюда изобразительно-выразительных средств, доказывая, однако, – и весьма аргументированно, – что хотя романтика действительно часто (в книге говорится, когда именно) тяготеет к ним, но при этом вовсе не ограничивается ими. Вводить номенклатурный список этих средств в универсальное определение романтики – значило бы не усилить внимание к форме, а, наоборот, сузить художественный спектр ограниченным кругом заранее названных приемов. Так отвергается несостоятельная схема «содержание плюс форма», чисто внешне соотносящая одно с другим.

Давая свое определение природы романтики, пронизывающей образы, автор книги признает «двуединство», но совсем иное: «Нельзя не обратить внимания на единство двух сторон романтики, на неразрывность в ней выражения субъективного начала и воплощения высокой цели, мечтаний. Первое связано с понятием «лиризм», второе – с понятием «идеал» (стр. 71). И далее: «…Образ в романтике двуедин, в нем – неразрывное целое лиризма и идеала: романтика в художественном произведении – это лирическое выражение идеалов и стремления к ним, это разновидность лиризма, раскрывающая поэзию мечты о прекрасной цели» (стр. 85). Тут, может быть, точнее было бы сказать не «лирическое», а «лиричное»: ведь речь идет не только о лирике как жанре. Однако это – нюанс, в целом же мысль представляется очень плодотворной.

Отстаиваемое в работе понимание романтичности произведений искусства нисколько не игнорирует собственно эстетических аспектов проблемы. И понятие идеала, и понятие лиризма охватывают как сферу содержания, так и сферу художественной формы. И сама форма рассматривается как единство, как система, а не как механический конгломерат «художественных средств»; когда ясен принцип, которому они подчинены, отпадает необходимость в их дотошной – и тем не менее всегда неполной и неточной – инвентаризации. А принцип этот – обращение к такому виду лиризма, к такому выражению авторских чувств, которое рисует нам идеал, зажигает нас тягой к желанной цели, предстающей во всей своей красоте.

Жаль, правда, что, говоря об идеале, автор недостаточное внимание уделяет современным дискуссиям об этой эстетической категории. Напомню хотя бы о последней книге А. Бурова «Эстетика: проблемы и споры», где ведется полемика с С. Гольдентрихтом, Ю. Бородаем, А. Беликом, В. Коровиным, Ю. Давыдовым, В. Мурианом по поводу сущности эстетического идеала. На чьей стороне в таких спорах И. Дубровина? Ответ на это помог бы читателю еще полнее представить себе и особенности проникнутых романтикой образов, в которых она видит «лиризм, передающий стремление к идеалу» (стр. 71).

Тем не менее общая картина состояния теоретической разработки вопроса, даваемая в книге, объективна и довольно полна. На страницах работы характеризуются и оцениваются точки зрения многих ученых и критиков, и уже одно это не может не вызвать к ней интереса.

Книгу И. Дубровиной отличает пафос борьбы за концептуальность, против эклектики, и это составляет одно из наиболее привлекательных качеств исследования. Псевдоромантическому подрумяниванию жизни, сглаживанию острых конфликтов противопоставлена в нем романтика реалистическая, глубоко правдивая. В то же время автор исследует романтику не только реалистическую, но и иную, как прогрессивную, так и консервативную, активную и пассивную, видя, какой путь она проходит на протяжении веков и как при этом модифицируется. Иначе говоря, типологический подход к теме удачно дополняется подходом историческим.

При переходе от романтизма к реализму, утверждает автор, романтика не только не отступила на второй план, но и стала более глубокой, зрелой. Это показано на примере эволюции творчества Пушкина от южных романтических поэм к «Медному всаднику», причем некоторые особенности пушкинской повести осмыслены в книге в новых аспектах, с тонким проникновением в пафос и поэтический строй произведения.

«Художник, – читаем в книге, – часто стремится заглянуть в прекрасную страну идеала, и от этого его образы обретают романтическое звучание. Но если это художник-реалист, то он, раскрывая свой идеал, одновременно оттеняет и впечатление его недостигнутости, вызывает стремление к нему, к тому, чтобы прекрасное полностью победило в жизни» (стр. 72). Конкретизируя эту мысль, проходящую через всю работу, автор, в частности, поворачивает к нам неожиданными гранями образы «особенного человека» и «новых людей» у Чернышевского.

Верная методология, характерная для книги И. Дубровиной, предостерегает, таким образом, от столь частого противопоставления романтичности трезвому постижению жизненных процессов. Со всей последовательностью мысль о той романтике, которая соответствует объективным историческим перспективам, проведена применительно к художественным открытиям социалистического реализма. Литературе советской эпохи уделено в книге – что вполне закономерно – наибольшее внимание.

И. Дубровина категорически отвергает тот примитивный взгляд, что в наших условиях идеал якобы слился, отождествился с реальностью. Всякая романтика дает почувствовать, что к идеалу надо стремиться, и революционная романтика социалистического реализма – не исключение. Но недостигнутость идеала – не то же самое, что недостижимость. Известная отдаленность идеала сама по себе еще не равнозначна тому, что он не вырастает из тенденций самой жизни. Наши идеалы как никогда связаны всеми корнями с реальной, сознательно творимой народом историей. Именно под этим углом зрения рассматривается в книге, к примеру, поэтическое воплощение Маяковским мечты о грядущей «коммуне».

Решительное неприятие эстетической узости в толковании круга художественных средств, выражающих романтическое мировосприятие, позволяет И. Дубровиной найти неожиданный подход даже к хорошо известным, изученным произведениям. Так, героика, составляющая основной пафос фадеевской «Молодой гвардии», раскрывается вдруг с новой стороны. Пристально всматриваясь в то, как описаны подвиги молодогвардейцев, исследователь обнаруживает, что ключевые моменты повествования композиционно обрамлены своеобразными патетическими «предисловиями» и «послесловиями», но что сами сцены героических поступков, вопреки бытующим представлениям о возвышенно-поэтическом стиле, будто бы необходимом для выражения романтического воодушевления, написаны подчеркнуто «прозаично», с перечислением подробностей обстановки и мельчайшими психологическими деталями. Автор работы показывает, почему не вопреки, а как раз благодаря этому описание подвигов становится романтичным.

Опыт нашей художественной мысли не сводится автором к творческой практике тех или иных школ, теоретические выводы делаются на таком разнообразном историко-литературном материале, как творчество и взгляды Н. Островского и Вс. Вишневского, Б. Горбатова и В. Кетлинской, В. Луговского и Э. Межелайтиса, О. Берггольц и Ч. Айтматова, С. Кирсанова и Е. Винокурова…

Исследование выиграло бы, если бы в орбиту внимания были включены еще некоторые имена, такие, как А. Гайдар, С. Вургун, Б. Лавренев, Е. Чаренц, Н. Тихонов, М. Карим, М. Турсун-заде и ряд других. Но, повторяю, работа носит не обзорный, а теоретический характер, и поэтому главное здесь все-таки не выбор материала, а верность обобщений. Автор не отрицает традиций романтизма в советской литературе (с этой точки зрения интересен анализ новеллы А. Грина «Словоохотливый домовой»), однако пафос книги прежде всего в утверждении новаторства метода социалистического реализма, который открывает небывалые возможности и для романтики глубоко историчной, революционной, созидательно-творческой, выражающей самое передовое и гуманистическое мироощущение.

Эта романтика, показывает автор, противостоит как деромантизации жизни, так и романтизации античеловеческих, ретроградных устремлений, типичных для буржуазной и мелкобуржуазной идеологии, выражающейся и в искусстве. Боевая направленность книги И. Дубровиной проявляется не в декларациях, а в серьезном анализе противоборствующих тенденций: с одной стороны, это «романтизм коллективизма» (выражение М. Горького), с другой – тот индивидуализм, который на протяжении десятилетий претерпел заметные изменения, характерные для кризиса буржуазного мировоззрения, морали, литературы.

Не все соображения в книге бесспорны, и это естественно, поскольку речь идет о труде творческом, «поисковом». Он может послужить хорошим стимулом к плодотворному обмену мнениями не только о прошлом и настоящем, но и о будущем романтики как в литературе, так и в самой жизни. В таком обсуждении, надо полагать, будет меньше недоразумений, чем прежде: И. Дубровина выстроила понятия, относящиеся к романтике, в такую эстетическую систему, что если уж кто и захочет оспорить тот или иной ее тезис, то придется рассматривать его в этом сцеплении, а не истолковывать наугад, на свой вкус, как иногда бывало в дискуссиях о романтическом. Системе этой даже оппоненты, если они добросовестны, не смогут отказать в строгой логичности.

«Стиль, отвечающий теме», – вот еще одно бесспорное достоинство работы: анализ художественных произведений сам окрашивается их эмоциональностью, приобщает нас к их живому, свободному дыханию.

Выход книги «Романтика в художественном произведении» – явление закономерное для современной нашей гуманитарной науки. За последние годы был опубликован целый ряд фундаментальных теоретических монографий, посвященных важнейшим эстетическим категориям, таким, как прекрасное, художественное, комическое, трагическое, драматизм, гармония… О романтике писали много, однако специального развернутого исследования, где эта проблема поворачивалась бы разными гранями и в то же время соблюдалось бы строгое единство концепции, в эстетической литературе до сих пор не было. О романтизме подобные работы были, о романтике – нет.

Теперь такое исследование появилось.