Поэзия и личность

А. Кондратович, Александр Твардовский. Поэзия и личность, «Художественная литература», М. 1978, 350 стр.

С каждым годом все очевиднее и сильнее чувствуем мы, что творчество Твардовского – явление замечательное, что он, бесспорно, продолжает традицию русской классической поэзии, утвержденную еще Пушкиным. И хотя о Твардовском написано немало и немало сказано о нем верных слов, но над личностью художника и ее проявлением в его поэзии не задумывался, по сути, никто из исследователей¹.

Книга А. Кондратовича «Александр Твардовский. Поэзия и личность» прежде всего и привлекает, радует таким замыслом.

Вероятно, А. Кондратович не отверг бы предположения, что эта книга о Твардовском – дело его жизни. Об этом говорит не только весомость книги, но и обстоятельства многолетнего (с 30-х годов и до последних месяцев жизни поэта) накопления достоверных сведений о Твардовском, подавляющее большинство из которых вводится в научный обиход впервые. Они, эти сведения и материалы, очень разнообразны: здесь и дневники поэта, и его письма, заметки, которые А. Кондратович почерпнул из архива А. Твардовского. Поэтому критик гораздо более полно, чем его предшественники, осветил биографию художника, уточнив и прояснив в разговорах с братьями поэта неясные (из-за беглости дневниковых записей Твардовского) ее «звенья».

Особый интерес в книге представляют записи разговоров с Твардовским, участником или свидетелем которых был автор. Сделанные по живым следам, а не по памяти, эти записи представляют уникальную ценность, богатый и живой источник представлений о нравственном мире поэта, его личности, а также о ее сложном выражении в творчестве.

В чем же состоят особенности этого незаурядного характера, крепнущие, но не меняющиеся с годами? Автор книги увлеченно пишет (и есть чем увлечься!) о таких прекрасных свойствах личности Твардовского, как независимость, человеческое достоинство, прямота, умение поступить по совести. Даже резкую критику М. Горьким (а уж Горький ли не авторитет?) «Страны Муравии» Твардовский далеко не всю принял – только то, с чем согласился. Но это еще не все. А. Кондратович продолжает: «Горький ошибся. И Горький был несправедлив. Молодой Твардовский стал выше обиды. Он знал, что при всем том Горький есть Горький… Он ошибался, но не притворялся, не подсюсюкивал молодому. Написал то, что думал, а эту искренность Твардовский ценил смолоду».

А. Кондратович приводит множество подобных эпизодов жизни Твардовского, – когда он, не приноравливаясь к всевозможным «соображениям», говорил то, что думал. «Это был очень прямой характер – человеческий и поэтический», – заключает исследователь.

Эти особенности проявились еще до того, как Твардовский стал поэтом: он пока что мечтая о такой судьбе, решив уйти с хутора в Смоленск. Когда его отец Трифон Гордеевич стал поперек его решения, это не остановило его: он пошел даже на нелегкий разрыв с отцом. «Рано утром сын навсегда ушел из дома. Мать напекла ему пирогов на дорогу. Одна мать знала, что он уходит».

Первое время Твардовский в Смоленске просто-таки бедствовал: голодал, крыши над головой у него не было, – но повернуть назад? А. Кондратович приводит такое достоверное свидетельство, как рассказ об этом времени брата поэта, Константина Трифоновича: «Приехал я как-то к Александру (в Смоленск. – Е. Л.)… – он жил тогда в этом овраге, в самом разбедняцком районе, спрашивает меня: «Костя, у тебя есть рубль? А то я третий день уже ничего не ел»… Но уныния я у него не чувствовал…».

И гораздо позднее – в обстоятельствах более сложных – Твардовский проявлял независимость и прямоту. Надо сказать, что и к своим произведениям поэт относился с той же строгостью и прямотой, не уставал их «перелопачивать» ², даже если они уже вышли в свет. (А. Кондратович приводит много интереснейших фактов на этот счет.) Такой человек, как Твардовский, именно в силу этих человеческих качеств влиял на окружающих уже одним фактом своего присутствия – совестливостью, неуклончивостью. Об этом хорошо сказал в своих воспоминаниях К. Симонов.

Складывающаяся на страницах книги А. Кондратовича личность поэта привлекает нас и своей живостью, человеческой неповторимостью: автор не устает знакомить нас с тем или иным оборотом речи, который любил поэт, его привычками, типичными жестами, любимыми занятиями и т. д. Могут сказать, – в особенности те, кто знал А. Твардовского лично, – что он был и трудным человеком, крутым; что иногда мог незаслуженно обидеть человека, излишне резко разговаривать с ним. И что эти стороны его характера не затронуты (или почти не затронуты) исследователем. Думаю, А. Кондратович поступил правильно – в духе своей главной задачи. Ведь, скажем, замкнутость или резкость составляют скорее «бытовой» срез характера человека, чем мир его личности. А. Кондратович пишет: «Даль характера, даль поэта – вот куда мне больше всего хотелось бы проникнуть… Удастся ли это мне, по совести говоря, не знаю». Уверена, что автор книги проник в «даль характера» Твардовского, – уже за это ему спасибо.

Даль поэта, то есть личностные особенности, проявившиеся в произведениях его, тоже постоянно в поле зрения автора, – собственно, под таким углом зрения и ведет он речь о творчестве Твардовского. Иногда с ним соглашаешься, иногда хочется спорить, иногда под влиянием его же размышлений видишь те или иные мотивы произведений, «не опознанные» самим автором (ведь такое прочтение поэта – ^{труд очень сложный, опыта здесь у нас почти нет).}

А. Кондратович освещает некоторые нравственные черты Василия Теркина, близкие поэту. Прежде всего сопричастность воюющему народу, полное согласие гражданского, патриотического долга и зова личной совести человека – черты, в высшей степени присущие Твардовскому и определяющие поступки Теркина. Напомним такой эпизод: когда смертельно раненный лейтенант, ведший взвод в атаку, упал, то Теркин, не медля и секунды, занял его место:

И увидел, понял Теркин, Что вести его черед. – Взвод! За Родину! Вперед!..

Теркин не считает возможным промедлить, подождать, чтоб кто-то другой бросился под пули первым…

Эта нераздельность долга и совести героя была настолько близка поэту, что он не раз возвращался к подобному мотиву. Вспомним, например, главную ситуацию стихотворения «Шофер Артюх»: кто-то должен открыть путь попавшей в пробку колонне грузовиков, – хотя такая попытка может стоить герою жизни. И вот мы слышим возглас шофера, бросающегося вперед:

Где ж искать героя? –

Надо самому.

 

Типичный для Теркина возглас: высказывая серьёзные, даже сокровенные мысли, герой словно бы боится высокопарности и окрашивает их юмористической интонацией. Черты личности поэта, определяющие его «кодекс чести», постоянно дают о себе знать в его фронтовой поэзии, проявляясь в разные моменты, в разных по характеру героях. Нужно отметить и такой оттенок: юмор необходим для того, чтоб в самом подвиге героев не прозвучал укор окружающим…

А. Кондратович характеризует ту же особенность личности поэта, которая нашла прямое выражение в образе Теркина, называя ее «чувством вины» перед Родиной, хотя, конечно, ни поэт, ни герой ни в чем не виновны. Обращаясь к ней, Теркин шепчет:

Ты прости, за что – не знаю,

Только ты прости меня!..

 

Те же чувства «без вины виноватого» мы не раз встретим в более поздней лирике поэта. И о чем, кроме душевной красоты и пронзительной совестливости, они говорят!

А. Кондратович прав: с годами личность художника проявляется в его творчестве все полнее. Особый интерес поэтому представляет «За далью – даль» – последнее крупное произведение Твардовского.

Известно, что герой поэмы переживает серьезную душевную драму, что тяжко у него на сердце. Но, окунувшись в настоящую жизнь строительства Иркутской и Братской ГЭС, сблизившись с их людьми, он выходит из своего кризисного состояния («И есть что видеть, есть что петь!»). Психологический сюжет этот звучит в пересказе прямолинейно, но вспомнить о драме героя пришлось потому, что А. Кондратович, как мне кажется, сужает, ограничивает ее истоки. Он полагает, что эта драма объясняется несправедливой критикой «Родины и чужбины». Исходя из того, что в свое время Твардовский, вооруженный сознанием своей правоты, не сник перед резкой критикой Горьким его «Муравии», можно предположить, что все же эта причина могла быть лишь второстепенной. Автор книги отмечает и такую причину душевной неустроенности поэта, как депрессия после всего пережитого на войне, – «ощущение некой убыли сил, усталости…». Здесь исследователь, думаю (судя по тексту поэмы), подошел к истине ближе, но все же отклонился от нее: он прав, полагая, что переживания Твардовского связаны с Великой Отечественной войной, – но не в усталости дело, а в гораздо более серьезных чувствах. Можно предположить, что поэт не легко и не просто пережил переход от войны к миру. Он чувствовал своеобразную ностальгию по атмосфере тесного воинского братства, которую так любил (и так сильно воспроизвел); по тому постоянному общению с бойцами и властному чувству своей необходимости для них, которые были его воздухом. К тому же постоянное ощущение своей вины пред теми, кто не вернулся… О чем бы им шла речь в поэме «За далью – даль»: о войне в Корее, о мощи «батюшки-Урала», о Сибири, – достаточно любой ассоциации – и поэт уже «там». Однажды он с чувством невозможности иного удела сказал:

Я здесь, в пути, я и там…

У тех у дорогих могил…

Строки, отразившие во многом и трудные переживания самого поэта, многое объясняют в духовном кризисе героя. Эти переживания к тому же сильно осложнились позднее острым восприятием тех событий в жизни страны, о которых смело и прямо сказала партия с трибуны своего XX съезда.Показательно, однако, что кульминация драмы поэта – одновременно шаг к ее преодолению. На передний план выдвигается осуждение самого себя (по-прежнему честь и совесть – главная нравственная ценность поэта и героя):

Но кто из нас годится в судьи –

Решать, кто прав, кто виноват?

О людях речь идет,

а люди Богов не сами ли творят?

Потому-то он имеет право на такие слова:

Мы стали полностью в ответе

За все на свете –

До конца.

И не сробели на дороге,

Минуя трудный поворот.

Что нынче люди, а не боги

Смотреть назначены вперед.

В большинстве случаев А. Кондратович тонко разграничивает близкие друг другу образы героя и автора. Особенно рельефно и убедительно сделано это в анализе «Василия Теркина», причем не только в тех случаях, когда само произведение приходит исследователю на помощь (как, допустим, в лирических главах «От автора» и «О себе»), а во всем тексте. Вот убедительный пример:

Был земляк не стар, не молод.

На войне с того же дня.

И такой же был веселый,

Наподобие меня.

А. Кондратович прав, когда подчеркивает, что эти строки – «речь Теркина, а не автора. Твардовский никогда бы не сказал о себе: «И такой же был веселый, наподобие меня». Простодушная «похвальба», конечно, не в духе поэта-повествователя, – каким он нам видится в «Василии Теркине», – тогда как герой поэмы свои прекрасные нравственные чувства не выявляет впрямую – а через юмор, «простецкие» обороты речи и т. д.

Но в ряде случаев автор книги едва ли не отождествляет поэта и его героя (хотя и предостерегает от такого сближения). Мы читаем, например: «незримо он присутствует всюду, и нам трудно отличить Теркина от автора».

Думаю, что это не так, да и сам А. Кондратович хорошо показал, что влияние личности Твардовского на образ Теркина, их нравственная близость не отменяет (как раз предполагает!) различия их характеров.

Характеризуя личность и творчество Твардовского, А. Кондратович значительно расширил поле своего исследования по сравнению с другими авторами книг о поэте: он более полно привлек прозу Твардовского и те его стихи, что публиковались только в журналах и газетах.

Впервые вводящиеся в критический обиход произведения Твардовского интересны и сами по себе: они расширяют наши представления о творчестве художника. Но А. Кондратович рассматривает их в перспективе складывающихся поэм. В таком подходе выявляется вторая сквозная тема книги А. Кондратовича – освещение творческой истории произведений Твардовского, главным образом крупнейших. Прослеживая ее от первого наброска до окончательного текста, а затем движение текста уже после опубликования, А. Кондратович внимательно следит и за, условно говоря, «темпом» работы художника (когда и почему работа шла скоро, почему остановилась, какие причины повлияли на продолжение работы и т. д.). Он справедливо считает и такой угол наблюдения необходимым для точного понимания творческой личности художника и вот, обобщая моменты заминок (иногда длительных) в работе и причины их преодоления, он приходит к выводу о свойственном Твардовскому обостренном чувстве необходимости основательного проникновения в ту среду, к которой относятся герои его произведения, в мир их жизни, их переживаний.

Характерна работа поэта над «Домом у дороги». Поэма эта, напечатанная в своем первом варианте только во фронтовой газете, была затем почти целиком забракована самим Твардовским. Она была написана наново, причем лишь тогда, когда он воочию видел и узнал судьбы женщин и детей, возвращающихся домой из фашистских лагерей, когда он проник в них глубоко, познал до деталей. А. Кондратович отмечает длинноты первого варианта, отсутствие в нем динамики развития действия и т. д., возникшие из-за недостатка реальных фактов.

Нестерпимой и болезненной была для Твардовского остановка в работе над поэмой «За далью – даль». «Ничего не получается. Уже целое полугодие как вырвано из календаря! Так дальше нельзя. Невозможно! Надо что-то предпринимать, нужно ехать, нужно слышать, нужно видеть, нужно жить», – приводит исследователь слова поэта. И вот после того, как Твардовский едет в Сибирь, погружается в атмосферу энтузиазма, которым охвачены строители Иркутской и Братской ГЭС, он может продолжать «За далью – даль»: рождается глава «На Ангаре», одна из самых важных и сильных в поэме. Твардовский близко познакомился со многими строителями, часто разговаривал с ними.

Иногда А. Кондратович не только исследует творческую историю той или иной поэмы, обнаруживая свойственные Твардовскому особенности работы над произведением, но и опровергает сложившиеся мнения по этому поводу. Так, принято считать, что на второй части «Василия Теркина» поэт собирался поставить точку и продолжил работу под натиском солдатских просьб. Исследователь же убеждает нас, что при всей значимости для Твардовского постоянной и особенной близости с солдатской массой главная причина была другая – внутренняя: потребность довести книгу про бойца до победного окончания Великой Отечественной войны.

Книга А. Кондратовича внесла немало нового в изучение творчества Твардовского – в этом ее бесспорная ценность. Достоинства книги особенно ощутимы потому, что в авторе согласно живут исследователь и биограф, что поэтическое творчество Твардовского предстало перед нами в неотрывности от его жизни, от его личности.

1. Известное исключение составляет книга В. Дементьева «Александр Твардовский» (М. 1976).[↩]
2. Одно из любимых словечек Твардовского – Как о том свидетельствует А. Кондратович![↩]