Продолжение разговора

1

Около года тому назад вышел в свет первый том трехтомной «Истории русской советской литературы», подготавливаемой Институтом мировой литературы Академии наук СССР. Книга была встречена с живейшим сочувствием. Отмечались ее широта в изучении историко-литературных проблем, обилие материала, стремление восстановить историческую справедливость, научная обстоятельность.

И вот перед нами второй том этого в высшей степени интересного и полезного издания. Посвящен он 30-м годам. Книга свидетельствует, что взятый авторским коллективом курс правилен и плодотворен. Во втором томе, как и в первом, главное достоинство заключается в стремлении передать как можно шире, как можно многообразнее картину развития советской литературы, не ограничивать себя канонизированной «обоймой» привычных имен, воскресить в памяти читателя полузабытые, а иногда и забытые имена, включить в историко-литературный ряд целые области творчества, о которых раньше не принято было говорить.

Эта черта проявилась уже во введении, представляющем собой обширную коллективную работу, в которой участвовали Е. Михайлова, А. Дементьев, С. Петров, Н. Венгров, А. Богуславский. Разнообразно и ярко представлена в нем литературная жизнь 30-х годов. Крупные перемены в стране и в творчестве писателей, ликвидация РАПП, объединение сил советской литературы, Первый съезд советских писателей, роль Горького, борьба против чуждых веяний, за совершенствование метода социалистического реализма – таковы литературные события эпохи, о которых рассказано во введении.

Как и в первом томе, авторы стремились не просто фиксировать события, а раскрыть их внутренний смысл, объяснить сущность идейно-художественной эволюции нашей литературы. Прогресс советской литературы авторы видят во все более углубленном изображении человека социалистической эпохи. Выражение грандиозного эмоционального подъема, изображение стихийного движения масс, постепенное пробуждение интереса к новому человеку – бойцу за новое общество и строителю его, – такова была, подчеркнуто во введении, логика внутреннего развития литературы 20-х годов, вытекавшая из самой природы общественных отношений этих лет.

По мнению авторов, последующие достижения социалистического строительства дали возможность литературе увидеть и показать личность советского человека в развернутой системе новых социальных отношений. «Если литература 20-х годов сумела найти и показать основные черты этого нового человека, то литература 30-х годов, восприняв накопленный художественный опыт, могла уже показать этого человека во всем богатстве новых общественных отношений. Изображение человека в литературе 30-х годов в силу этого получало широкий эпический характер». На первый план выдвинулись роман и роман-эпопея. Изображение человека захватывало весь круг его жизненных связей, показывало его во взаимодействии с судьбой народа, с историческим прошлым страны, в борьбе с окружавшими враждебными силами. С этой точки зрения рассматриваются «Хождение по мукам», «Тихий Дон», «Жизнь Клима Самгина», «Бруски».

Мы видим из введения, как возникают новые темы, как меняется освещение старых проблем, волновавших писателей. На первый план выдвигается тема социалистического труда, грандиозные социальные преобразования в стране.

В предшествующий период для многочисленного отряда писательской интеллигенции, сочувствовавшей революции, первостепенную роль играл вопрос о судьбах интеллигента в новом обществе. В таких произведениях, как «Города и годы» К. Федина, «В тупике» В. Вересаева, «Конец мелкого человека» Л. Леонова и др., революционная эпоха вставала не как самостоятельный объект изображения, но преимущественно «как условие решения задачи об индивидуальной позиции в общественной борьбе, о моральных принципах поведения и дальнейших судьбах индивидуума».

В 30-е годы «интеллигентская» тема не исчезает из литературы, но выступает в новом качестве. В начале 30-х годов писатель стремился развенчать, добить мелкобуржуазный индивидуализм «на его же территории», внутри поставленной им проблемы «я и революция». Такова книга Л. Славина «Наследник» (1931), где сын «лишнего человека» отрекается от духовного наследия отца, приходит к решительному разрыву с мелкобуржуазным индивидуализмом.

По-новому выглядит постановка «интеллигентской» темы в «Энергии» Ф. Гладкова и в романах Л. Леонова «Скутаревский» и «Дорога на океан». Подчеркнуто, что здесь вопрос об интеллигенции в революции – только часть более широкой темы социалистического строительства с его трудностями и успехами. Сомнения и колебания, надежды и предрассудки интеллигентов занимают много места в названных романах. Однако идейную оценку эти колебания получают не «изнутри», исходя из запросов мятущихся одиночек, а «извне», с точки зрения интересов социалистического строительства.

По сравнению с первым томом, пожалуй, шире стал круг привлекаемых имен, богаче и многообразнее картина движения советской литературы. Разумеется, это можно только приветствовать. С большим удовлетворением воспринимается раздел монографий. Помимо А. Толстого (В. Щербина), М. Шолохова (Н. Маслин), Н. Островского (Н. Венгров), А. Макцренко (Н. Дикушина), М. Исаковского (Н. Венгров), монографические главы отведены А. Малышкину (А, Меньшутин), С. Сергееву-Ценскому (О. Пресняков), Н. Асееву (Б. Сарнов), В. Вишневскому (А. Сокольская), А. Афиногенову (А. Богуславский), Н. Погодину (В. Диев). Впервые выделена специальная глава для крупнейшего мастера детской литературы А. Гайдара (Л. Швецова).

Каждого, кого любит и ценит наше искусство слова, несомненно, обрадует появление специальных разделов об И. Ильфе и Е. Петрове (А. Меньшутин) и М. Кольцове (У. Гуральник).

В самом деле, складывалась совершенно странная и даже нелепая картина. Об И. Ильфе и Е. Петрове, блестящих мастерах, широко известных самым разнообразным слоям читателей, о писателях, персонажи которых давно стали нарицательными именами, – в истории советской литературы либо врвсе ничего не говорилось, либо, в крайнем случае, лишь бегло упоминалось. Но дело даже не в этом. Глава об И. Ильфе и Е. Петрове дает возможность впервые со всей необходимой конкретностью сказать об особенностях советской сатиры, о ее деятелях, о ее отличительных чертах. Можно, конечно, спорить об оценке некоторых черт творческого облика И. Ильфа и Е. Петрова. Автор статьи оспаривает, например, мое утверждение, что И. Ильф и Е. Петров отдельные сатирические темы решали средствами юмора. Он, напротив, полагает, что юмор у них выполнял сатирические функции. Все это может быть предметом дальнейших дискуссий. Но нет сомнения, что включение творчества И. Ильфа и Е. Петрова в общее движение советской литературы заслуживает всяческого одобрения.

С моей точки зрения, принципиальное значение имеет и выделение особой главы о М. Кольцове. Не только потому, что это замечательный литератор и установить его историческое место – прямой долг нашей науки, но и по другой, более общей причине. Если монографическая глава об И. Ильфе и Е. Петрове дает возможность включить в историко-литературный ряд советскую сатиру, то глава о М. Кольцове узаконивает в качестве полноправной области советской литературы публицистику. И это тоже, разумеется, совершенно справедливо. Публицистика во всех ее основных ответвлениях – если она стоит на высоком уровне – является важной и ценной областью искусства слова. Статья У. Гуральника о М. Кольцове, написанная горячо и заинтересованно, воссоздает образ замечательного писателя, автора великолепных фельетонов, очерков, памфлетов. Автору удалось передать некоторые характерные особенности советского журнализма.

Как и в первом томе, читатель найдет немало ценного и интересного во втором разделе книги. Глава «Зарубежные связи советской литературы 30-х годов» содержит много нового материала. Составители правильно подчеркивают различные тенденции в зарубежной литературе 30-х годов. Они отказались от схематического и примитивного одноцветного изображения зарубежной литературы в одних только черных тонах.

Конечно, как справедливо отмечено в книге, немало было на Западе писателей-декадентов, которые прикрывались лозунгами «свободного искусства» и подрывали волю масс к борьбе против фашизма, создавали истерическую атмосферу обреченности и страха. Они сеяли пораженческие идеи, которые помогали Гитлеру и Муссолини духовно разоружать народы. Именно из такой литературной среды в годы войны вышли предатели, опозорившие себя сотрудничеством с нацистами, – Л. Селин или певец итальянского фашизма американский «имэджист» Э. Паунд.

Но авторы подчеркивают, что для 30-х годов не менее характерен и другой процесс – расцвет литературы, близкой народу. «30-е годы знаменовали новый этап развития критического реализма в зарубежной литературе, отмеченный более разносторонним изображением действительности…» В этой связи говорится о серьезном значении творчества Р.