После обсуждения

Здесь шла речь не только о поэтах и о поэзии, но и о том, как нам, критикам, лучше, успешнее оценивать, итожить сделанное мастерами и подмастерьями стиха. И, кажется, все, касавшиеся этой темы, согласны: совместное обсуждение оправдывает себя.

Сообща мы добиваемся большего и потому, что охватываем более широкий, чем в одиночку, круг имен, литературных явлений, вопросов, и потому, что проверяем и уточняем друг друга, определяя таким образом истинное положение дел.

Не было ни одного участника обсуждения, который не назвал бы дополнительно поэтов, без которых характеристика нынешнего состояния поэзии была бы обедненной.

Вместе с тем выступавшие выдвигали свои соображения и доказательства, но в одном сошлись все: в отрицательном отношении к конъюнктурному версификаторству. Единодушно отмечалось обозначившееся отступление его под натиском поэзии серьезной, содержательной, проникновенной, мастерской.

Термины при этом были предложены самые различные. В. Гусев признал, что «появление «итоговых» книг отрадно» и свидетельствует о том, что в поэзии вершится «большой синтез». Н. Степанов отметил: читателя не удовлетворяет теперь способность поэта своевременно «откликнуться» на события. В. Кожинов подчеркивал превосходство «подлинной поэзии» над стихотворчеством. Ст. Рассадин, критикуя стихи, которые «предлагают читателю не трудность познания», а мимолетную «радость узнавания», называет поэтов, успешно работающих сегодня и способных вернуть читателя к самостоятельной работе и потребности во внутренней сложности, а не во внешней злободневности, М. Лобанов считает: «Сейчас главное для всех работающих в литературе – внести свою долю в углубление общественного самосознания», – и отсюда делает вывод, что реальной долей может быть «слово – не декламационное, не условно-литературное, а жизненное, связанное с внутренними запросами народа».

Как видим, слова произнесены несхожие, а оценки по существу высказаны весьма и весьма близкие. Да и прогнозы сходятся в своей основе.

Однако полного совпадения мнений нет, и сокрушаться об этом, конечно же, не стоит.

Обсуждение продемонстрировало также, что критики не только признают стремление нашей поэзии к жизненной и философской глубине, но и берут на себя обязательство – бережно и решительно исследовать это упорное и настойчивое движение, идущее разными путями, с переменным успехом, рождающее новые образы и образные связи.

Менее всего здесь уместны какие-либо «обоймы» и «подразделения», схематические по своей сути и неизбежно обедняющие картину литературного развития, вносящие в нее и упрощение и предвзятость. Мы убеждаемся в этом, обращаясь к выступлению Г. Красухина. Резко и по заслугам критикуя слабые строки нескольких авторов первых книг, он тут же выдвигает термин «двадцатилетние», которым в дальнейшем пользуется размашисто и безоглядно, вкладывая в него расширительный смысл. Иначе говоря, под сомнение берется большой отряд молодых поэтов. Получается так, что за ошибки А. Зауриха должна отвечать и И. Кашежева, за срывы, допущенные Р. Артамоновым, – Т. Кузовлева, за ляпсусы, обнаруженные в стихах П. Вегина, – Ф. Чуев? Подобное обращение с литераторами, да еще с начинающими, приходится признать не только несправедливым, но и, как говорится, бесхозяйственным. Опыт показал, что каждый участок колхозных полей требует учета всех его индивидуальных особенностей и возможностей. Так как же необходим свободный от каких-либо скороспелых «обобщений» внимательный и разумный подход в литературном деле!

Можно понять желание Г. Красухина загладить ошибку, которую он, по его словам, совершил некоторое время назад, написав восторженную статью о молодых поэтах, нынче им строго осужденных… Как было сказано некогда: то он ноги ее целовал, то хлестал ее плетью казацкой… Но, право же, подобный метод не заслуживает ни поддержки, ни одобрения.

Попадает, на наш взгляд, в плен собственной терминологии и В. Кожинов. Он считает: необходимо прежде всего решить, художник перед нами или беллетрист (в поэзии – стихотворец), и в зависимости от этого строить всю свою оценку.