№8, 1983/В творческой мастерской

Право на свой голос

Публицисту помимо других качеств нужна способность мыслить и образно, и аналитически. Я хорошо осознал необходимость сочетания обоих этих качеств будучи директором детского дома. Шел педсовет. В небольшой комнате, моем рабочем кабинете, я стоял за столом спиной к темному окну (на дворе была уже ночь, дети спали, а мы говорили тихо, отчего разговор казался мирным, хотя и кипели страсти – тоже вот особенность той работы!), на стульях вдоль стен сидели воспитатели, на столе горела керосиновая лампа без абажура, и лица сидящих, освещенные с одной стороны, были похожи на тускло-бронзовые чеканки. Конкретного предмета разговора не помню, знаю, что речь шла о воспитании, я подводил какие-то итоги и в ходе рассуждения вдруг почувствовал, что я как будто прозреваю. Где-то впереди, словно бы в сумраке тесной комнаты, факты выстраивались и выходили к столу, на свет как раз той гранью, которая естественно, без всякого усилия с моей стороны сцеплялась с предыдущей. Факты нанизывались на нить мысли, и у меня возникало ощущение, что они материальны. Я вел мысль и одновременно чувствовал это свое состояние нанизывающего что-то вещественное на невещественную нить мысли. Захватывающе интересное состояние! Тогда-то, наверно, и вкусил я сладости исследователя, еще не предвидя никаких от этого последствий.

Теперь я понимаю: в построении стройных логических концепций есть своя опасность. Но спасала другая сторона педагогической работы: с детьми нельзя говорить без эмоций. Им надо не объяснять, а рисовать словом. Рассказ должен быть образным, понятие входит в детское сознание через душу – картиной, образом, чувством. Волей-неволей напрягаешь себя, что-то выдумываешь, порой нереальное, сказочное, но непременно живое, захватывающее воображение. А если взять во внимание, что вокруг тебя с утра до ночи две сотни душ и говорить приходится тоже с утра до ночи, то можете себе представить, сколько и чего приходилось сочинять. Мозг мой был изощрен в выдумках.

Я часто вспоминаю своих ребят. Не знаю, дал ли я им что-нибудь, но то, что сам получил от них чрезвычайно много, это знаю. Они заставили и мыслить и воображать. А вот о журналистике этого не скажешь. Работа в газете отучила от фантазий. Хотя журналистика и относится к творческим профессиям, газетчикам не до образности: гони строчки в номер. Лишь немногие выкраивают время и пишут, как принято говорить, для себя. Пишут обычно дома – в редакционной сутолоке не сосредоточишься, и эти домашние сочинения чаще всего и украшают номер. Но и по ним, бывает, так пройдется редакторское перо, что от авторской образности ничего не останется. Все это я испытал на себе, став газетчиком.

Честно говоря, и умение самостоятельно мыслить приходилось отстаивать. Правда, мне повезло: районную газету сам редактировал, а в областной умный редактор попался, к тому же и должность у меня была – собственный корреспондент, что давало непосредственное соприкосновение с жизнью. Заданность для газетчика – это бич. Редакционные задания чаще всего исходят из кабинетной установки, а из кабинета, будь ты хоть семи пядей во лбу, жизнь не предугадаешь. Это вот и приучает журналиста не анализировать факты, а подгонять их под установку. Если и была склонность к анализу, скоро глохнет и вытесняется стереотипами. И все же газета способному, с творческой жилкой человеку дает столько, сколько, по моему твердому убеждению, не дает никакая другая работа. Газетчик видит жизнь в наиболее полном ее многообразии.

В областную газету «Калининская правда» я пришел – так я считал – уже сложившимся журналистом, по крайней мере со своим почерком. Там я нашел великолепный творческий коллектив. В редакции витал дух хорошего соревнования, там умели ценить авторскую находку и не забывали искренне и душевно похвалить. Передо мной встал вопрос: как писать, чтобы иметь свой голос? Примкнуть к группе очеркистов, – а голоса там были сильные, и поучиться у них, чтобы превзойти, было заманчиво (в добром соревновании такая мысль вполне здоровая), – или продолжать уже избранный жанр аналитической статьи?

Не скажу, что выбирал я сознательно, нет, скорее интуитивно, по зову натуры, в силу того склада ума, который я: уже понимал в себе. Однако и другое качество – образность – не отступало, оно не получало постоянной зарядки, не выходило на первый план, но и не пропадало, заставляло морщиться от сухих казенных фраз, искать свои слова, свой синтаксис. Чувствовал, что получается ни то ни се по газетным канонам: ни очерк, ни статья. Позднее такие писания стали называть проблемными очерками.

Право на свой голос отстаивается трудом, а не горлом. Редакционные летучки знают немало шумных споров по поводу напористых требований: пустите в свободный полет! Молодые, начинающие журналисты заявляют, что они, дескать, стеснены рамками редакционных заданий, в которых не развернешься, не покажешь, на что способен. Голоса еще нет, а заявка сделана. Это равнозначно тому, как если бы человек требовал себе партию Ленского, не научившись петь. В моей практике было не так. Редакционные задания – полностью и в срок, а свое – сверх того, если, конечно, хочешь и можешь. Я хотел и, кажется, мог, поэтому не делил часы на служебные и личные, не считал, которые дни рабочие, которые выходные, что в должности собственного корреспондента и просто и непросто. Просто потому, что над тобой никто не стоит. По той же причине и непросто, ибо твой начальник – ты сам. Для собкора чрезвычайно важна самодисциплина. Я положил себе за правило: «Ни дня без строчки!»

Первые «сбои» аналитические статьи, по которым в редакции сделали вывод, что у «собственного» есть свой голос, были «Душевные аккумуляторы» и «Десять синих тетрадей». И для автора и для газеты они были первым опытом социологических исследований. Тогда, в середине 60-х годов, знали единственный способ изучения деревенской жизни – посылку на село уполномоченного. Что привезет уполномоченный, по тому и складывали мнение. Способ, как говорится, «на все сто» субъективный. По такому же примерно принципу оценивалась и деятельность председателя колхоза. Мнение о нем складывалось по текущим сводкам да по информации уполномоченных. Поэтому и случались нередко парадоксальные неожиданности: человека хвалят, а прокурор на него дело заводит, или – в районе решили снять председателя, а колхозники горой за него.

Я успел познакомиться с Иваном Михайловичем Волковым. Привлек он меня какой-то особенной открытостью и прямотой. До колхоза он был директором небольшого заводика в райцентре, но специального образования не имел, и когда началась волна замены практиков специалистами, его освободили, и он попросился в колхоз. До деревни та волна еще не докатилась, Ивана Михайловича рекомендовали собранию, и он был избран председателем. Колхоз быстро стал поправляться. Я поехал к Волкову в самую страду и жил у него три недели. А чтобы не быть и ему обузой, и колхозникам своей праздностью глаза не мозолить, вызвался быть редактором ежедневной радиогазеты (в колхозе был свой радиоузел). За этот срок и в этой должности я и разглядел, как заряжает Волков, по его выражению, душевные аккумуляторы. Если до этого роль «человеческого фактора» в производстве я представлял себе, так сказать, в общем и целом, хотя и сам имел кое-какой хозяйственный опыт, то теперь увидел конкретное его выражение, увидел именно «зарядку аккумулятора» во всей ее тонкости и сложности. Мне открылась вторая сторона председательской должности, та, на которую мы менее всего обращаем внимание и которой совсем не учим хозяйственников, – педагогическая. Искусство хозяйствования немыслимо без искусства воспитания – это аксиома, но вот поди ж ты, разделили две стороны одной медали, одну вручили председателю, другую – секретарю парторганизации и спрашиваем порознь и учим порознь. Раскрывая педагогический опыт Волкова, я и старался показать его всеобщее значение в заметках»Душевные аккумуляторы».

Вторая работа, «Десять синих тетрадей», носила несколько иной характер, она была ближе к социологическому исследованию. Валентина Павловна Фартусова до того, как стать председателем колхоза, была партийным работником, и говорить с ней о «председательской педагогике» не имело смысла, да и по характеру она была таким человеком, который не любит поучений, в какой бы форме они ни выражались. Меня почему-то такие натуры особенно привлекали, они напоминали мне трудных учеников. Может быть, потому, что тут явный поединок, и он захватывает, увлекает состязательностью. Тоже вот, кстати, предмет спора в среде газетчиков и публицистов: в какой роли выступать автору, пассивной или активной? Пассивная – это когда автор подобен птичке: собирает готовые зернышки. Он смотрит, спрашивает, записывает, потом излагает. Активная – это когда, если продолжить сравнение, прежде чем собрать, надо посеять и вырастить, не в одиночку, конечно, а вместе с теми, о ком собираешься писать. Я держался и держусь второй позиции. Считаю, что первая не сделает тебя публицистом, в лучшем случае выйдет сносный репортер.

Цитировать

Васильев, И. Право на свой голос / И. Васильев // Вопросы литературы. - 1983 - №8. - C. 182-193
Копировать