Правда образа
Г. Корабельников, Дорога к образу. Из размышлений критика, изд. 2-е, дополненное, «Советский писатель», М. 1979, 286 стр.
В самом названии сборника статей Г. Корабельникова – «Дорога к образу» – обозначена основная задача, которую ставит перед собой автор, – показать своеобразие путей писателя к правдивому образу героя, соотнесенность его с движением времени, истории. В сборник вошли работы о Сулеймане Стальском и Гамзате Цадасе, о произведениях украинца Ивана Чендея и эстонца Рудольфа Сирге, об узбекском писателе Аскаде Мухтаре, азербайджанских прозаиках Мехти Гусейне и Абульгасане.
В открывающей книгу большой статье «Самый человечный человек» исследуются произведения о Ленине поэтов и прозаиков, сказителей, ашугов, акынов, представителей различных народов СССР. Высшее достижение в искусстве создания образа «самого человечного человека»Г.. Корабельников видит «в зоркости, с какой оно смогло… разглядеть в облике Ленина те черты, которые стали опознавательными знаками перехода человечества от одной исторической поры в своем развитии к другой» (стр. 7), в умении раскрыть нерасторжимую связь образа героя и движения истории.
Г. Корабельников анализирует фольклорные средства создания образа Ленина, и мы видим, как фольклор преодолевает мифотворчество, возводящее героя в ранг сверхчеловека, божества. Поэтическое воображение масс, воссоздавая образ Ильича, питалось не мифами о божественном или царственном происхождении героев прошлого, а «искало в Ленине родственные, сближающие вождя и народ черты, и неизменно их находило», черпая в этом сходстве огромную веру в свои творческие силы.
Автор книги показывает, что путь к высокой правде образа сложен и труден, что на этом пути возникают соблазны упрощения – будь то схематизм, лакировка, «спрямления» в анализе противоречий действительности, в обобщениях и т. д. Здесь, помимо субъективных причин (уровень, особенности дарования писателя), сказались и трудности развития, издержки роста советской литературы, которая часто шла нехожеными путями, стремясь активно и непосредственно вмешаться в жизнь, оперативно откликнуться на важнейшие события народной жизни.
В статье «На перекличке лет, или Кое-что о журнализме в романе» (о творчестве Мехти Гусейна) Г. Корабельников идет вслед за писателем в его критике испытанного им на самом себе как романисте – «журнализма», явившегося, по его мнению, тормозом на определенном этапе становления советского романа. Пользуясь этим объяснением «журнализма» как способа письма, не проникающего глубоко в образы, Г. Корабельников уточняет: не проникающего настолько, чтобы в самом движении характера отразить в той или иной степени развитие всего общества…
Путь роста азербайджанской прозы прослежен критиком и на примере творчества Абульгасана – автора первого в национальной литературе романа на современную тему (о нем говорится в статье «Будни праздника»).
Перерабатывая свои произведения: романы «Подъемы» – о коллективизации, «Мир рушится»- о борьбе за советскую власть в Азербайджане, – Абульгасан все дальше уходил от схематизма образов, персонифицировавших расстановку классовых сил. Критик тщательно, шаг за шагом, раскрывает этот путь («путь к образу») писателя, все больше постигавшего, что «если что и требовалось прежде всего от романа, освещающего ход социалистической революции в Азербайджане, так это воспроизведение ее действительных особенностей», которые не могли не отразиться в «зеркалах человеческих душ».
Чем образ органичнее, внутренне «независимее» от «указующего перста» автора, тем точнее его реальная связь со временем, историей, нетерпимая к предвзятости, «заданности» художественных решений. Образ Петера Торма, героя романа «Земля и народ» Рудольфа Сирге, раскрывается перед нами во всей своей реальной сущности, которая и определяет логику поведения героя. Это-то, по мнению критика, и позволяет романисту верно показать отношения героя и времени, реальную зависимость героя от истории. Трагедия Торма, хозяина хутора Логина, – трагедия человека, отнюдь не лишенного дара человечности, в котором собственность обрела своего раба. Это – трагедия расставания с человечностью.
Время (годы 1940 – 1941) запечатлело в образе Петера Торма свои типичные приметы. Время, когда Эстония вновь стала советской, когда Петер все более убеждался, что на его хуторе, этом «опоэтизированном образе частной собственности», лежит проклятие. Время диктовало необходимость – рассеивать иллюзии «собственнического счастья», которыми «живет еще полмира». Прозрение Петера Торма, крушение его иллюзий в романе Р. Сирге – не иллюстрация заданного «тезиса», к этому ведет вся логика внутренне «независимого» от автора существования и развития героя. Нельзя не согласиться с выводом критика, что именно эти черты придают роману «и эпическую долговечность, и взволнованное звучание современности».
Исходя из правды образа и правды времени, породившей этот образ, Г. Корабельников выверяет также логику мышления и поведения Михаила Пригары, героя романа Ивана Чендея «Птицы покидают гнезда» (статья «Король Лир Верховины»). Есть сходство между трагедией Торма и драмой Пригары. Тот и другой тяжко расстаются с родным гнездом, к которому «приросли» сердцем. (Г. Корабельников не мог их сопоставить, статьи писались в разное время, но мы-то сейчас можем.) Есть и существенная разница в характере трагедии, испытанной героями. Ее корректируют и место, и время действия: события 40-х годов в Эстонии, 60-х – на Украине. И. Чевдей раскрыл духовную драму старика-колхозника, вынужденного покинуть родные, обжитые еще дедами места» где намечалось строительство ГЭС. Читателю, справедливо отмечает критик, не покажутся ни смешными, ни отжившими свой век эта драма героя романа, «тревога его души, его сердечная боль». Он видит достоинство романа в серьезности и глубине, с какой поставлена эта моральная проблема. Прослеживая путь развития образа Михаила Пригары, Г. Корабельников убеждает в том, что он, этот путь, неизбежно должен был привести к возвращению «отчужденных» было (в силу психологической драмы) свойств натуры к ней же самой, натуре Михаила Пригары, колхозника с недюжинным талантом к земледельчеству. И ведь расставался он не с хутором Логина – замкнутым «собственническим счастьем» (вновь напрашивается сравнение), а с Згарицей-Пригарицей колхозной… Поэтому, при всей серьезности драмы Пригары, она не безысходна. И на новом месте он не мог не найти, должен был найти применение своему таланту-призванию исконного земледельца (а не подряжаться плотником на стройку). Справедливо. Критик подметил тут упущение писателя в решении образа героя. Логично (до определенного момента) и объяснение этого просчета тем, что автор не вник в отношения Пригары с его взрослыми детьми: пойми он детей, для которых «новые ветры» задули гораздо раньше», чем в Згарицу-Пригарицу пришла стройка ГЭС, и не увидел бы «разверзшуюся пропасть» там, где должен был «увидеть мост».
Все верно. Кроме одной критической неточности: в прямую связь с органической причастностью детей Пригары к «новым ветрам» критик ставит их равнодушие к душевной боли, драме отца, в сущности, их нравственный изъян… А ведь свежие, благодатные ветры времени – это и новая, все большая потребность в человеке со все более тонкой нравственной, душевной организацией, культурой чувств и способностью «прикипать сердцем» человека к человеку, к родной природе и к родным местам.
Статья «Вечное древо» (о романе «Чинара» Декада Мухтара) привлекает как раз точностью постановки вопроса об «исторической памяти», связующей отцов и детей, для тех и других неотрывной от «места, откуда родом». Тысячелетняя чинара как бы «духовный посох», на который опираются герои романа. «Исторический кругозор» Арифаака, сына деда Ачила из села Чинар, побуждает его, секретаря райкома партии, «заступиться за брошенные сады Шивилгана, за людей, сердечно привязанных к родной земле».
К правде, порой беспощадной, в отношении к своим героям поэтов и прозаиков «внутренне подготовила» суровая школа жизни, которую прошли они сами, говорит критик. Как высшее достоинство в созданных ими образах, эпических и лирических, он ценит бесстрашную правду о человеке, – в чем он богат – духовно, умственно, – а в чем еще беден. Именно такие образы могут послужить борьбе за нравственное обновление и совершенствование читателя.
Способны ли нести такую высокую художественную службу образы, созданные фольклорными поэтами? Сулейманом Стальоким, например. О нем в книге большая статья «От устья к истоку». Эти «записки разных лет» писались с 1950 по 1974 год, складываясь в развернутый анализ. Анализ этот полемически заострен против упрощенных толкований творчества поэта, когда «самое интересное, характерное» критики видели в том, что Сулейман «не ведал грамоты, слагал свои стихи устно и в традиционной манере, что его канонический стих не оторвался от песенной основы, а корни его афористической речи залегают в реликтах фольклора» («Ода неграмотности»). Г. Корабельников шаг за шагом прослеживает многотрудный путь знаменитого ашуга, «Гомера XX века» (М. Горький) как школу идейного, нравственного и эстетического воспитания.
Новые черты в мировосприятии и творчестве этого одаренного и пытливого человека выковывались в горниле опыта его, батрака и рабочего, в тяжелых университетах жизни, в условиях революции, втянувших дальний аул Ашага-Сталь в мощный исторический круговорот. Поэта нового склада и дало лезгинской литературе такое «сочетание в одном лице дарования ашуга с кругозором и понятиями видавшего виды мастерового, вырабатывающего свою точку зрения на жизнь, готового вмешаться в ее ход…» (стр. 228). «Новый оклад», естественно, нуждался в ясности и высокой простоте слова – слова правды о жизни, о человеке, все более нетерпимого как к замысловатой восточной риторике, вычурности, так и к «злободневной взвинченности и крикливости». Г. Корабельников концентрирует внимание на живых приметах новизны в поэзии ашуга, выводившей «традиционную тему в современность», все четче ориентируясь на народно-песенное, устное и письменное творчество (песни «Дагестан», «Кавказ», «Россия»).
Путь создания статьи о Гамзате Цадасе «Поэзия прозы я юмора», под которой стоит дата 1955 – 1977, – тоже, как видно, путь накопления, умножения материала, подтверждающего мысль для критика чрезвычайно важную – об органической взаимосвязи устно-поэтического творчества с письменной литературой. Это статья о «сказочнике, каких мало»… Сказочнике, пьесы которого «проторили дорогу от горских фольклорных игрищ к сценическим подмосткам и положили начало аварскому театру», о поэте, стих которого «своей насыщенностью прозой, реалистической емкостью» напоминает поэзию Некрасова…
Убеждающи, интересны доказательства, как различия у Стальского и Цадасы, – первого- поэта фольклорного склада («полпреда фольклора в нашей литературе») и второго – одного из основоположников аварской художественной литературы, – волшебно оборачиваются сходством. Цадаса умел найти в фольклоре и взять нужное ему; отбрасывая фольклорную архаизацию и стилизацию, брал подлинно «живые элементы»…
Справедлива мысль о юморе в стихах Гамзата Цадасы как «поэтическом оружии борьбы за человека, за его завтрашний день». В поиске «опознавательных знаков» времени в образах правдивых, объективных исследователь приходит к выводу, что образы эти в то же время усиливаются все больше «лирическим» началом, субъективным чувством поэта, который приходит к гармонии между эпосом и лирикой. Нельзя не согласиться с выводом Г. Корабельникова о творчестве Гамзата Цадасы как «школе идейного воспитания горцев», потому что в образах его героев отражен «духовный рост советского человека, его мораль и патриотический подвиг…».
Первостепенное значение в анализе творчества Стальского и Цадасы, как и других поэтов, Г. Корабельников придает личности творца-художника. «Дорога к образу» – это не только путь воплощения образа героя, это и дорога жизни самого художника (сразу вспоминается светловское: «Сорок минут плюс вся моя жизнь» – на вопрос, как долго он писал «Каховку»).
Этот путь – писателя и его героев – зорко прослеживается критиком без упрощений и спрямлений. Г. Корабельников подчеркивает, как важно не отступать от истины в отражении того или иного уровня развития личности, ибо он – в той или иной мере – показатель уровня, достигнутого и обществом в целом. А от точности этих показателей зависит и успех борьбы за социальный прогресс, за достижения в коммунистическом воспитании человека.
г. Баку