Пути латышской прозы

Всем известно магическое свойство так называемых критических «обойм». Имена писателей, попавших в «обойму», переходят из одной статьи в другую, и, хотя в большинстве случаев это происходит совершенно заслуженно, общий результат состоит в сужении литературного процесса до нескольких имен: за пределами кругозора критики остается множество талантливых литераторов, в силу ряда обстоятельств, не попавших в обзорные статьи и доклады.

Иногда в «обойму» не попадают целые литературы. Уже долгие годы всесоюзная критика говорит о литовском романе внутреннего монолога (хотя в литовском романе давно возникли новые проблемы), об эстонском «маленьком романе», об исторической прозе грузинских писателей, но обходит молчанием латышскую литературу, особенно прозу. Легче всего, конечно, бросить упрек и высказать обиду, но попробуем разобраться, что же происходит, насколько «слепа» критика и какие основания этому есть в самой латышской прозе.

Критик П. Зейле, размышляя об этом явлении, относит его на счет отсутствия в настоящее время в Латвии каких-то литературных школ, позволяющих выступать на всесоюзной арене целым направлением, а не отдельными писательскими индивидуальностями. В этом, безусловно, есть свой резон. Не так далеко время – послевоенное поколение его еще хорошо помнит, – когда картина складывалась совсем иначе, когда латышский роман «задавал тон», когда ни одно перечисление не обходилось без имен Андрея Упита, Вилиса Лациса, Анны Саксе. Латышская литература, накопившая богатую романную традицию, опиравшаяся на мировой и национальный опыт широкого многопланового романа, достигла очень заметных успехов в период, когда главным направлением в развитии советского романа было создание монументальных эпопей. «Буря» Лациса, «Земля зеленая» и «Просвет в тучах» Упита до сих пор служат как бы эталонами латышской прозы

Но есть и другие причины, кроме названной П. Зейле, и не всегда они сводятся только к недостаточной пропаганде лучших достижений латышских писателей и к плохим переводам, на что традиционно ссылаются на республиканских обсуждениях (хотя сбрасывать со счетов эти факторы тоже нельзя). В какой-то мере это и следствие атмосферы настороженности, которая зачастую складывалась в литературной критике при оценке глубоких и сложных произведений, затрагивающих болевые точки бытия современного человека, ставящих новые, еще не «обкатанные», не «апробированные» проблемы.

Не секрет, что творчество Висвалдиса Лама, привлекшее внимание всесоюзного читателя после публикации в «Дружбе народов» романов «Кукла и комедиант», «Итог всей жизни», сразу же по достоинству было оценено русской критикой, тогда как в Латвии долгие годы творчество этого очень интересного, серьезного прозаика воспринималось с большими оговорками.

Не очень благополучно складывалась литературная судьба Эвалда Вилкса – одного из самых крупных прозаиков послевоенного поколения. Его рассказы глубоко и правдиво отразили социальные процессы 50 – 60-х годов, он создал целую галерею истинно народных характеров. Выходящее сейчас собрание сочинений этого писателя позволяет оценить его большой вклад в развитие лучших качеств латышской реалистической прозы, его умение в повседневной жизни обычных людей увидеть отражение социальных процессов, стремление не только запечатлеть типичные характеры людей своего времени, но и нащупать их корни в социально-исторических судьбах народа.

Рассказы Вилкса, в которых автор погружает нас в гущу народной жизни, положили начало многим процессам, развернувшимся в латышской прозе значительно позже.

Можно назвать и других писателей, после Упита и Лациса создавших произведения, ценность которых не потускнела с годами. Это страстный антифашист Миервалдис Бирзе, автор повестей и рассказов «И подо льдом река течет», «Одно яблоко», «Маленький. Федор», «Рассказ нервной женщины» и многих других, уже прочно вошедших в духовный мир читателя, это Регина Эзера, Зигмунд Скуинь, Янис Калнынь, Маргерис Заринь, Алберт Бэл, Айвар Калве, Андрис Якубанс и др. Их творческие возможности в зените, их книги – костяк современной латышской прозы.

К сожалению, за немногими исключениями, книги эти с большим опозданием находят путь к всесоюзному читателю. Так, больше десяти лет ждал своих переводчиков М. Заринь, и лишь после того, как его книга «Фальшивый Фауст, или Переработанная поваренная и приспешная книга», изданная в Праге, получила большой резонанс, им заинтересовались переводчики. Публикация в «Дружбе народов» этого произведения открыла перед русским читателем своеобразный гротесковый мир, в котором преломились и отразились судьбы латышской интеллигенции на перепутьях истории в 20 – 40-е годы нашего века.

До сих пор еще мало известен за пределами Латвии Я. Калнынь, медленно доходят до русских читателей романы народной писательницы Латвии Р. Эзеры.

В то же время центральные издательства порою торопятся издавать далеко не лучшие образцы латышской прозы, иногда даже вопреки отрицательной или сдержанной оценке критики.

Правду сказать, 60 – 70-е годы не были самыми богатыми в истории латышской прозы. При обилии писательских имен и произведений трудно выделить тут явления, выходящие за рамки национальной литературы либо имеющие для нее этапное значение. Было много талантливых, интересных, актуальных романов, повестей, рассказов, но в целом эти десятилетия надо признать рядовыми.

Латышская проза проходила через все этапы общесоветского литературного процесса, однако вступала в каждый из них с известным «опозданием». Поворот от монументальных эпопейных полотен к пристальному всматриванию в личность, в ее внутреннюю жизнь, который переживала вся советская литература, в латышской прозе совпал со сменой писательских поколений, с приходом в литературу молодых писателей, еще только искавших свой собственный голос, нащупывавших собственный путь к познанию мира. Если в латышской поэзии уже с середины 50-х годов выделился гражданственно страстный, самобытный лирический талант Ояра Вациетиса, а затем в 60-е годы очень уверенно и широко зазвучали голоса Иманта Зиедониса, Иманта Аузиня, Арии Элксне, Мариса Чаклайса, то в прозе становление талантов, обретение собственного голоса шло значительно медленнее. Волна лирической прозы дала целый ряд произведений, среди которых наиболее ранним (1959), наиболее ярким, пережившим свое время оказалось единственное прозаическое произведение О. Вациетиса «Глазами тех дней». Написанное в форме лирического дневника подростка, оно поднимало очень непростые социальные и моральные вопросы, рассказывало о раннем мужании и суровой закалке первого послевоенного поколения комсомольцев и о тех незаживающих ранах души, которые наносились в условиях ожесточенной классовой борьбы, когда заодно с виноватыми под карающий меч попадали и невиновные. История первой любви комсомольца Ояра и дочки кулака Антры потрясала сочетанием светлого лиризма с глубоким драматизмом, выделялась на фоне произведений, где жизнь изображалась солнечной дорогой, ведущей к коммунизму по ровно укатанному асфальту.

Углубление психологизма советской прозы в 60-е годы, породившее феномен литовского романа внутреннего монолога, в латышской литературе не дало столь пышных всходов. Талантливый роман А. Бэла «Следователь», написанный в исповедальной манере и проторивший в латышской прозе тропинку, по которой пошла часть прозаиков, в масштабах всей советской прозы не был открытием. Противоречивый внутренний мир творческого интеллигента, который пытается осмыслить свою судьбу в тесном сплетении с судьбой народа, но делает это с пассивно-созерцательных позиций, стал объектом исследования во многих произведениях 60 – 70-х годов, однако на этом направлении не были созданы крупные характеры, раскрывающие существенные черты эпохи. Вообще объектом психологического исследования стал тип человека неуверенного, колеблющегося, не умеющего найти себя, определить свое место в мире, недовольного собой и своим окружением. Мечущиеся и рефлектирующие интеллигенты на какое-то время заполнили страницы многих произведений писателей разных поколений. Нелегко давался латышской прозе путь к решению коренных проблем жизни общества, к тому, чтобы за жизнью и судьбой отдельного человека, отдельной личности увидеть судьбу народа.

Характерен в этом отношении роман Х. Гулбиса «Осоковая низина», прослеживающий судьбу одной семьи начиная с 20-х годов до наших дней. Принимая желаемое за действительное, критика вначале оценила его как новую эпопею народной жизни, не заметила, что писатель на самом деле не перешагнул за рамки семейного романа: исторические потрясения и перемены в жизни народа остались лишь фоном для отдельных образов, пусть очень интересных и характерных; соприкосновение человека с историей не стало основным стержнем романа, как это произошло, например, в романе В. Бубниса «Час судьбы». В замысле обоих произведений много общего – история семьи показана глазами сына, ушедшего в город, ставшего художником (у Гулбиса – ученым), в центре – образ матери, как символ связи поколений.

Литовский прозаик сумел, повествуя об одной семье, создать широкую панораму развития литовской деревни, с беспощадной правдивостью показать, как тяжелые жернова истории перемалывали судьбы людей, как пережитые исторические катаклизмы отзываются в жизни последующих поколений. Очевидно, такое развитие темы не входило в творческие намерения Х. Гулбиса. Ошибка критики по-своему свидетельствовала о настоятельной потребности в произведениях, где изменения, происшедшие в жизни человека и народа, осмыслялись бы не только в глубоком психологическом, но и в широком историческом плане.

Продолжать говорить о том, что латышская проза не работает в этом направлении, что у нас нет произведений, на национальном материале решающих насущные проблемы народной жизни, было бы несправедливо. В последние годы наметились важные процессы, появился ряд произведений, которые, вписываясь в общую картину многонациональной прозы, привносят в нее новые проблемы и новые художественные оттенки.

А. Бэл после «Следователя» и «Клетки» взялся за историко-документальный жанр и, обратившись к эпохе 1905 года, создал роман «Голос зовущего». Посвященная историческим событиям, документально воссоздающая ход этих событий, книга в то же время написана с большой обобщающей силой, позволяющей отнести это произведение к жанру историко-философского романа.

В центре романа психологический портрет главного героя – революционера Карлсона (прообразом его послужил латышский революционер Янис Лутерс-Бобис), Образ Карлсона достигает большой обобщающей силы, в нем писатель подчеркивает ту убежденность, то понимание жизненной и исторической диалектики, то сознание правоты своего дела, которые были присущи борцам за правду и революционный прогресс во все времена и эпохи.

Роман написан сжато и лаконично, с большим внутренним напряжением; словесная ткань его напоминает до отказа заведенную часовую пружину. Каждое слово, каждая фраза несут большую нагрузку, пронизаны внутренним ритмом и часто насыщены своеобразно использованными фольклорными образами.

Обращение Бэла к историко-революционной тематике не было случайным и одиночным «прорывом» в неосвоенные пласты действительности. Революционная история народа, давшая взлет высочайшего энтузиазма и самопожертвования и в 1905 и в 1917 годах, и в эпоху гражданской войны, давшая эпопею красных стрелков в поэзию Райниса, не может не волновать и не привлекать умы художников и писателей. Можно назвать ряд произведений, посвященных революционному прошлому латышского народа; однако и на этом пути пока еще рано говорить о значительных художественных открытиях.

Возросший интерес к истории народа, к его прошлому, художественное осознание корней и истоков, которые наблюдаются сейчас во всех советских национальных литературах, в латышской прозе ярче всего проявляются через биографический роман, который переживает ныне подлинный расцвет. К произведениям этого рода в какой-то степени примыкают и книги мемуарного жанра: «Будни не повторяются», написанная знаменитым председателем колхоза «Лачплесис» Эдгаром Каулинем вместе с писателем Петерисом Баугисом, или «Семена не горят» – совместное произведение известного военачальника времен гражданской войны Теодора Кауфельда и Илзе Индране.

В последнее десятилетие латышский биографический роман (жанр, ранее у нас почти не разработанный) обогатился такими произведениями, как трилогия Яниса Ниедре «Ветеран» (1965 – 1972) – о крупнейшем деятеле латышского марксистского революционного движения, соратнике Ленина Петерисе Стучке; романами Антона Станкевича «С горы Браков» (1973), «Отзвук души» (1978) и «После первых жаворонков» (1981). Названные книги А. Станкевича, посвященные крупнейшим деятелям латышской дореволюционной культуры – писателю Рудольфу Блауманису, композитору Эмилю Дарзиню и художнику Яну Розенталю, – также образуют своеобразную трилогию, возвращающую нас к грани XIX и XX веков, к той эпохе, когда латышская литература и искусство набирали силу, выходили на межнациональную арену.

Особое место в литературе биографического жанра занимают произведения Я. Калныня: