№2, 1984/Обзоры и рецензии

Преодолевая непреодолимое

«Русская эстетика и критика 40 – 50-х годов XIX века». Подготовка текста, составление, вступительная статья и примечания В. К. Кантора и А. Л. Осповата, М., «Искусство», 1982, 544 с.

40 – 50-е годы XIX века – не один период в истории русской общественной мысли, а три периода: собственно 40-е годы, «мрачное семилетие» 1848 – 1855 годов и начало следующего периода, который воспринимается уже как 60-е годы или, во всяком случае, как самая непосредственная подготовка к ним. В. Кантор и А. Осповат обоснованно решили ограничить свой материал 1857 годом – дальше в критике центральной фигурой стал «шестидесятник» (хотя и умерший в 1861 году) Добролюбов, на мнения которого по-своему ориентировались все – друзья и враги1. В антологии, составленной В. Кантором и А. Осповатом, Добролюбова нет, и это не столько недостаток, сколько умение четко определить границы предмета, хотя при этом название книга, если его понимать в буквальном, календарном смысле, оказывается расширительным.

Составители претендуют на общую характеристику столь неоднородной эпохи – вступительная статья носит «собирательное» заглавие «Русская эстетика середины XIX века: теория в контексте художественной культуры». Задачи, поставленные ими перед собой, трудны, поскольку нужно показать, во-первых, главные для. эпохи тенденции, во-вторых, наиболее интересные имена, в-третьих, самые репрезентативные работы каждого автора, причем не в сокращении. Сборник статей – не хрестоматия, создан не в учебных Целях, для читателя важен весь контекст, единство критической статьи не только как интерпретации художественного произведения, но и как произведения относительно самостоятельного, цельного текста, имеющего свою поэтику.

Все эти задачи в рамках однотомника были невыполнимы. Главные имена в тогдашней критике и эстетике – Белинский, Герцен, Чернышевский. Но их работы широкоизвестны и общедоступны, а серия «История эстетики в памятниках и документах» публикует именно памятники, малодоступные материалы (в противоположность всем хрестоматиям, половина объема которых нередко заполняется действительно важными, идейно наиболее ценными, но и без того любому известными публикациями). Работы классиков революционной демократии в сборник включены, но не из очень длинных, (по отношению и к другим их работам, и к статьям прочих; авторов, напечатанным в сборнике). Это и выход, и не выход. «Письмо к Гоголю» Белинского, конечно, «завещание», его и документ огромного значения, но значения общественно-политического, а не непосредственно критического или эстетического, это публицистическое высказывание в связи с публицистической же, а не художественной книгой Гоголя.

«Литература и общественное мнение после 14 декабря 1825, года» Герцена – концентрированный анализ исторической ситуации, литературы и общественной мысли России вообще, к тому же это не Самостоятельное произведение, а глава из работы «О развитии революционных идей в.. России», писавшейся для иностранного читателя, бесспорно, с рядом обусловленных этим акцентов.

Рецензия Чернышевского «О поэзии. Сочинение Аристотеля» выбиваемся из ансамбля сборника, наоборот, тем, что она – единственная «академическая», научно-эстетическая публикация в нем, не относящаяся впрямую к конкретным проблемам текущего литературного процесса. В этом смысле более оправданно было бы включение в книгу диссертации Чернышевского или хоть авторецензии на нее, поскольку теоретики «чистого искусства» спорили главным образом с идеями, выраженными именно в «Эстетических отношениях искусства к действительности»; однако диссертация не только намного больше статьи по поводу Аристотеля, но и известнее и доступнее…

Ясно, что при определении ведущих тенденций и наиболее интересных и важных работ составители всегда оказывались между Сциллой и Харибдой. С прочими авторами положение было и проще и сложнее. Например, И. Киреевский в книгу не попал, так как его работы вышли в той же серии в 1979 году и составители на них ссылаются, о других, же аналогичных случаях, деликатно умалчивают. Например, у них не отражены такие: разные, но важнейшие авторы, как В. Одоевский, Тургенев и Некрасов – критики. Можно только предполагать, что В. Кантор и А. Осповат были осведомлены о подготовке вышедших в том же 1982 году в аналогичной серии издательства «Современник» трудов Одоевского и Некрасова.

Но одной лишь заботой о читателе, не посещающем залов крупнейших библиотек, состав сборника тоже не объясняется. Издательство «Современник» в 1981 году выпустило и труды братьев Аксаковых, а из сборника В. Кантора и А. Осповата они не исключены. Статьи С. Шевырева о «Мертвых душах», Ю. Самарина «О мнениях «Современника» исторических и литературных», А. Дружинина «Критика гоголевского периода русской литературы и наши к ней отношения» напечатаны полностью или частично в упомянутой составителями хрестоматии В. Кулешова «Русская критика XVIII-XIX веков» (М., «Просвещение», 1978), вышедшей стотысячным тиражом. Перепечатка их в рецензируемом издании, конечно же, свидетельство большой важности, «незаменимости» этих статей. Но подлинной новизной для современного широкого читателя обладают лишь остальные статьи (их, впрочем, не так уж мало): «Нечто о русской литературе в 1846 году» В. Майкова, «Гоголь и его последняя книга» Ап. Григорьева, «О возможности русской художественной школы» А. Хомякова, «Несколько слов о современном состоянии и значении у нас эстетической критики» Е. Эдельсона, «О мысли в произведениях изящной словесности» и «О значении художественных произведений для общества» П. Анненкова (двумя статьями представлен только Анненков), «Пушкин» М. Каткова, «Стихотворения А. А. Фета» В. Боткина. Фельетон Б. Алмаэова «Сон по случаю одной комедии» – исключение в сборнике еще более броское, чем рецензия Чернышевского, однако совсем другого плана: это вообще не трактат и не статья (во вступлении к сборнику, на стр. 35, «Сон…» назван статьей совершенно напрасно), а сатира в форме даже не то чтобы драматической, но имитирующей драматическую. Читатели должны быть благодарны за возможность с ней познакомиться, но цельности издания Она не способствует, да и Алмазова представляет только раннего2, не будучи типичной для его критического лица в целом (хотя, с другой стороны, по-своему хорошо Отражает общую литературную ситуацию).

Главное в развитии эстетики и критики составляют не одни лишь имена авторов статей, но и имена художников, о которых идет речь. В рецензируемом сборнике доминирует Гоголь: из семнадцати статей шестнадцати авторов шесть содержат его имя в названии, оба брата Аксаковы представлены исключительно их высказываниями о Гоголе. Ясно, что «гоголевское направление» стояло я центре внимания всех, и тем не менее – не слишком ли много самого Гоголя, бывшего в рассматриваемый период уже скорее знаменем, а не реально работающим художником? Об Островском в сборнике специально говорит только Б. Алмазов, а не Чернышевский и даже не Ап. Григорьев (избранный Григорьев тоже выходил в этой серии).

Понятно, почему так сделали составители, и хорошо, что читатель может познакомиться со статьей молодого Каткова «Пушкин», но все-таки есть какое-то ощущение неловкости: как бы получается, что в критике 40 – 50-х годов пушкиноведение представляет Катков, а не Белинский (Анненков «особь статья», он занимался Пушкиным уже как литературовед, а не критик). Разумеется, составители так не думают, вероятно, из такого положения и нельзя было выйти без существенных потерь и перекосов, но отметить это в рецензии – не в упрек составителям и вместе с тем во имя истины – необходимо.

Замысел дать в одном томе Русскую критику и эстетику без малого двух сложнейших десятилетий объективно и нешаблонно был почти невыполним еще в по той причине, что многие из авторов (не только Б. Алмазов), представленных здесь одной работой, пережили весьма существенную эволюцию, иногда в пределах одного года. Это всесторонне показано в упоминавшейся книге Б. Егорова и предшествующих его публикациях, на которые В. Кантор и А. Осповат постоянно ссылаются, во больше по частным вопросам.

Возможен ли был иной путь? Принципиально иной – вряд ли, но кое в чем, пожалуй, большая гибкость и изобретательность не исключалась. Так, хотя бы к революционным демократам можно было бы все-таки применить «хрестоматийный» принцип: дать несколько самых значительных отрывков, даже отдельных формулировок из работ разных лет. Тем более что принцип цельности текстов в книге все равно соблюден не до конца: приведена только вторая статья Шевырева о «Мертвых душах», статья Самарина против «Современника» дана без первой части, где анализировался исторический труд К. Кавелина, к эстетике и литературе не имеющий отношения; из обширной статьи Каткова о Пушкине печатается первая ее половина, имеющая общетеоретический, а не собственно критический характер.

В. Кантор и А. Осповат выходят из положения другим путем. Не давая подробно говорить критикам-классикам, они говорят о них словами других авторов и собственными словами, с помощью сопроводительного аппарата. Так, «О мнениях «Современника»…» пишет Ю. Самарин, комментируемый с позиций современной науки, В. Майков полемизирует с Белинским, Анненков в своих теоретических построениях пытается опровергнуть эстетику Чернышевского, не отрицая значения «мысли» в искусстве, Дружинин спорит с Белинским и с защищаемой Чернышевским концепцией истории литературы, но читатель в свете последующих событий и тенденций, еще неизвестных авторам, находит у них, по сути, самоопровержение и подтверждение правоты революционных демократов в главном, видя вместе с тем и правоту их оппонентов в частностях, иногда значительных (например, Майков справедливее оценил Достоевского периода после «Бедных людей», нежели Белинский).

Вступительная статья к сборнику менее всего похожа на пересказ или даже комментирование напечатанного ниже. В ней разговор об эпохе начинается с Пушкина и Лермонтова, в общем-то, не самых главных «героев» книги, но действительно стоящих у истоков. Белинский (и не только он) охарактеризован с опорой на многие его работы, и в примечаниях упоминания их постоянны: расшифровываются многочисленные ссылки и намеки на них в статьях последователей, противников и «ревизионистов». Однако Чернышевскому решительно не повезло: в предисловии непосредственно ему посвящено всего полстраницы.

Примечания к текстам составлены весьма основательно. Они обращены и к специалисту, и к любому читателю, который не имеет под руками справочника со сведениями о датах жизни, образовании и основных взглядах Хомякова, Эдельсона или Боткина. Благодаря этому вступительная статья носит концептуальный характер, не загромождена элементарными фактами. Если критики неточно приводят название какой-нибудь книги или дату (обычное дело для XIX века), в примечаниях указываются правильные данные. Комментируются малоизвестные имена, произведения и т. д. Вообще в пояснении фактической стороны своего труда составители сделали чрезвычайно много. Вместе с тем примечания – не только статья – далеко выходят за рамки реального комментария: приводятся параллельные, поясняющие и развивающие смысл места из других статей тех же и других авторов, в том числе из позднейших статей, где точка зрения меняется, а также из писем и других документов, называются источники тех или иных идей, прежде всего страницы «Эстетики» Гегеля. В смысле оснащенности пояснительным аппаратом издание выполнено безусловно на высоком уровне и демонстрирует эрудицию и кропотливость труда составителей. Но иногда «физический» перевес нехрестоматийных материалов отражается и на комментировании, что приводит к смещению акцентов. «По достоверности, широте охвата и объективности «Литературные воспоминания» Анненкова – вершинное достижение русской мемуаристики XIX в.», – заявлено в примечаниях (стр. 527). Конечно, мы знаем; что Герцен в «Былом и думах» часто художник, а не фактограф, но ведь достоверность бывает разных уровней, не только достоверность деталей. Так неужели теперь уже не «Былое и думы», а «Литературные воспоминания» вершина русской мемуаристики всего XIX века?! Да и «Воспоминания» П. Д. Боборыкина, появившиеся в начале XX, но по характеру своему принадлежащие XIX веку, хоть в широте уж никак не уступают анненковским.

Примечания имеют и другие недостатки, Отчасти зависящие от несовершенства именного указателя. Указатель составлен небрежно – не в смысле ошибок (хотя в связи с Кольцовым, упомянутым на стр. 417, указатель отсылает к стр. 416), а в смысле неполноты. Неполнота указателя не только затрудняет специалисту работу со сборником, но и досадна для большинства читателей; которые не знают и не могут узнать из указателя или примечаний, что» например, Антуанетта Дезульер – французская поэтесса XVII века, а Сигов и Федот Кузмичев – лубочные писатели,; хотя, скажем, вождь херусков Арминий по крайней мере в примечания попал. С другой стороны, в примечаниях есть, пусть сравнительно немного, пояснения типа того, что «Эмиль» и «Новая Элоиза» – «произведения Ж. -Ж. Руссо», а «Последний день Помпеи» – «картина К. П. Брюллова» (стр. 526), что Тентетников – «персонаж второго тома «Мертвых душ», а «Жилблаз» – это «роман А. -Р. Лесажа «Жиль Блаз» (стр. 528), или что слова Дружинина: «…Побежал Евгений Пушкина… от бронзового исполина, тихо повернувшего к нему свою величественную голову» (стр. 434) – это «вольная реминисценция из «Медного всадника» (стр. 535). Такие излишества тем поразительнее, что они совсем не в духе В. Кантора и А. Осповата.

Жаль также, что в именном указателе содержатся отсылки только к основному тексту я не отмечены упоминания тех или иных имен в примечаниях, ведь в них широко представлены дополнительные тексты (извлечения), а не одни лишь пояснения составителей.

Заключая, следует сказать, что книга требует очень вдумчивого чтения и при этом условии весьма полезна для усвоения история русской литературы, критики и эстетической мысли.

  1. См.: Б. Ф. Егоров, Борьба эстетических идей в России середины XIX века, Л.. «Искусство», 1982. с. 119 – 120, 123 – 125, 208.[]
  2. См.: Б. Ф. Егоров, Борьба эстетических идей в России середины XIX века, с. 32 – 33.[]

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №2, 1984

Цитировать

Кормилов, С.И. Преодолевая непреодолимое / С.И. Кормилов // Вопросы литературы. - 1984 - №2. - C. 231-236
Копировать