Поэтический дневник критика

Станислав Лесневский, «Я к вам приду…». Поэты, поэзия, время, М., «Советский писатель», 1982, 368 с.

Свою новую книгу Станислав Лесневский определяет как «поэтический дневник критика» (стр. 4). Это определение в большей степени относится к первой части книги, названной «Путь и память», но затрагивает и второй раздел – «Мир поэта», где собраны заметки о поэзии Николая Асеева, писавшиеся, очевидно, не сразу, а по мере вхождения в творческую мастерскую одного из виднейших представителей советской литературы.

Но прежде чем говорить о книге – одно общее соображение. Существуют разные типы критики. Рискну назвать один из них «хирургическим», а другой «терапевтическим». Само собой, представитель первого типа рассекает ткань стихотворения и проникает к истокам замысла, тогда как «терапевт» предпочитает говорить вокруг стихотворения либо вообще «говорить стихами», то есть обильно цитировать. Оба метода в крайних проявлениях встречаются редко. Однако преобладание одного над другим всегда ощутимо.

С. Лесневскому ближе второй путь. Он по призванию популяризатор, истинно любящий поэзию и ради нее готовый взяться за дело, казалось бы, далекое от критики как таковой (нельзя не вспомнить с благодарностью его усилий по увековечению памяти Блока). Желанием помочь читателю расширить круг общения с поэзией продиктованы, например, вошедшие в книгу заметки о В. Курочкине («Газетная муза»), о Надсоне, Бенедиктове и Северянине («Гул забвения и славы»), о Хлебникове («Из страны Ладомир»). Критик совершенно справедливо замечает, что «в штампы «образованности» вошло умение браниться именами Бенедиктова, Надсона, Северянина. Это умение – от поверхностности наших знаний. Легче всего говорить о поэте с чужих слов» (стр. 50).

Заметки «Гул забвения и славы» написаны в 1976 году, когда только что вышел в свет послереволюционный томик стихов Северянина и не вышел еще солидный том Бенедиктова в Большой серии «Библиотеки поэта». Умение уловить веяния времени, направление читательских интересов, предвосхитить интерес – родовое качество критики. И С. Лесневский, конечно, обладает им в полной мере. Но гораздо более важным представляется то, что критик намечает новые пути подхода к творчеству поэтов, по тем или иным причинам преданных забвению. Вот он пишет об Игоре Северянине: «Он и клоун, и лирик, этот веселый, кажется, преуспевающий, а скорее всего грустный, ребячливо беспомощный поэт-актер. Кумир моды, оказывается, талантливый неудачник: он поет и пляшет на пороховом погребе» (стр. 49).

С. Лесневский – критик строгого вкуса, но ни в коем случае не пурист. Его интересуют самые разные явления в поэзии, и каждая статья – это призыв бережно, внимательно относиться к этим явлениям.

Книга открывается литературоведческими работами о Блоке. Статья «Приближается звук…» посвящена вроде бы частному вопросу – понятию символа «звук» у Блока. Но через частное открывается общее – генеральная линия поэзии Блока, связанная напрямую с Пушкиным, с Лермонтовым, с Некрасовым. «Космос, мир, история – конечное и бесконечное – собираются в один «звук» (стр. 8), – пишет С. Лесневский. Тем же методом автор идет в статье «В сознании долга» от чисто литературоведческой темы «Блок читает Некрасова» к тому, как понимал поэт свое предназначение.

И наряду с этими работами, в которых автор углубляет наше представление о поэте, он включает в сборник небольшие статьи (или этюды) общего характера об Ахматовой и Хлебникове. После выхода и более солидных статей, и книг об этих поэтах осведомленный читатель вправе ждать какого-то нового поворота темы. Но статьи написаны давно, соответственно – в 1965 – 1966 и 1967 годах, и критик прав, перепечатывая их сейчас, потому что неосведомленных читателей больше, чем осведомленных. И кто знает, может быть, именно с популяризаторской статьи «Из страны Ладомир» начнется для кого-то знакомство с миром Велимира Хлебникова.

И потом, не будем забывать, что перед нами дневник. А дневник отражает без прикрас, (хотя страницы его и предназначались для печати, зачастую немедленно, на газетной или журнальной полосе) время. В данном случае время 60 – 70-х годов нашего века, с их открытиями и заблуждениями, взлетами и падениями. И тут существенно важно, что достаточно прямолинейная статья «Антенна и антимиры», где расшифровываются и без того понятные метафоры А. Вознесенского, написана в 1966 году. Сейчас понятные – с высоты времени! И это подтверждает сам критик: рядом напечатана, спокойная и даже суховатая рецензия на книгу поэта «Витражных дел мастер». Важно и то, что статья о Б. Ахмадулиной написана в 1962 году. Сейчас мы можем говорить, что критик злоупотребляет цитированием; начиная фразу от своего имени, он часто продолжает или заканчивает ее куском строки, а то и целым стихом или отрывком из стихотворения. Но тогда, в момент выхода «Струны» – первой книги Ахмадулиной, – это было оправдано желанием предупредить неадекватное восприятие стихов. Соединяя свою речь с речью поэтессы, критик как бы подчеркивает свое приятие ее творчества, солидаризуется с ее позицией в искусстве.

Иначе написана статья о двухтомнике Евг. Евтушенко, где критик становится историком литературы. Отгремели поэтические бои, пришла пора подвести хотя бы предварительные итоги. Жаль только, что в итоговой статье, где рассматривается путь Евтушенко, поэт оказывается как бы сам по себе – мы видим лишь следствия, а причины появления лирико-документальной стихии, наполнившей его поэзию, вынесены за скобки.

Вообще эта статья при всех ее достоинствах, пожалуй, чересчур описательна. Тут, а также в статьях о Ксении Некрасовой и Александре Яшине дают себя знать отрицательные качества описательного метода, который требует слишком прямой логики. А поэзия живет по своим законам. Они устанавливаются каждый раз заново. Следование же прямой логике приводит порой к тому, что возникает эффект, обратный задуманному. Вот пример из этюда «Тростник и время». Критик пишет: «Память становится одним из главных героев поэзии Ахматовой. Она то друг, то враг – память. «Надо память до конца убить», – решает поэт» (стр. 52; подчеркнуто мной. – С. Б.). И все, что написано дальше, как бы оправдывание поэта. Но стихотворение – не повесть, где герой решает кого-то убить или оставить в живых. Одно слово из арсенала утилитарной логики сводит на нет пафос критика. Перед нами пример того, как прямая логика, вступая в противоречие с логикой поэтической, рождает приблизительность и даже неточность.

Отсвет времени: лежит на многих работах С. Лесневского. Поэтому естественно читать в одном ряду с литературно-критическими статьями рецензию на спектакль Театра на Таганке «Пугачев», спектакль, «словно бы родившийся из голоса Есенина» (стр. 70). Моментальный и точный отклик сразу вызывает в памяти атмосферу времени, в котором появился этот спектакль, вобравший в себя, как замечает критик, «ноты пушкинские, некрасовские, блоковские» (стр. 71). Добавлю, что и ноты поэзии 60-х годов нашего века, с ее открытой исповедальностью и обращениями к истории.

Сюда же следует отнести и статью «Под управлением любви», которая начинается как продолжение разговора: «И я считаю самым значительным в поэзии Булата Окуджавы – его песни» (стр. 130). Это действительно продолжение разговора, а вернее – спора. С. Лесневский спорит спокойно, без излишней запальчивости, хотя и не скрывает своей пристрастности к поэту. Система доказательств как бы намеренно упрощена. И в самом деле, нелепо доказывать очевидные вещи, например, что поэзия Окуджавы – это «поэзия, но с песенной стихией» (стр. 136), что это «целостное явление, принадлежащее не музыке, не пению, не эстраде, а поэзии с ее способностью вбирать все искусства, оставаясь поэзией» (стр. 132).

Конечно, такие явления, как бардовская песня, требуют комплексного изучения. Музыковедам, скажем, более сподручно говорить о том, почему непростая, изощренная мелодия Окуджавы кажется простой. И можно только приветствовать стремление критика расширить поле деятельности, выйти к смежным искусствам.

Чуткость к новому – характерная черта С. Лесневского. Недаром он прошел школу общения с поэзией Блока, Маяковского, Асеева.

Асеев сказал:- Рискуйте,

это единственный в мире

рецепт,

по сути,

кто не рискует – тот

не поэт! –

написал Петр Вегин в своих «Веселых мемуарах». Перефразируя, можно сказать, что кто не рискует – тот не критик. Статью об О. Чухонцеве С. Лесневский написал в 1965 году, когда этот поэт имел всего две журнальные публикации (первая книжка вышла спустя десять лет). «…Рискну пророчествовать и готов через несколько лет отвечать за ошибку» (стр. 155), – эти слова стоят в начале заметок «Младое, незнакомое». Отвечать не пришлось. Заметки, которым почти двадцать лет, актуальны и сегодня.

…Вторая часть книги посвящена творчеству Николая Асеева. И хотя изданы и прочитаны достаточно полные монографии об этом поэте, читать заметки С. Лесневского интересно, ибо критику удалось показать целостный облик поэта «необычной творческой судьбы». «И постоянная привязанность к классическим традициям, и энтузиастическая верность новаторским исканиям бунтарей «левого искусства». В таком сплетении «старины» и «новизны», – пишет С. Лесневский, – весь Асеев» (стр. 238). На этом сплетении и строит свои заметки критик, совершенно справедливо подчеркивая, что «наши отечественные поэтические бунтари, будетляне, опирались и на классические русские традиции, разведывали и глубокие исторические пласты национальной художественной культуры, возвращались к грозной державной «архаике», к вечно живому народному творчеству» (стр. 240). При этом С. Лесневский, естественно, не упускает из виду тех издержек, которые были присущи поэзии Асеева и других близких ему поэтов,и не оправдывает эти издержки. Он стремится разобраться в них, понять их природу, не вырывая поэтов из времени.

С особой основательностью критик выявляет достоинства и недостатки поэзии Асеева,

обращаясь к поэме «Маяковский начинается». С. Лесневский вообще щедр на цитаты из стихотворений, а в «Мире поэта» цитирует особенно широко. Он вслушивается в асеевскую звукопись, заражается энергией поэта и увлекает за собой читателя (главка «Не из прихоти, не из причуд…»). Стихи романтического накала влияют и на стиль критика. Об Асееве С. Лесневский говорит более раскованно, экспрессивно и импрессивно. Если в первой части книги стиль густой, обстоятельно-описательный, порой даже академически суховатый, то здесь письмо становится мерцающим. Текст разрежен не только вспышками стихов, но и озарениями догадок, утверждений и сомнений. Безусловно, большую роль в таком проникновении в поэтический мир Асеева сыграло личное общение с поэтом, творчеством которого автор занимается четверть века, доскональное знание не только текстов, но и обстоятельств, в которых появились стихи.

Важное место в заметках – главка «В кругу современников», которая может служить материалом к биографии не только самого Асеева, но и других поэтов. Правда, порой критик сбивается на перечисление, говорит вообще: «Среди поэтов, чьи стихи любил Асеев, и Николай Тихонов, и Илья Сельвинский, и Николай Ушаков, и Семен Кирсанов…» (стр. 358). Начиная говорить об отношении Асеева к А. Крученых, обрывает себя на полуслове: «Видимо, Асеев находил в нем какие-то черты, которые казались необходимыми для поэзии…» (стр. 359). Какие же черты? И только ли потому, что «казались необходимыми», – не слишком ли рационально для такого романтика, как Асеев? Я специально останавливаюсь на этом частном вроде бы эпизоде потому, что С. Лесневский как раз один из тех немногих критиков, которые имеют широкий взгляд на поэзию, по-хозяйски к ней относятся, о чем и свидетельствуют его работы, собранные в первой части книги, где мирно соседствуют самые разные поэты.

…Итак, дневник критика, статьи, рецензии, этюды, опубликованные в течение последнего двадцатилетия. Собранные под одной обложкой, они не перешли, однако, в разряд архивных. В них запечатлено время не отжившее, а продолжающееся, потому и возникает желание что-то уточнить, что-то горячо поддержать, с чем-то поспорить. Писался дневник человеком, преданным поэзии, а ответом на преданность не может быть равнодушие.

г. Тамбов