Попытка типологизации творчества К. Леонтьева на примере анализа «Исповеди мужа»

Константин Леонтьев – один из немногих писателей второй половины XIX века, остающихся мало изученными историками и исследователями русской литературы. Таковым было положение вещей при жизни Леонтьева, известного лишь ограниченному числу читателей, такое положение сохранилось и до сих пор. Известным современником Леонтьева, безгранично верившим в его талант, был Василий Розанов¹. Розанову принадлежит огромная заслуга в деле возрождения интереса к творчеству Леонтьева. Так, например, статья Вл. Соловьева² о Леонтьеве, написанная им для «Энциклопедического словаря» Брокгауза, была инициирована просьбой Розанова. Розановские комментарии к письмам Леонтьева по сей день остаются ценнейшими наблюдениями над личностью и творчеством Леонтьева, широко используемыми литературоведами. И. Тургенев³ был другим видным современником Леонтьева, высоко оценивавшим литературный дар молодого, начинающего Леонтьева в начале 60-х годов; имена молодого Льва Толстого и Леонтьева ставились Тургеневым рядом в списке наиболее талантливых современных писателей. Однако Толстым Леонтьев в русской литературе не стал, и имя его ассоциируется с именами Толстого и Достоевского лишь исследователями творчества последних в связи с блестящими литературно-критическими работами, посвященными им Леонтьевым: «Наши новые христиане. Ф. М. Достоевский и граф Л. Толстой» и «Анализ, стиль и веяние. О романах гр. Л. Н. Толстого». Но не только Розанов ставил имя зрелого Леонтьева рядом с именами Достоевского и Толстого, когда писал: «С Достоевским и Толстым Леонтьев разошелся как угрюмый и непризнанный брат их, брат чистого сердца и великого ума. Но он именно из их категории». Другой современник Леонтьева, отец Фудель, пророчил творчеству Леонтьева большое будущее: «Придет время, когда Леонтьева будут изучать как величайшего по своеобразию красок русского мыслителя» ⁴. Как к мыслителю интерес к Леонтьеву в значительной степени превосходит интерес к нему как к писателю. Известно, что Н. Бердяев посвятил ему работу⁵, в которой провел параллель между Леонтьевым и Ницше. Вл. Соловьев высказал мнение о невозможности целостного восприятия творчества Леонтьева из-за присущей ему разнохарактерности идей. Розанов также видел в Леонтьеве ницшевский эстетизм в сожительстве с христианской аскезой, «Эллина и жителя катакомб». Современное советское литературоведение уделяет внимание философским и публицистическим взглядам Леонтьева. Большая заслуга по популяризации Леонтьева принадлежит журналу «Вопросы литературы», где уже в 70-х годах появилась статья о Леонтьеве как литературном критике, в которой описываются избранные эстетические взгляды Леонтьева и где за последние годы появился самый значительный материал по Леонтьеву-критику⁶. Несколько американских литературоведов посвятили работы Леонтьеву: С. Лукашевич⁷ разбирает философские взгляды писателя с точки зрения истории идей, Ю. Иваск⁸ предлагает биографический подход к романам Леонтьева, Н. Ржевский⁹ смотрит на романы Леонтьева сквозь призму романтизма, строя свою аргументацию ad absurdum – на сомнении в существовании романтического героя как такового. При общем выводе исследователей о значительности фигуры Леонтьева в истории русской литературы отмечается невозможность классификации художественного творчества Леонтьева в рамках литературы второй половины XIX века. Таким образом, анализ художественных произведений Леонтьева остается слабо изученной сферой. Мнения о качестве леонтьевских повестей и романов разноречивы¹⁰, варьируясь от вердикта о малоинтересности (Мирский, советские исследователи 70-х гг.) до высокой похвалы (Иваск, Ржевский).

Для попытки типологизации художественного творчества Леонтьева я предлагаю остановиться на анализе повести «Исповедь мужа». Выбор при этом диктуется следующими основными причинами: «Исповедь мужа» принадлежит к циклу произведений «из русской жизни» и уже тем самым представляет интерес для истории русской литературы; «Исповедь мужа» есть самое удачное произведение Леонтьева, по мнению самого писателя и писавших о нем. Заслуживает внимания и история публикации повести, связанная с запретом на посмертное переиздание, наложенным на нее Леонтьевым в своем литературном завещании. Мирского повесть привлекла тем, что в ней нашла отражение теория «эстетического имморализма». Иваск предлагает анализ с коннотациями психологической школы, позволяющими ему назвать самого Леонтьева и литературного героя повести «фрейдовскими типами». Ржевский пытается квалифицировать героя «Исповеди мужа» как представителя романтизма с присущим романтическому герою желанием жить свободной от общепринятой морали жизнью. Исследователи не дают детального разбора повести и ограничиваются фиксацией мотивов, обнаруживаемых ими в «Исповеди мужа». При этом комментаторы повести останавливают свое внимание на треугольнике любовной коллизии, намечают тему гомосексуальности, которая не получает у них убедительных текстуальных доказательств.

Приступая к анализу повести, целесообразно обратиться к авторской оценке произведения, данной Леонтьевым в своем литературном завещании. Читаем: «Исповедь мужа». В высшей степени безнравственное, чувственное, языческое, дьявольское сочинение, тонко развратное, ничего христианского в себе не имеющее, но смело и хорошо написано, с искренним чувством глубоко развращенного сердца. Если бы я успел к нему приделать эпилог, в котором по крайней мере объяснил бы вопрос с церковной точки зрения, в противоположность чистой этике, которую я и теперь, при всей искренности моей веры, мало уважаю, то еще было бы сносно. Но я бы просил в этом виде ее не печатать: грех! и грех великий! Именно потому, что написано хорошо и с чувством».

Я предлагаю выделить три антитезы, намеченные в леонтьевской оценке «Исповеди мужа»:

1. Антитеза «эстетика versus этика»;
2. Антитеза «рассудок versus чувства», введенная при характеристике художественного произведения, имеющего самостоятельную жизнь, не зависящую от мнений и чувств писателя после того, как творческий процесс завершился;
3. Антитеза «языческая культура versus культура христианская».

При этом я считаю, что, относя вопросы этики к отрицательному полюсу дихотомии, Леонтьев демонстрирует свое понимание сущности древнегреческой эстетической мысли (под которой он подразумевает язычество). Древнегреческая эстетическая мысль не знала различия между понятиями добра и красоты в искусстве и, следовательно, не проводила строгого разделения между категориями этики и эстетики. Сократ полностью подчинял красоту добру, Платон говорил о красоте духовной, объединяя оба понятия, Аристотель, несмотря на постулирование нравственного воздействия искусства, тем не менее не делал четкого различия между двумя понятиями, о чем свидетельствует употребление слова kalokagatia – красота-добро. Только в монотеистических религиях, иудаизме и христианстве, эстетические и этические категории становятся в отношения зачастую антитетические, красота и добро оказываются противоположными полюсами. Леонтьев включает антитезу «эстетика versus этика» в рамки более широкой антитезы: «язычество (античное) versus христианство» – и не случайно при этом пользуется образом-понятием Великого греха, так как лишь с введением в жизнь народов концепции греховности обострилась противоположность между эстетикой и этикой. Таковая тождественна для Леонтьева антитезе «античный мир versus христианское человечество». Антитеза «рассудок versus чувства», архетипичная для древнегреческой мифологической мысли, займет место конфликта в сюжете «Исповеди мужа».

Не случайно и многозначительно в этой связи то, что Леонтьев избирает местом действия своей повести Крым. Не случайно и то, что место действия на протяжении всего повествования едино. Крым в русской литературе связан с мотивом эллинской культуры, с характерным для нее эстетизмом культа земной, телесной красоты, синтезированной в образе златоглавого Аполлона, кроме того Крым представляет Юг, с которым ассоциируется мотив-тема «лишнего человека». Обе темы разрабатывались в русской романтической поэзии. Крым периода романтизма – место романтического побега от суеты и бездарности света, от «дикой скуки» помещичьей жизни, как страна свободная от русского рабства. Крым, за которым «обрывается Россия», где сожительствуют останки эллинско-романской цивилизации с исламом, возродившим для Европы древнегреческую философскую мысль, составляет целую тему в русской поэзии, прожившую почти век, простершийся от поэзии Пушкина до крымско-эллинских стихов Мандельштама. Примечательно при этом, что обе темы связаны неразделимо с фигурой-архетипом «лишнего человека», с Петром Чаадаевым, в основе философии которого лежит выделенная нами центральная антитеза «язычество эллинского мира versus западное христианство». «Второе», «Третье» и «Четвертое»»философические письма» Чаадаева посвящены рассуждениям об эллинской философской и эстетической мысли, влияние которой на развитие новых европейских народов Чаадаев подвергает переоценке. При этом Чаадаев выступает как страстный проповедник идеи этической божественности, являющейся, по его мнению, манифестацией существования высшего разума. Этические свойства божественной природы человека, раскрытые для человечества христианством, ставятся Чаадаевым в строгое противоречие с эстетической ориентацией эллинской языческой цивилизации на земное, чувственное благополучие. Эллинское язычество характеризуется Чаадаевым в духе, тождественном характеристике языческой эстетики, найденной нами в леонтьевском литературном завещании. У Чаадаева находим:

1. См.: «В. Розанов, К. Леонтьев. Письма к Василию Розанову», Лнд., 1981[↩]
2. См.: «Энциклопедический словарь» Брокгауза и Ефрона, т. XVII^A, СПб 1896, с. 562 – 564.[↩]
3. См.: Н. Рабкина, Литературные уроки (Тургенев и Константин Леонтьев – история взаимоотношений). – «Вопросы литературы», 1991, N 4.[↩]
4. Отец Фудель, Предисловие к изд.: Собрание сочинений К. Леонтьева в 4-х томах, «Аналекта Славика», 1975 (репринт).[↩]
5. См.: Н. Бердяев, Леонтьев, Лнд., 1975 (репринт).[↩]
6. См.: П. Гайденко, Наперекор историческому процессу (Константин Леонтьев – литературный критик). – «Вопросы литературы», 1974, N 5; а также публикацию статьи К. Леонтьева «Анализ, стиль и веяние. О романах гр. Л. Н. Толстого» с предисловием С. Бочарова («Вопросы литературы», 1988, N 12; 1989, N 1).[↩]
7. S. Lukashevich, K. Leontiev (1831 – 1891): A Study in Russian Heroic Vitalism, N. Y., 1967.[↩]
8. Ю. Иваск, Константин Леонтьев. Жизнь и творчество, Берн, 1974.[↩]
9. N. Rzhevsky, Leontiev’s Prickly Rose. – «Slavic Review», 1976, N 2.[↩]
10. Салтыков-Щедрин, например, считал Леонтьева-прозаика чистейшим эпигоном: «Сочинение г. Леонтьева («В своем краю». – Г. М.) нельзя назвать просто романом; это, если можно так выразиться, роман-хрестоматия. В нем вы на каждом шагу встречаетесь с воспоминаниями о Тургеневе, графе Л. Н. Толстом, Писемском и других» («Современник», 1864, N 10, с. 177).[↩]