№4, 1970/Обзоры и рецензии

Революция, герой, литература

 «Революция, герой, литература». Сборник литературно-критических статей. Составитель П. А. Ершов, «Советская Россия», 1969, 383 стр.

В сборнике «Революция, герой, литература» объединены критические статьи, ранее опубликованные в различных периодических изданиях. Двадцать критиков (среди них один ленинградец, остальные москвичи) – всего на двадцати печатных листах. Своеобразная критическая новеллистика: общие теоретические проблемы, обзоры, монографические эскизы, «размышления по поводу», полемика, оценки. Несмотря на такую пестроту содержания и крайнюю «тесноту», сборник оказался весьма цельным, единым и по своему публицистическому пафосу, и по своей эстетической сути.

Основные принципы ленинской философии истории, Ленин и развитие социалистической культуры, непримиримость Ленина в борьбе с противниками и «улучшателями» марксизма – таков круг вопросов, исследуемых в статье Б. Рюрикова «Ленин, социализм, культура». Именно эта статья, написанная с присущей Б. Рюрикову публицистической страстностью и полемической остротой, определяет общее звучание, характер сборника.

Убежденно и четко говорит Б. Рюриков о незыблемых мировоззренческих основах советской науки о литературе – науки классовой, партийной во всех своих звеньях и гранях. Уже здесь, на первых же страницах сборника, возникает мысль, которая в дальнейшем пройдет через всю книгу, – мысль о новаторской, революционной сущности метода социалистического реализма, о качественном отличии этого метода от других способов художественного воссоздания мира. На вопросы, выдвинутые жизнью, социалистическое искусство дает свои, глубокие и объективные ответы.

«Чтобы отстаивать принципы реализма и спокойно противостоять напору декадентских страстей, – верно заметил Б. Рюриков, – в наше время требуется интеллектуальное мужество» (стр. 19). С радостью замечаешь, что этим мужеством авторы сборника обладают в полной мере. Они открыто выступают за произведения больших типических обобщений, за отражение жизни народа во всей ее сложности и полноте, за многообразие жанров и стилей. Они в равной степени не приемлют ни сужающих творческие возможности догматических прописей, ни разных модных теоретических «новаций», прямо или скрыто ревизующих ленинские принципы партийности и классовости литературы.

Как известно, в последние годы не раз делались попытки дать краткое определение сущности социалистического реализма. Далеко не все из этих «формул» были удачны. Говорили, в частности, что социалистический реализм это не что иное, как изображение «правды жизни». «Правда жизни» – вот главное. А все остальные требования к художнику – это-де от «лукавого». В таких высказываниях с их расплывчатым смыслом (ведь любое искусство в наш век ратует за «правду», но понимает ее при этом нередко диаметрально противоположно) нетрудно угадать тенденцию к снятию качественной новизны метода, к нивелированию его идейно-эстетического своеобразия.

Участники сборника придерживаются на этот счет иной точки зрения. Они стараются выявить как раз те особенности произведений советских писателей, в которых с наибольшей силой сказалась их принадлежность к самому революционному направлению мировой литературы. Реализм, – об этом еще и еще раз напоминают нам Б. Рюриков, В. Озеров, В. Щербина, В. Новиков, – это не зеркально-мертвое отражение бытия, а процесс, требующий особой активности познающего. «…Активное отношение к действительности, – подчеркивает, в частности, В. Новиков, – в природе социалистического реализма, рожденного в огне революционных боев» (стр. 252).

По словам Михаила Шолохова, цитируемым в статье В. Щербины «Писатель и время», своеобразие социалистического реализма в том, что «он выражает мировоззрение, не приемлющее ни созерцательности, ни ухода от действительности, зовущее к борьбе за прогресс человечества, дающее возможность постигнуть цели, близкие миллионам людей, осветить им путь борьбы» (стр. 79).

Пафос многих статей сборника направлен и против субъективистских взглядов на историю советского искусства, и одновременно против пресловутой теории «правды факта», против пассивного отображательства там, где требуется энергичное вторжение в жизнь.

Разумеется, документальность не таит в себе никакой угрозы для художника. Больше того, прав Вс. Сурганов («Первый день»): «бывают в истории общества и порождаемой им литературы такие моменты, когда максимальная достоверность изображаемого писателем становится ценнее и увлекательнее самого причудливого вымысла» (стр. 190). Однако и в документальных жанрах все решает точка зрения писателя на события, способность рассматривать их с прогрессивных идейных позиций.

Активность творческой позиции, не имеющая ничего общего ни с бескрылой иллюстративностью, ни с фактографией, по мнению ряда критиков (А. Дымшиц, В. Щербина, В. Новиков, Б. Бурсов), определяет не только идейную, но и эстетическую сущность социалистической литературы. Они своевременно напоминают о том, что социалистическая романтика является составной частью социалистического реализма и что романтический взгляд на действительность, романтическая окрыленность писателя противостояли и противостоят не освещенному большой идеей дотошному регистраторству фактов и фактиков.

Однако романтическое отношение к жизни и к человеку, и тут я позволю себе не согласиться с В. Новиковым, на мой взгляд, не требует непременного обращения художника одновременно к художественным средствам и реализма и романтизма. Синтез реалистических и романтических приемов встречается во многих произведениях художников социалистического реализма, но так ли уж он всегда необходим? Само художественное обогащение метода, я полагаю, не стоит относить за счет более интенсивного «использования романтических форм обобщения и типизации». Опыт истории советской литературы показывает, что наряду с произведениями, в которых реалистические и романтические элементы стиля и впрямь нерасторжимы, появлялись и появляются другие, то с реалистической, то с романтической стилевой доминантой. Ведь именно это и позволяет говорить о разных стилевых потоках в едином русле социалистического реализма. Короче говоря, одно дело романтическая окрыленность художника, иное – его изобразительная палитра.

Не могу согласиться и с тем, что «нарочитый отказ от… романтических приемов» противоречит традициям социалистического реализма. Выбор приемов – вообще, думается, частное дело писателя. Тот, кому по сердцу романтический стиль, обратится к романтическим средствам, а вот писатель-«аналитик» обойдется и без романтического пафоса, и без прямого, открытого выражения своих эстетических идеалов. «Улучшение» реализма с помощью романтических изобразительных средств – старая и не очень плодотворная теория, и, мне кажется, нет необходимости ее сегодня возрождать.

Хочу отметить попутно и другое: сами термины «романтика» и «романтизм» применительно к советскому искусству мы нередко употребляем (это иногда замечаешь и в рецензируемом сборнике) расширительно, неточно. Вряд ли верно, к примеру, объявлять «романтиком» В. Маяковского или зачислять в разряд «романтических» любые произведения лирической прозы, то есть ставить знак равенства между романтикой и лирикой.

На разных этапах развития социалистического реализма то «аналитические», то романтические, то другие течения (мы до сих пор еще не научились как следует эти течения ни выделять, ни обозначать) выходили вперед. Но одно бесспорно: «как и всякая живая и действующая духовная сила, социалистический реализм непрестанно изменяется и развивается» (Б. Бурсов, стр. 31). Движение советской литературы не только декларируется в сборнике, но и подтверждается исследованием произведений, созданных в разное время. «Изучением социалистического реализма, – пишет В. Бурсов, – мы занимаемся свыше тридцати лет… За это время достигнуты некоторые успехи. Но и накоплено немало неточных или просто ошибочных положений. Только отбрасывая их, можно двигаться вперед» (стр. 32).

Прогресс советского литературоведения, столь ощутимый в последние годы, неотделим от переоценки многих ранее выдвинутых и выдававшихся за неопровержимые взглядов и утверждений. Эту переоценку нетрудно обнаружить и в сборнике «Революция, герой, литература».

А. Дымшиц, например, вопреки распространенному мнению, пишет о многостильности творчества М. Горького, очевидно реалистического в «Жизни Матвея Кожемякина», но романтического в «Сказках об Италии», сатирического в «Моих интервью» и лирического в «Детстве». Вс. Сурганов обращает внимание на лирический элемент в таком, казалось бы, сугубо эпическом произведении, как «Чапаев» Фурманова. А В. Баранов вносит существенные поправки в понимание и периодизацию творчества Алексея Толстого.

Ряд участников сборника справедливо возражают против широко распространенной схемы, согласно которой вначале советская литература якобы изображала только массу, толпу, стихийность борьбы и лишь спустя несколько лет стала рисовать отдельного человека, рост социалистического Сознания. По мнению В. Гуры («Народ и герой»), все было не так: «новаторские поиски писателей 20-х годов в изображении массы крупным планом неотделимы от поисков в изображении отдельной личности. Это был двуединый процесс, и он шел не только параллельно, но и совмещался» (стр. 137).

Точка зрения В. Гуры близка к истине. Хотя при одном существенном уточнении: как отмечают другие участники сборника (В. Озеров, к примеру), главным художественным открытием искусства тех лет был все же образ массы.

Так или иначе, но именно «отбрасывание ошибочных положений» позволило В. Гуре верно оценить такое замечательное произведение ранней советской прозы, как «Падение Даира». Ведь не секрет, что и ныне еще некоторые исследователи сожалеют о том, что А. Малышкин упустил возможность более развернутой реалистической обрисовки воссозданных им в этой повести характеров. Между тем для В. Гуры ценность «Падения Даира» как раз в «обобщенно-гиперболическом образе «множеств». «А. Малышкин, – пишет В. Гура, – намеренно отказался от психологической разработки выделенных из массы фигур. Монументальному изображению народа в революции он подчинял все другие образы своего синтетического повествования» (стр. 136 и 138). И, правда, пойди А. Малышкин по пути, который ему позже предлагали многие критики, перед нами было бы уже не «Падение Даира» – превосходная лирическая поэма в прозе о восставшем народе, – а еще один «Чапаев» или «Железный поток», то есть произведение, созданное на основе совсем иных – эпических принципов типизации.

Неразрывность процессов накопления революционной энергии народа и рождения в народных рядах вожаков революции показана и в статье В. Чалмаева «К Родине – через революцию». Обращаясь к таким классическим книгам, как «Чапаев», «Железный поток», «Как закалялась сталь», о которых имеется огромная критическая литература, В. Чалмаев сумел прочитать их по-своему, не повторяя в сотый раз того, что было сказано раньше.

Большинство статей сборника писалось в юбилейном 1967 году. Отсюда их обобщающий, как бы итоговый, а иногда и патетический характер. Отсюда и выдвижение на передний план у разных авторов проблемы социалистического эпоса. В. Гура и В. Чалмаев прослеживают его становление в прозе, Ал. Михайлов занят исследованием эпоса поэтического. Поэмы Блока, Демьяна Бедного, Маяковского осмыслены им как главы единой революционной летописи, и ныне сохраняющей для нас обаяние художественного документа эпохи.

В содержательной статье Ал. Михайлова я хотел бы оспорить лишь одну частность. Вряд ли достаточно сказать, что образ Христа в поэме «Двенадцать» только «почти отвлеченная идея «святости» революции» (стр. 160). Видимо, правильнее было бы еще и подчеркнуть определенную связь этого образа с нравственными, философскими исканиями поэта, с его отношением к проблемам революционного насилия и грядущих судеб народа.

Разговор об эпических традициях социалистического реализма ведется в сборнике не только на историческом, но и на современном материале. Так, Л. Якименко в своих заметках о романах и повестях последних лет – «Эпос и время» – говорит о стремлении к широкому охвату действительности, к социальному и историческому анализу как о качественных особенностях нашего искусства. Этот вывод отнюдь не противоречит другой мысли критика: в советской литературе весьма большое распространение получила лирическая повесть. Дело в том, разъясняет свою позицию Л. Якименко, что «лирико-субъективные формы повествования, как правило, поддерживают и укрепляют общую эпическую идею. Субъективность становится одним из возможных выражений эпического по своей сущности замысла» (стр. 244).

Небольшая обзорная статья, казалось бы, не в состоянии раскрыть творческую индивидуальность критика. Что это на самом деле не так, убеждаешься, читая статью В. Панкова «Чувство движения». М. Алексеев, Ч. Айтматов, В. Белов… уже один список художников, к творчеству которых обращается В. Панков, красноречиво говорит о характере его интересов. «Деревенская» проза наших дней. Ее пути, ее заботы. Размышляя о них, В. Панков не стремится к каким-либо типологическим обобщениям. Не только «Чувство движения», но и другие работы В. Панкова написаны в публицистическом ключе, как бы с позиций самой жизни. Вот почему анализ художественной ткани у Панкова так естественно прерывается (нет, вернее, продолжается) воспоминаниями критика о его собственном детстве, а от впечатлений, вынесенных из самой действительности, он легко и естественно возвращается к книгам.

В сегодняшней советской критике В. Панков один из тех, кто внимательно следит не только за творчеством отдельных писателей, но и за самим литературным процессом, постоянно сверяя его с движением истории, с духовной жизнью общества.

Такое стремление поверить движение литературы движением жизни свойственно многим статьям сборника, но, пожалуй, в наибольшей степени – работе А. Макарова «Во глубине России…», посвященной творчеству Виктора Астафьева. Подобный подход к литературе вообще отличал критическое творчество А. Макарова. Он никогда не комментировал ту или иную книгу, а как бы ее вслух перечитывал, заново переживал. И пожалуй, не строгой системой логических рассуждений он приковывал наше внимание и задевал наши чувства, а способностью, так редко в критике встречающейся, – воссоздавать самый «воздух» анализируемого произведения, его художественную атмосферу, способностью эмоционально убеждать в правоте своих эстетических мнений и оценок.

Даром страстно, публицистически остро говорить о произведениях поэзии и прозы наделены в полной мере и такие разные критики, как Е. Книпович и В. Дементьев. Е. Книпович посвятила свою статью поэзии М. Светлова, которую она рассматривает под углом зрения верности этого поэта принципам социалистического гуманизма. В. Дементьев, конечно же (произношу это «конечно же» с уважением к критику, неизменному в своих эстетических привязанностях), – поэзии лирической, пейзажной. Творческий облик поэта-философа и живописца Николая Рыленкова, сама светлая, овеянная грустноватой дымкой воспоминаний атмосфера его стихов воссозданы в статье В. Дементьева выразительно и тонко.

Сборник завершают статьи А. Когана «Новая встреча с мужеством» и Л. Фоменко «Облик века». А. Коган с волнением, сразу указывающим на особое, личное отношение автора к теме, пишет о поэтах, рожденных Великой Отечественной войной и с этой войны не вернувшихся. Л. Фоменко, на первый взгляд, говорит совсем о других вещах. Предмет ее раздумий – трехтомник автобиографий советских писателей. И все же обе эти статьи внутренне близки друг другу. В них вновь и вновь звучит центральная для всей книги мысль о социалистическом реализме как искусстве, создаваемом самими участниками исторического процесса, не созерцателями, а борцами.

Все ли в сборнике одинаково удалось его авторам? Я согрешил бы против истины, если бы не отметил, что есть здесь и статьи, лишенные самостоятельных наблюдений, несвободные от общих мест и банальных словосочетаний, нагроможденные всяческими списками и перечислениями. Сказать об этом необходимо, так как сильные и слабые стороны столь представительного сборника, как «Революция, герой, литература», по сути дела, отражают сильные и слабые стороны нашей современной критики в целом.

О том, что в отдельных статьях встречаются спорные положения и взгляды, я уже говорил. И это в какой-то степени тоже неизбежные издержки большого критического «производства». (Да и бывает ли критика вообще когда-либо бесспорной?)

В целом же, нет никаких сомнений, сборник получился боевым, целенаправленным, содержательным, многогранным. Хотелось бы, чтобы Комиссия по критике и литературоведению Союза писателей РСФСР, по чьей инициативе сборник увидел свет, продолжила свое начинание.

г. Ленинград

Цитировать

Эльяшевич, А. Революция, герой, литература / А. Эльяшевич // Вопросы литературы. - 1970 - №4. - C. 239-244
Копировать