«…Разбирая опыт смелый…»

Алла Марченко, Поэтический мир Есенина, «Советский писатель». М. 1972, 310 стр.

Литература о Есенине, которая, помимо множества статей, обзоров, воспоминаний, библиографических указателей, насчитывает несколько солидных монографий, пополнилась интересной работой.

Книга эта во многом заново открывает Есенина. В ней счастливо найдена пропорция, благодаря которой и тот, уже известный, казалось бы, вдоль и поперек Есенин, к которому мы давно приобщены через книгу и эстраду, через песни и романсы под гитару на сцене я в кругу застолья, и другой Есенин, Есенин как явление высокого искусства, – органически совмещаются в едином облике. А. Марченко не пренебрегает сложившейся в массах традицией отношения к Есенину, но, наоборот, стремится разобраться в ней с целью понять закономерности именно такой популярности поэта, ее причины, с тем чтобы йотом, опираясь на положительное и не замалчивая отрицательного в этой традиции, создать новое построение.

Автору это удалось. Поэзия Есенина предстает подлинно новаторской не только в явно экспериментаторских своих проявлениях, но и в своих истоках и глубинном содержании, в своем значении для формирования советской поэзии в целом – значении, которое она сохранила и по сей день.

Вопрос о традиции в творчестве Есенина достаточно широко разрабатывается в советском и зарубежном литературоведении, и мысль о возможности подлинного новаторства только на основе традиции сама по себе не нова. Но в квите А. Марченко эта идея имеет значение глубоко функциональное и «формообразующее», воплощаясь органически в самой ткани работы и потому наполняясь новым смыслом.

Подробно исследуя роль фольклорного начала в поэзии Есенина, приводя массу сопоставлений и иллюстраций из разных областей творчества (от импрессионизма до прикладного искусства и народной игрушки) в подтверждение необычайной силы этой традиции у Есенина, автор никогда не забывает о главном – о зернах нового»искусства, искусства будущего» заложенных как в самой стойкой традиции, так и в традиции нарождающейся. «Это свободное, глубоко творческое отношение к наследию своих «отцов», – читаем в книге, – где так тесно переплелись почтительность к традиции и бунт против нее, и объясняет, почему Есенину удалось, основываясь на архаичной фольклорной поэтике, создать поэтическую систему, достаточно емкую и гибкую для передачи сложнейшей духовной жизни «настоящего, а не сводного сына» XX века» (стр. 62). И далее, в конце книги, подводя итоги: «…Если мы внимательно разберем любой из «инженерных планов» любого из есенинских «строительств», то неизбежно обнаружим и заложенный в нем, и притом как органически необходимую «составную часть», план будущей перестройки» (стр. 306).

Подвести Есенина под ту или иную традицию, фольклорную классическую или даже символическую, – дело не столь сложное: для этого достаточно данных как в самой есенинской поэзии, так и в материалах по ее исследованию. Есенин и фольклор; Есенин и классика XIX века; Есенин и Блок; наконец, Есенин и имажинизм – все эти проблемы реально подсказаны содержанием и формой есенинского творчества, возникают, так сказать, сами собой. У меня нет намерения хоть как-то умалить ценность проделанных исследований, касающихся этих проблем; не будь их, не было бы, возможно, и книги А. Марченко. И все же книга, на мой взгляд, существенно приблизила наше представление о Есенине, поэте и человеке, к действительно существовавшему поэту и человеку, к реальному постижению того, как соотносятся между собою легенда и правда его жизни и творчества.

Рискованность данного заявления – результат не одних лишь эмоций, которые у меня вызвала работа А. Марченко, хотя всякому занимающемуся Есениным трудно остаться равнодушным при чтении ее, ибо книга яркая, страстная, беллетристически интригующая. Но все эти качества ничего бы не значили, вернее, о них просто не могло бы быть и речи, не будь в книге строгой логики и подлинно научной культуры исследования, которые оправдывают в какой-то мере и некоторые, кажущиеся произвольными на первый взгляд, ассоциации и отступления. Предлагая свое понимание есенинской образной системы, согласно которому поэт даже в формальных изысканиях стремился обогатить образ новым содержанием, А. Марченко и сама, вслед за Есениным, не отступает от этого принципа. Содержательный и «формальный» элементы ее исследования всегда выступают в органическом единстве. В подтверждение сошлюсь хотя бы на главу, посвященную разбору одного из важнейших моментов творчества Есенина – его «библейских» поэм. Этот цикл, «орнаментальная эпопея», как именует его автор, до сих пор явно недооценивался. Попытки идейного и художественного анализа «библейских» поэм сводились в конечном счете к иллюстрации патриархально-крестьянского восприятия Есениным революции, которое якобы отразилось в этом цикле.

А. Марченко же убеждает нас в том, что при всем своем «крестьянском уклоне» главным в Есенине «было представление о революции как о духовном преображении мира: поэт понимал ее в гоголевском ключе – как битву уже не «за временную нашу свободу, Права и привилегии наши, но за нашу душу»:

И дай дочерпать волю

Медведицей и сном,

Чтоб вытекшей душою:

Удобрить чернозем…»

(стр. 105 – 106

В прямом соответствии с содержанием есенинского образа анализируется его структура: не от содержания к форме или наоборот, а синтетически – через содержание и форму вместе как через единый организм, внутрь его и насквозь, а затем – выход к теории, выводам и обобщениям.

Мысль о духовном преображении мира воплощается, согласно А. Марченко, в конструктивной идее «Инонии» – «идее вихря». «И это не абстрактно-символический ветер революции, – говорит автор – Есенин сумел расхожую метафору сделать и наглядной, и конкретной, придав своему смерчу форму и характер торнадо – вращающеегося вихря, похожего и на гигантскую воронку (есенинский «вытяж»), и на вращающееся сверло – революционный ураган в есенинской «Инонии» не просто сметает «старый мир», а просверливает его: «Только водью свободной Ладоги просверлит бытие человек?» (стр. 117).

Казалось бы, сравнение идеи – образа вихря, бушующего в «Инонии», с реальными «повадками» торнадо, этого каприза природы, – весьма произвольно и может быть воспринято тоже как своего рода эстетический каприз. Однако опровергнуть этот «каприз» трудно, он логически оправдан и подтвержден конкретным исследованием как самой фактуры есенинского образа я его содержания, с опорой на идейную установку поэмы в целом, так и описанием свойств «натурального» вихря торнадо. И надо сказать, что сходство очевидно.

Метод такого «синтетического» анализа характерен и для всей книги, за Исключением первых трех сравнительно небольших глав, которые, на мой взгляд, играют роль своеобразного «введения в Есенина», исполненного в жанре эссе.

Специфика этого жанра позволяет автору «живописать» Есенина, говоря о начале его творчества, и это, очевидно, оправдано преобладанием собственно живописного момента в стихах раннего периода (кстати, на эти главы падает основной груз искусствоведческой терминологий и сравнений поэтической манеры Есенина с изобразительным искусством). Но «зарисовки с Есенина», живописно-словесные сколки с отдельных его стихотворений, весьма интересные и сами по себе, содержат еще и первообразы его поэзии как «законченной стилистической системы» (стр. 5) и ценны прежде всего этим. Здесь как бы пунктиром намечена конструкция и основной, «сюжетной», части книги. Отступая от традиционной формы литературоведческого введения, А. Марченко, однако, в свободной, импрессионистической манере осуществляет его задачи и не только «подводит к Есенину», но и формулирует цели исследования, к которым она подходит вплотную в следующих главах.

Есть в книге и недостатки.

В ней встречаются противоречия и неоправданно категоричные утверждения, которые нетрудно опровергнуть, обратившись к конкретным стихотворениям Есенина. Мне, например, не вполне понятно, почему А. Марченко, заявляя, что «Есенин… при всей своей кажущейся «вещности», по сути дела чурается слишком близких, интимных контактов с предметами быта и обихода» (стр. 34), безоговорочно противопоставляет в этом отношении Есенина Пастернаку. Или еще: разбирая пейзажную лирику Есенина, приводя немало любопытных параллелей в этом плане (Есенин – Пастернак, Есенин – Ахматова, Есенин-Заболоцкий и др.) и внося по ходу анализа новое в проблему есенинского пейзажа, автор вдруг неожиданно приходит к выводу, что лирическая эмоция в пейзажных стихотворениях Есенина «не столько настраивает пейзаж, сколько подстраивается к нему» (стр. 32), а через несколько – страниц встречаем утверждение, звучащее в прямо противоположном смысле: пейзаж у Есенина – «это только вывеска, декоративный занавес» (стр. 39), за ним же – живая жизнь, – неизреченность духовная, «которой проникнуто бытие природы».

Эти просчеты имеют общий источник. В обоих приведенных случаях автор в качестве материала использует какое-нибудь одно «подходящее» стихотворение Есенина, и хотя каждое из них подтверждает тот или иной частный вывод, это еще не основание для выведения общих закономерностей есенинской пейзажной лирики.

К сожалению, рамки рецензии не дают возможности более основательно разобрать книгу А. Марченко и вынуждают ограничиться перечислением, и то далеко не полным, важнейших проблем, которые затрагивает в работе автор: Есенин и фольклор; классическая традиция в творчестве Есенина и стилевые искания советской поэзии 20-х годов; новаторство Есенина в русле имажинизма и за его пределами; наконец, эпическое начало в поэзии Есенина последних лет. Разработка этих и других проблем ведется согласно творческим периодам жизни поэта. По поводу каждой из них, повторяю, можно говорить много: для этого более чем достаточно материала в книге А. Марченко, на страницах которой Есенин предстает воистину как «суровый и строгий мастер».