Пора возмужания

«Свет над Байкалом», литературно-художественный и общественно-политический журнал, Улан-Уд», 1959, NN 1 – 6.

Первый номер двухмесячного журнала «Свет над Байкалом» вышел в Улан-Удэ в июне 1955 года. За пять лет журнал, издающийся на двух языках – бурятском и русском, порадовал читателей рядом интересных произведений. Среди них – романы Ж. Тумунова «Золотой дождь», И. Тугутова «Побратимы», «Байкальская повесть» М. Степанова, повести Д. Батожбая «Кто твой учитель?», М. Толкача «Третий эшелон», пьеса Ц. Шагжина «Первый год», многочисленные стихи, поэмы, рассказы Х. Намсараева, Ч. Цыдендамбаева, А. Бальбурова, Ш. Нимбуева, Ц. Жимбиева и других авторов. Журнал впервые, еще в 1966 году, опубликовал книгу Вс. Иванова «Мы идем в Индию». С помощью журнала обрели широкую читательскую аудиторию молодые прозаики и поэты Бурятии – Владимир Петонов, Владимир Кузнецов, Дондок Улзытуев, Владимир Ковтун, Михаил Шиханов, Исай Калашников, Даши Дамбаев…

С годами расширяется круг авторов журнала, «повышается значимость печатаемых на его страницах произведений, становится разнообразнее тематика. По обилию отделов – «Публицистика», «Проза», «Поэзия», «Из прошлого», «По родному краю», «Искусство», «Трибуна писателя», «Критика и библиография», «Хроника культурной жизни», «Спорт» и т. д. – журнал может свободно потягаться даже с такими органами, как «Нева» или «Москва». «Свет над Байкалом» иллюстрирован, печатается на хорошей бумаге, со вкусом оформлен.

Если судить по содержанию прошлогодних номеров (три романа, среди которых один – «Лодочник реки Падмы» – принадлежит перу недавно умершего прогрессивного индийского писателя Маника Бандопаддхайи; несколько рассказов, в том числе «Рассказ о большом скачке» китайского писателя Ли Дэ-фу и «Хозяин леса» Янь И; очерки о бригадах коммунистического труда, о различных районах республики), то можно сказать: период становления журнала завершается, «Свет над Байкалом» вступает в пору возмужания.

1

В первых двух книжках опубликован роман Барадия Мунгонова «Хилок наш бурливый».

В печати и о романе, и о его авторе было сказано немало добрых слов. Действительно, «Хилок наш бурливый» – заметное явление не «только в бурятской, но и во всей советской литературе прошедшего года.

Поднимающий злободневные проблемы колхозного строительства, насыщенный глубокими и поэтическими раздумьями о жизни людей, их судьбах, труде, счастье, роман волнует, заставляет думать. Читателю, никогда прежде не бывавшему в Забайкалье, роман Б. Мунгонова даст еще и радость знакомства с неповторимой природой Бурятии, с бытом и характером ее народа.

Есть в романе Б. Мунгонова то главное, что отличает его от псевдохудожественных «откликов» на события современности, – живые люди. Это старый луговод Дамдин Гармаев, его дочь Дулма, молодой колхозник Дугар, председатель колхоза Шараб Шархаевич Ширабон, зоотехник Сок-то Бадмаев и многие другие. Среди этих живых героев – героев, в которых веришь, к которым испытываешь симпатию или антипатию, за судьбы которых переживаешь, – какими-то бесплотными кажутся образы учителя Гатаба Гармаева, первого секретаря райкома Содбоева, секретаря райкома по Хилокской МТС Виктора Цыреновича Цыренова, жены бригадира Рыгзеда Бадмацу. Нет, это не эпизодические лица, являющиеся в роман лишь затем, чтобы произнести несколько реплик. Автор упоминает о них на протяжении всего романа, воспроизводит их речи, называет их поступки, дает им характеристики. Но вот беда; он не может найти им дела, не может включить их в сюжет романа. А без этого, как бы хорошо задуман герой ни был, он превращается в схему.

Перевод В. Сергеева сохраняет и передает национально своеобразную форму романа. Сюжет восходит к народным преданиям. Жили два друга – Зоригто и Дамдин. У Дамдина родилась дочь, у Зоригто – сын. И друзья по древнему обычаю обменялись кушаками в знак того, что со временем дочь Дамдина станет женою сына Зоригто. В этот же день Зоригто погиб от белобандитской пули. Прошли годы. Дочь Дамдина, Дулма, сделала свой выбор. Но он пал не на Жигжита Зоригтуева, а на другого парня – Дугара. Так уже сам сюжет совместил в себе два подтекста. С одной стороны, автор сумел передать в нем преемственность строящих новую жизнь поколений, с другой – показал, как новое поколение порывает с устаревшими обычаями предков.

В романе немало авторских отступлений-раздумий. «…Приходилось ли вам видеть бурятку в степи с отарой овец? Не думайте, что это легкий труд». И рассказав о летнем испепеляющем зное в степи, о холодных, пронизанных ветрами вёснах, о зимних буранах, когда стаи голодных волков подкарауливают отбившихся от отары овец, о том, что работа чабанки – это сознательный отказ от всех «благ цивилизации»: нарядов, кино, танцев, общества подруг и друзей, – писатель заключает: «Но спросите чабанку, не хочет ли она перебраться в улус, где каждый вечер можно читать, смотреть кино или слушать радио. Она, пожалуй, и не ответит вам. Она не поймет, как можно оставить отару.

Если Вам придется когда-нибудь встретить бурятку с отарой, затерянной среди сопок, подумайте обо всем этом…» Конечно же, читатель подумает, И не просто подумает, а проникнется уважением к этим простым людям, так буднично и незаметно исполняющим свой гражданский долг.

Символичен образ реки, давшей роману заглавие, реки, на берегах которой развертываются события кииги. «Хилок наш бурливый! Не зря мой народ поет о тебе песни. Хоть и считаешься в огромной стране малой рекой, твои воды проходят семьсот пятьдесят километров. На западе они пересекли бы целые государства.

…Хилок – не Волга» не Днепр, не Енисей, не Ангара… Но и здесь речная струя вот уже сорок лет поет о новой жизни. На семьсот пятьдесят километров слышна эта песня – родная, своя, незабываемая…

Здравствуй, Хилок наш бурливый! Мой народ «слушает твой вечно живой голос и радуется, твоему стремительному бегу. Не потому ли ты такой быстрый, что не любишь долго нести на себе поломанные бурей слабые деревца? Не потому ли ты такой холодный, что не терпишь тех, кто хил телом и немощей духом?»

Так неприметно образ реки становится олицетворением нравственной силы народной, олицетворением родины – мудрой и чистой, неудержимой в своем стремлении к жизни еще более значительной и прекрасной. И вот уже Сокто говорит Мухор-Сагану: «Быстрый Хилок не терпит в своих светлых струях все пришлое и наносное. На поворотах, не сдерживая разбег волн, он выбрасывает весь мусор на берег. Так ведь оно и в жизни бывает…»

Закономерно, что роман заканчивается картиной ледохода на Хилке, к берегу которого выбегают счастливые Дугар и Дулма, сказавшие, наконец, друг другу о своей любви. Ведь «Хилок наш бурливый» – это повествование о жизни, о ее стремительном течении, о победе нового, об утверждении весны в человеческих отношениях.

К сожалению, сказанное о романе В. Мунгонова нельзя отнести к прозе журнала в целом. Она все еще отстает от жизни. И темы бурного коммунистического строительства республики, движения бригад коммунистического труда, новой жизни малых народностей Севера и другие, нашедшие отражение в разделах «Публицистика», «Хроника культурной жизни», «По родному краю», настоятельно ждут своего воплощения в произведениях прозы. Об этом лишний раз напоминает тот факт, что в последних четырех номерах журнала (NN 3, 4, 5, 6) основное место занимает роман молодого писателя Исая Калашникова «Последнее отступление», посвященный периоду становления советской власти в Бурятии.

Перед нами, бесспорно, интересное произведение. И, Калашников – талантливый рассказчик. Говорит он не спеша, обстоятельно, а между тем увлекает читателя и выразительностью сцен, и остротой сюжетных ходов. Писатель умело передает яркую, своеобычную речь забайкальских старообрядцев – «семейских», хорошо чувствует особенности национальной поэзии бурят.

Описываемые И. Калашниковым события происходят в «семейском» селе, в бурятском улусе и Верхнеудинске (ныне г. Улан-Удэ). Отсюда – многоплановость романа, «населенность» его самыми разнообразными людьми. Тут и купец Федот Гущин, и владелец бесчисленных стад – нойон Еши Дылыков, и богатый мужик Савостьян, и бедняк Клим Перепелка. А в городе – анархист Савка Гвоздь, меньшевик Рокщин, типографский рабочий Игнат Трофимович. В романе действуют и реально существовавшие люди: председатель Верхнеудинского Совдепа Василий Матвеевич Серов, известный бурятский революционер Цыремпил Ранжуров и ряд других. Широкая картина революционных событий, правдивый показ борьбы с контрреволюцией, утверждение революционного пути в жизни как единственно верного, подлинно народного, – таковы основные черты этого произведения.

Тем более обидно, что в первой большой книге талантливого автора сильно влияние литературных реминисценций, нет-нет да и встретится перекличка с тем, что уже знакомо нам по другим историческим романам и фильмам.

2

Рассказы, помещенные в журнале, огорчают узостью тематики. Если не считать сценок В. Бильдушкинова (N 5) из жизни природы, сценок, в которых виден острый взгляд наблюдателя, но не чувствуется поэтического восприятия мира художником, то все остальные рассказы по существу об одном – о жизнеустройстве оканчивающего среднюю школу поколения. Тема, конечно, важная. Но писать о ней так, как делает это Ц. Дамдинжапов в «Обыкновенной истории» (N 5), где «хорошего» Булада Доржиева не принимают в институт и он идет работать на ферму, а «плохого» Дампила Тагласова сначала принимают, но к середине года исключают за «хвосты», – значит дискредитировать тему. Почему недоучка Булад хорош, а окончивший школу с медалью Дампил плох? Как оказалось, что в институте Дампил стал отстающим? Все это остается неясным: ведь характеры молодых людей не раскрыты. «Счастливая» концовка рассказа выдержана в духе назидательно-нравоучительных историй прошлого века. Булад и сакманщица Цырендулма Гармажапова (конечно же, учащаяся заочно в сельхозинституте!) решают взять шефство над «непутевым» Дампилом, который потерпел неудачу в жизни, ибо, по словам Цырёнщулмы, «не знает, что такое самое главное».

Схематичен и рассказ Баира Шаракшанэ «Неблагодарный» (N 5). Герой рассказа Гомбо (окончивший школу с медалью) ломает голову над дилеммой: остаться ли в родном улусе, ехать ли учиться в институт? Влиятельный и ученый дядя Гомбо – Дугар Нимаевич – настаивает на втором. Сначала Гомбо поддается дядиным уговорам, но, побывав в доме и на даче дяди и увидев, что дядя – законченный мещанин, ибо живет в большом достатке, передумывает и тайком, ночью возвращается в улус.

К каким же выводам подводят читателя рассказы Ц. Дамдинжапова и Б. Шаракшанэ? Неужели авторы хотели сказать, что стремиться после школы в институт зазорно? Что материальный достаток обязательно порождает мещанские наклонности? Реальная действительность никогда не укладывается в схему. Вот почему подлинно художественный отклик на новые явления жизни возможен лишь в том случае, если писатель исследует эти явления, анализирует характеры, а не пишет нравоучительную притчу на заданную тему.

Рассказ А. Жамбалдоржиева «Моя ангарская весна» (N 1) тематически сходен с двумя названными выше. Но в отличие от них есть в нем настроение, есть живые образы, неповторимые детали, удачно передающие душевное состояние героя. «Моя ангарская весна» – это поэтичное повествование о первой любви и первом разочаровании, о первом серьезном столкновении с жизнью. Всего три журнальных странички занимает рассказ, а читатель успевает полюбить честного и прямого, милого в своей простодушной наивности Чингиса, проникнуться смешанным чувством жалости и презрения к слабой Миле, не умеющей понять, где ждет ее настоящее счастье.

Рассказ Ц. Номтоева «Золотые руки» (N 6) вернее было бы назвать очерком. Автор хотел показать красоту творческого труда советских людей через восприятие семилетнего деревенского мальчика Галсана, но, к сожалению, не сумел найти сколько-нибудь выразительного, помогающего раскрытию характеров, сюжета. И рассказ получился бледным, уныло назидательным.

Отдел поэзии в журнале – самый пестрый по качеству опубликованных в нем произведений.

Свежестью содержания и неподдельностью чувств радуют стихи Д. Дамбаева «На улице Москвы», Ч. Р. Намжилова «На берегу Разлива», некоторые стихотворения М. Шиханова, А. Щитова, Н. Савостина, С. Шевкова. Однако многим стихам присущи риторика, отсутствие жизненных образов и оригинальной поэтической мысли. Это относится к «Романтикам» Вл. Ковтуна, «Оде» М. Львова, стихотворениям А. Щитова «К звездам», подборке Е. Цыгельницкого, напечатанной в N 6.

Особо следует остановиться на стихах Данри Хилтухина. Поэт пишет по-русски, для детей, пишет давно. У него есть бесспорно удачные стихи. Но еще больше слабых, художественно беспомощных. Критики не раз писали об этом. Но поэт по-прежнему нетребователен к себе, а редакция по-прежнему благосклонна к нему. Иначе чем объяснить, что во второй книжке «Свет над Байкалом» предлагается маленьким читателям стихотворение Д. Хилтухина «Березка», представляющее неряшливую рифмовку случайных слов:

У меня есть

Старший брат.

Защищал он

Ленинград.

Мой геройский

Врат Мархас

Выполнял

Страны приказ.

Бил в строю

Простым солдатом.

В бой ходил он

С автоматом.

Он на невском

Берегу

Раненый лежал

В снегу.

В отчем доме

Снова он

Не нашел покой

И сон…

и т. д. и т. п.

Не всегда достаточно требовательна и молодежь. Виктор Киселев в стихотворении «Котенок на клавишах» обогащает лексикон трехлеток словами: «октава», «диезы», «бемоли», «гамма», «буги-вуги». Вл. Кузнецов пишет: «Пушки шведов, огнем опалимы… (?)»; С. Метелица: «И нежат в сугробном (?) покое…», «Соленый (?), но радостный труд». А Мих. Шиханов – еще размашистее:

Полыхай, сердце, заревом,

верь словам и глазам.

Жизнь, товарищ, заваривай

и расхлебывай сам!

Веля встретятся трудности,

лоб разбив, – одолей!

Никогда в нашей юности

головы не жалей!

Молодость, горячность, смелость – это замечательно! Но почему надо обязательно лоб разбивать и нельзя в юности жалеть голову?

Читаешь иной рассказ или стихотворение и не можешь отделаться от мысли, что редакция журнала ограничивает свои задачи привлечением возможно большего числа авторов и печатанием их Сочинений, но не работает с ними, не предъявляет к ним должной требовательности. Надо ли доказывать, что это не на пользу ни авторам, ни читателям.

3

Начало большому разговору о путях развития бурятской литературы положила статья молодого литературоведа А. Соктоева «От романтизма к социалистическому реализму», напечатанная в четвертой книжке журнала За 1958 год. В прошлом году журнал опубликовал ряд откликов на нее и материалы прошедшего в редакции по этой статье совещания критиков, писателей и литературоведов республики.

А. Соктоев утверждал, что бурятская литература, прежде чем стать на путь социалистического реализма, должна была начать в 20 – 30-е годы с романтизма и лишь затем (в 40- 50-е годы) совершить поворот к реализму. Вокруг статьи развернулась дискуссия. Часть спорящих (А. Бальбуров, А. Уланов) была в основном согласна с А. Соктоевым. Большинство (Е. Баранникова, Т. Болдонова, Г. Туденов, Ц. Дамдинжапов, В. Найдаков) «е соглашалось с ним. В пылу полемики было выдвинуто и совсем крайнее суждение, будто «с самого своего рождения бурятская советская литература была литературой социалистического реализма» (Е. Баранникова). Сам А. Соктоев многие возражения признал правильными, отказавшись «ставить вопрос так, что литература двадцатых – тридцатых годов была только романтической, а после этого только реалистической». Однако, по его мнению, романтизм все же имел место в бурятской литературе.

«Известно, – заметил А. Соктоев на совещании в редакции, – что противники социалистического реализма больше всего шумят о мнимом однообразии советской литературы. Между тем вся практика советской бурятской литературы дает нам картину ее многокрасочности, многообразия форм, стилей и художественных особенностей. Нам нужно только с любовью и смело выявлять эти ее качества». Справедливые слова! И как те согласиться с А. Соктоевым, когда он говорит, что именно в этом ее многообразии (то есть в наличии в ней как реалистических, так и романтических произведений) он видит большое художественное достижение бурятской литературы.

Но есть, оказывается, люди, считающие романтизм чем-то вроде стыдной болезни. «В бурятской литературе не было и не могло быть романтического направления как такового», – пишет Т. Болдонова («Несколько возражений тов. Соктоеву», N 2). Почему? Автор статьи этого не объясняет, но подтекст высказывания ясен: романтизм – это плохо, лучше уж как-нибудь без него. Подобного мнения придерживается и другой участник дискуссии – Г. Туденов (N 3). «Мне кажется, – пишет он, что при определении художественного метода зарождающейся литературы мы должны исходить прежде всего из того, чьи интересы выражала литература». А так как «бурятская литература 20-х годов выражала интересы народа, Коммунистической партии», то и вывод следует с поистине железной необходимостью: «…бурятская советская литература с самых первых дней шла по пути освоения социалистического реализма».

Ничего не скажешь: силлогизм правилен. Беда только, что основная посылка никуда не годится. В самом деле, а почему и романтизм не может выражать интересы народа? ‘ И плохо не то, что одни соглашались с А. Соктоевым, другие нет. Плохо, что никто из спорящих не мог сколько-нибудь убедительно доказать свою правоту. И могло ли быть иначе, если часть участников дискуссии до сих пор всерьез полагает, что «социалистический реализм состоит из двух элементов – реализма и романтизма» (Г. Туденов)? Если большинство выступавших в споре, в том числе и сам А. Соктоев, неправомерно смешивает понятия романтизма и, романтики, не отличает, когда говорят о романтизме, романтический метод от элементов романтического стиля, могущих иметь место и в реалистических произведениях.

Не берусь судить, присуще ли бурятской литературе романтическое направление, Однако возьмите романы Х. Намсараева, Ж. Тумунова, Ч. Цыдендамбаева, роман Б. Мунгонова «Хилок наш бурливый». В основе своей они реалистичны. Но разве не заметно в них черт романтического стиля, разве не проявляется в них порой романтическое жизнеощущение их авторов?! Я имею в виду не только повышенную эмоциональность изложения, характерную цветистость языка, обилие лирических высказываний писателя. Есть в них еще одно качество, почти не знакомое русской литературе последних лет: непосредственность во взгляде на мир. Качество это присуще не одной бурятской литературе. Наличие его в книгах нанайского писателя Григория Хеджера, чукчи Ю. Рытхэу я некоторых других писателей показывает, что здесь мы имеем дело с одной из важных стилевых особенностей младописьменных литератур. Вот почему представляется далеко не праздным начатый на страницах журнала «Свет над Байкалом» разговор о многообразии советской литературы, о неограниченных возможностях выявления творческих индивидуальностей, которые она предоставляет своим создателям.

Из других материалов критического отдела журнала хочется отметить большое исследование А. Белоусова «Горький и литература народов Сибири» (N 4), увлекательный и во многом поучительный не только для бурятских писателей «Разговор с молодыми» Чимита Цыдендамбаева (N 5), интересно написанный короткий отзыв Ч. Гомбоина о сборнике рассказов Ц. Дамдинжапова (N 3). К сожалению, этим перечнем и приходится ограничиться. Мало на страницах журнала проблемных статей, совершенно отсутствуют годовые обзоры, статьи с анализом того или иного изданного в республике произведения. Рецензии «Книжного обозрения» чаще всего чрезвычайно кратки и написаны по шаблону, беспроблемно, скучно. Сам критический отдел по объему уступает «Хронике культурной жизни», занимающей пять – семь страниц. А ведь в республике существуют немалые силы литературоведов, есть большая писательская организация.

Чем старше и опытнее становится человек, тем выше и строже требования, предъявляемые к нему обществом. А разве не» распространяется это правило и на журналы? Пора возмужания, в которую вступил орган писателей Советской Бурятии, – это пора повышенных требований к его редколлегии, к его авторам.

В 1955 году, обращаясь с приветствием к новорожденному журналу, секретариат Союза писателей СССР выражал уверенность, «что на его страницах появятся высокохудожественные произведения, посвященные трудовой доблести советских людей, их борьбе за дальнейшее развитие промышленности, сельского хозяйства, за новый расцвет социалистической культуры». Можем ли мы, читатели, быть удовлетворены, когда на 1960 год – шестой год работы журнала – редакция пообещала предложить нашему вниманию три исторических романа и только один на современную тему?

Не пассивно ожидать авторов, но искать и находить их, работать с ними, ориентировать их на современность, на тесную связь с жизнью народа, с жизнью Советского Забайкалья, вовлеченного ныне в решающие бои всесоюзного сражения за коммунизм, – только такая позиция редколлегии журнала может быть признана правильной и только тогда журнал сможет вполне оправдать свое гордое название: «Свет над Байкалом».