Поэт. Россия. Восток

В условном эпическим триптихе Хлебникова 1911 – 1913 годов поэма «Хаджи-Тархан» занимает весьма важное место. Здесь, помимо темы духовного единства разноплеменного мира, раскрытой в «Медлуме и Лейли» и «Детях Выдры», пронзительно остро звучит и тема России – страны, призванной, по мнению Хлебникова, сыграть свою особую роль в истории человечества, фатально разделенного на Запад и Восток.

1

Экзотический заголовок поэмы Хлебникова привлекает внимание как своей прозрачной «ориентальностью», так в весьма смутным, требующим разъяснений знаковым смыслом. «Расшифрованный» это! заголовок, нам кажется, МОГ бы стать в известной степени ключом к постижению западно-восточной концепции Хлебникова в «Хаджи-Тархане». Поэтому, в какой-то мере предваряя дальнейшие анализы в выводы, мы начнем именно » такой расшифровки названия поэмы.

Ономастика Хлебникова почти всегда содержит в себе некую философскую идею, имеющую серьезное социально-гуманистическое значение. Так, в «Детях Выдры» (1912), в «Ладомире» (1920) названия поэм несли в себе смысл, по сути, всепланетный: человечество – это дети одной «Матери Мира – Выдры»¹, самой своей общественной природой предназначенные к «ладу», к мирному сосуществованию и содружеству под единым солнцем нашей вселенной.

Важные содержатель вые функции выполняет и название поэмы «Хаджи-Тархан».

Н. Степановым были даны разъяснения отдельных частей заголовка: «Хаджи» – святой пилигрим; «Тархан» – кузнец, по Далю – художник ИЛИ мастер (монгольск.)» (1,313). Однако в последующих комментариях Н. Степанова дана иная расшифровка: «…Название поэмы – «Хаджи Тархан» – представляет собой старинное татарское наименование Астрахани. В ХШ столетии на месте Астрахани (несколько выше по Волге нынешнего ее положения) был город кипчакской Золотой Орлы – Хаджи Тархан (или Аджи-Дархан), который в конце XIV в. становится столицей астраханского ханства»².

А. Парнис дает иное толкование – не столько непосредственно хлебниковского заголовка, сколько слова, лежащего в его топонимической основе: «Возможно, что Хлебникову была известна и одна из версий происхождения названия его родного города Астрахани. И, Черкасов в работе «Исторический взгляд на древнее состояние Астраханского края» этимологизирует название Астрахани – Астархан, почти по-хлебниковски расчленяя его на два первообразных слова: ас и тархан. Ас – имя народа, обитавшего некогда в Прикаспийском крае, а тархан – по-татарски «свободный»³.

Поскольку первая часть слова – «ас» – не нашла отражения в заголовке Хлебникова, остановимся подробнее на второй: «тархан». Здесь необходимо уточнение. По-татарски «свободный» звучит не «тархан», а «эркин» (в близких тюркских языках, а иногда и в современном татарском – «озод»). Однако не только в татарском, во и в русском языке эпохи татаро-монгольского ига бытовало слово «тархан»: оно означало область, княжество или удел, освобожденный от уплаты податей, дани⁴.

Таким образом, в существе своем это слово действительно несло в себе корневой смысл, связанный со словом «свобода».

Суммируя разнородные точки зрения и комментарии, можно сказать, что название поэмы Хлебникова в буквальном «переводе» должно было бы звучать как «свободный пилигрим» или «путник», однако напомним, что слово «хаджи» подразумевает не просто вольного путешественника, а путника, связанного некими взятыми на себя обязательствами, ибо хадж – это путешествие в Мекку, к святым местам, то есть к определенной цели. Таким образом, «Хаджи Тархан» означает «свободный путник», но содержит в себе и значение конечного и жизненно необходимого смысла пути.

С этой точки зрения заголовок поэмы Хлебникова заключает в себе, как это очень часто наблюдается у поэта, парадоксальное воплощение идеи «несвободной свободы», го есть философской связи свободы в необходимости. Так же как в «Медлум и Лейли», «Дети Выдры» и другие произведения этой поры, построенные на художественных парадоксах, «Хаджи-Тархан» – это поэма о путях человечества, России, Азии к тому идеалу счастья, который обязательно включал в себя право личности или парода жить по-своему (свобода) в движение различных людей и разноплеменных человеческих масс навстречу друг другу (путь как внутренняя потребность, необходимость).

Астрахань, или Хаджи-Тархан, – «окно» «сквозь русских в Индию», город на перепутье Запада и Востока – шумный, вольный, являющий собой образен общения разноязычных «людей мира и торговли»; «узел России, Турана и Ирана… каравансарай, окруженный стихиями – пустыней и водой, Астрахань – один из ключей к Хлебникову…»⁵, – возникает не только в тексте поэмы, но уже в самом ее символическом заголовке как прообраз этого идеала поэта, как воплощение свободного пути людей земли к высокой цели – к созданию подобного сообщества пародов-путников, связанных взаимным уважением и взаимной пользой.

2

«Хаджи-Тархан» – поэма, прежде всего, историческая. В основании многих ее мотивов лежат известные Хлебникову и художественно воссоздаваемые им связи и конфронтации Руси и Востока и древнейших времен. Образ степи, воплощенный в поэме, закономерно ведет к изначальному эстетическому символу русской литературы – в степи половецкой, не названной «по имени», но возникающей в сознании читателя, когда поэт «пересказывает» знакомые образы «Слова о полку Игореве»:

Ты видишь степь: скрипит телега,

Песня лебедя слышна,

И живая смерть Олега

Вещей юности страшна.

 

Древние контакты Востока и России, Степи и Руси раскрыты здесь в их исторической сложности, исключающей догматический подход к этим связям с точки зрения единственного мотива – вражды между половцами и русскими, Русью и Степью. Здесь важна не столько фактическая реминисценция из «Слова» («Кричат телеги в полуночи, словно лебеди вспугнутые»), сколько вторая часть четверостишия, касающаяся Олега Святославича («Гориславича»). Нет, здесь речь идет не об известном эпизоде из русской истории, связанном со смертью киевского князя «от коня своего». Хлебников говорит о «живой смерти» другого Олега, женатого на дочери половецкого хана Асалупа и сеющего смуту между русскими князьями; известно, что половецкие связи Олега – исток всей неблаговидной «восточной» политики династии черниговских Ольговичей. Эта политика – отказ от национальной самостоятельности – характеризуется Хлебниковым как «живая смерть» и явно перекликается в «Хаджи-Тархане» с мотивом борьбы Волынского и Ломоносова против подчинения России немецкому влиянию.

Фигура Олега введена Хлебниковым не «из летописей», не из сочинений русских историков, а именно из «Слова о полку Игореве», что подчеркнуто появлением ее непосредственно вслед за «цитатой» из «Слова». Этим Хлебников выражает свое согласие с концепцией автора «Слова», осудившего Олега за его «крамолу» против Земли Русской: «Тот ведь Олег мечом крамолу ковал и стрелы по земле сеял. Вступил в золотое стремя в Тмуторокани, а звон тот же слышал давний великий Ярослав… Тогда при Олеге Гориславиче засевалось и прорастало усобицами, погибало достояние Дажь-Божьего внука, в княжеских крамолах сокращались жизни людские». «Черна земля под копытами костьми была посеяна, а кровью полита; горем взошли они по Русской земле!»

Не исключено, что образ Олега, столь неожиданный в поэме об Астрахани, имеет здесь и чисто «фонический» генезис, связанный с деталями исторической топонимики названий Астрахани и Тмуторокани, о которых упоминает, в частности, Карамзин в «Истории государства Российского»: «Издревле, еще до начала Державы Российской, при устье Волги существовал город Козарский, знаменитый торговлею…», который «в наших летописях сделался известен под именем Асторокани…». «Тогдашние книжники», продолжает Карамзин, «считали Астрахань древним Тмутороканем, основываясь на сходстве имени»⁶. Еще более близок к мотиву «Слова» и хлебниковской трактовке проблемы единства и междоусобиц (в связи с образом Олега и топонимикой Астрахани) взгляд другого русского историка – С. М. Соловьева. Рассуждая о причинах похода Ивана IV на Астрахань и покорении Астраханского царства, Соловьев писал: «… Вспомнил царь о своем древнем отечестве: когда святой Владимир делил волости детям своим, то эту, Астрахань, называвшуюся тогда Тмутараканом, отдал сыну своему Мстиславу… а потом вследствие междоусобных браней русских государей перешла Астрахань в руки царей нечестивых ордынских»⁷.

Вспомним, что Олег у Хлебникова возникает именно в поэме об Астрахани и что, согласно «Слову», он «вступил в золотое стремя в Тмуторокани». Возможно, связь эта лишь условно-ономастическая, не выходящая за пределы звукоряда в область семантики⁸. Однако внимание Хлебникова к данной стороне поэтики, безусловно, сопрягалось здесь с глубоким осмыслением исторических источников, а это могло «прорасти» неожиданными ассоциативно-содержательными всходами в «Хаджи-Тархане».

По-видимому, так оно и произошло. Как это часто бывает у Хлебникова, «внезапная» ассоциация в художественном контексте произведения обретает глубокие исторические корни и иллюстрирует философское положение о взаимодействии случайного и закономерного. «Случайная» фигура Олега, не имеющего никакого отношения к локальной сфере поэмы Хлебникова (Астрахань, калмыцкие степи, бассейн Волги, Каспий и вся Прикаспийская зона), помогает постигнуть некоторые важные грани западно-восточной концепции поэта.

Художник, ставящий своей целью прежде всего раскрыть целостность человечества как нетленной культурной общности («Медлум и Лейли»), воспевший «караван» как символ пути от народа к народу (3-й парус «Детей Выдры»), воссоздавший здесь же, в «Хаджи-Тархане», пушкинскую метафору межнациональной связи – «окно»⁹, вместе с тем не мог не задумываться над тем, что межнациональное единство людей не может находиться в оппозиции к национальному единству каждого народа в отдельности. По сути, Хлебников и ставит в «Хаджи-Тархане» проблему национального и межнационального как важнейший философский вопрос существования мира в его общем и его частном состоянии.

Рассматривая Россию как узел, средоточие интересов Запада и Востока, как многоликий мир национального разноголосья, эмблематически представленного дробящимся на исторические осколки, мозаичным образом Астрахани, Хлебников, видимо, стремился выразить не только свою уверенность в необходимости человеческого взаимотяготения и взаимовыгоды, но и некоторые опасения по поводу возможного «растворения» национального начала, поглощения национальной самобытности русского народа, волею географии и истории оказавшегося на пересечении разнонациональных путей, интересов и культур.

3

Обращаясь к образам «Слова о полку Игореве», к эпохе противостояния Руси и Степи, Хлебников напоминает о возможности конфликта Запада и Востока, а образ Олега раскрывает некоторые грани конфронтации не только национального и инонационального, но и внутринациональных тенденций, связанных с утверждением самобытности России.

При всех этих внутренних ассоциациях, так или иначе затрагивающих проблему противостояния интересов Руси и иных народов, в поэме нет центрального конфликта «Запад – Восток», ибо такой конфликт сам противостоял бы концептуальным идеям поэта. Тем не менее Ю. Лощиц и В. Турбин, авторы статьи «Тема Востока в творчестве В. Хлебникова», такой конфликт в «Хаджи-Тархане» находят:

«В «Хаджи-Тархане» – одной из ранних своих поэм – Хлебников впервые осознал и воспел устье Волги как исторический перекресток языков и наций… Как два идеологические полюса русской истории предстают в поэме «север» и «юг»: там – официальный лед государственности, здесь – пламенная, многоплеменная вольница Прикаспия…

Конфликт «Хаджи-Тархана» – прежде всего исторический конфликт. При всей своей локализованности он дает представление о художественном методе поэта-эпика, главными действующими лицами в повествованиях которого наряду с конкретными людьми становятся целые идеологические тенденции, В «Хаджи-Тархане», например, противоборство таких тенденций выражено через соперничество «северной» и «южной» столиц (Петербург – Астрахань), через монтаж художественных эмблем»¹⁰.

В этой характеристике поэмы Хлебникова многое верно; но точные оценки касаются главным образом темы «устья Волги» как «исторического перекрестка языков и наций», «многоплеменной вольницы Прикаспия».

Вопрос же о корреляции образов Петербурга и Астрахани гораздо сложнее весьма однозначных представлений авторов статьи.

Подметив разницу между «северной» и «южной» столицами у Хлебникова, они не увидели их сходства, не обратили внимания на то, что поэт, используя «сигнальные» детали образной системы «Медного всадника» (особенно его Вступления), утверждает в образе Астрахани как второго Петербурга пушкинскую мысль об исторической роли России, русской государственности – ее созидательно-мирных и связующих функций в движении человечества, Запада и Востока.

В «Хаджи-Тархане» два Петербурга (хотя город этот не назван и не воссоздан в своей конкретике у Хлебникова).

Один – тот, что представлен убийцами А. П. Волынского, пытавшегося в пору «бироновщины» бороться с немецким засильем; теми, кто травил Ломоносова; кто ныне забыл его заветы и пресмыкается перед иноземцами. Этому Петербургу, действительно, противостоит образ вольного Прикаспия: «Тогда воинственно ножовщина Боролась с немцем и треухом».

Другой Петербург как бы «прорастает» в облике хлебниковской Астрахани (и Казани¹¹), возникая и в знакомых, «пушкинских» архитектурных очертаниях, и в общей системе многих образов «Хаджи-Тархана», напоминающих строй в дух Вступления к «Петербургской повести» Пушкина.

Этот аспект хлебниковских ассоциаций с Пушкиным концептуально важен и требует развернутой системы доказательств.

На первый план здесь в «Хаджи-Тархане» выступает известная пушкинская метафора, концентрирующая в себе множество глубоких значений (Пушкин:»Природой здесь нам суждено В Европу прорубить окно, Ногою твердой стать при море»¹²; Хлебников: «Сквозь русских в Индию, в окно, Возили ружья и зерно Купца суда…»).

«Окно» – это возможность видеть, проникать, осуществлять контакт; это – прорыв в иное измерение, конец изоляции, начало пути… Так же, как и у Пушкина, этот образ несет в себе внутреннюю синонимичность понятий мира и света; в подобном преломлении обретает особый оптимистический смысл звучащая у обоих поэтов идея исторической необходимости связи разнонациональных миров и предназначения России, которой «суждено» стать важным связующим звеном процесса движения народов навстречу друг другу.

С образом Астрахани – города-окна – связана суть концепции Хлебникова в «Хаджи-Тархане». Концепция эта только еще смутно оформлялась в 1911 – 1912 годах, когда создавалась поэма, но в ней уже ясно просматривается то, о чем, используя все тот же пушкинский образ, Хлебников скажет в 1918 году в органе политотдела Реввоенсовета Каспийско-Кавказского отдела Южного фронта – астраханской газете «Красный воин»: «… У устья Волги встречаются великие волны России, Китая и Индии…» Рисуя далее картины моделируемого будущего, Хлебников фантазировал: «…Здесь будет построен Храм изучения человеческих пород и законов наследственности, чтобы создать скрещиванием племен новую породу людей, будущих насельников Азии, а проследование индусской литературы будет напоминать, что Астрахань – окно в Индию»¹³ (подчеркнуто мною, – П. Т.).

При всех наивно-биологических упрощениях, свойственных этой схеме, в ней ясно проступает магистраль все той же идеисближения разнонациональных явлений, их закономерного пересечения, осуществляемого в узловых, исторически традиционных точках древних путей, которыми когда-то шли «купца суда», «люди мира и торговли», а завтра «проследуют» с Востока на Запад духовные ценности – то, что и является залогом человеческого единства. Пушкинский образ окна и сопутствующие ему сознательные ассоциации, о которых мы скажем ниже, дают возможность не просто установить преднамеренные связи автора «Хаджи-Тархана» с его великим предшественником, но и воспринять поэму Хлебникова в общей исторической цепи произведений-раздумий русской гуманистической литературы о соотношении национально-самобытного и инонационального в мировом историческом потоке, о поисках путей разумного равновесия между исторически сложившимися национальными общностями, о месте России в движении мира к будущему.

Именно к такой трактовке этих глобальных проблем призван приобщить читателя образ Астрахани как «второго Петербурга».

Уже в приведенных выше строках «Хаджи-Тархана» явная и сознательная перекличка со смыслом и всем ритмо-интонационным строем Вступления «Медного всадника» (дополнительно подчеркнутая сходной системой внутренних рифм: «приРОдой – ЕвРОпу» – «сквозь РУсских – РУжья») выдвигает как наиболее сущностное звено концепции «Хаджи-Тархана» не различие, а сходство «западного» и «восточного» окон России.

Оно активно утверждается в поэме Хлебникова разветвленной системой пушкинских художественных структур, близких к знаковым образам.

Одним из них является излюбленный автором «Медного всадника» эпитет «стройный» – не совсем точный по отношению к преимущественно одноэтажной Астрахани, но, видимо, художественно необходимый Хлебникову для создания внешнего облика «второго Петербурга»; то же можно сказать об образах башен и стены ограды (Пушкин: «Люблю твой строгий, стройныйвид»; «Громады стройные теснятся Дворцов и башен»; «В края своей ограды стройной»; Хлебников: «Ты видишь город стройный, белый»; «И башнями стройно стена И город и холм окружила»).

Слово «вид» с тем же эпитетом «стройный», повторенное Пушкиным по отношению к Петербургу и в другом произведении («Город пышный, город бедный, Дух неволи, стройный вид»), употреблено Хлебниковым «по соседству» с тем же тропом; при этом даже тавтология («видишь – вид») не смущает автора «Хаджи-Тархана» в его стремлении самой системой подобных напоминаний, стилистикой, ритмом, повторами заимствованных лексем дать читателю ощутить «пушкинский» вид, а через него – «петровский» дух «южной» столицы: «Ты видишь город стройный, белый И вид приволжского кремля?»

Ту же роль выполняют и другие «традиционно» ассоциирующиеся с «Медным всадником» фигуры, использованные Хлебниковым в «Хаджи-Тархане».

Дозорная вышка знаменитой казанской Сююнбекиной башни, отмечает искусствовед, завершается «стройной… шпилеобразной крышей»¹⁴. Для Хлебникова этого достаточно, чтобы внешнее сходство получило ту единственную, всем известную формулу сравнения-образа («Адмиралтейская игла»), которая связана непосредственно с «Петербургской повестью» Пушкина: «Казани страж – игла Сумбеки».

Образ города-окна у Хлебникова, как и у Пушкина, нуждается в сопутствующих метафорах движения и выхода за пределы замкнутого мира; эти важные эмблемы движения и разомкнутости представлены у обоих поэтов бинарной системой «река – море».

Рисуя Петра I во Вступлении к «Медному всаднику», Пушкин начинает поэму образом движущихся волн: «Пред ним широкоРека неслася». Это не деталь ландшафта, а образ-идея: он немедленно соединяет наше сознание с еще более масштабной метафорой беспредельности-разомкнутости – с образом моря: «В Европу прорубить окно, Ногою твердой стать при море». То же в концовке Вступления: описание ледохода не просто торжественно, но и символически связано с образом множественности, в известной степени гиперболичным, но художественно необходимым Пушкину: «…Взломав свой синий лед, Нева к морям его несет». Движение реки затем и определено как «державное», что это «теченье» не просто в Балтику, но в огромный человеческий мир Европы, Запада, столь исторически важный для утверждающейся России. Именно поэтому мечта «Все флаги в гости будут к нам» почти мгновенно сменяется картинами свершения: «…корабли Толпой со всех концов земли К богатым пристаням стремятся».

Та же поэтическая система «река – море» «порождает» и хлебниковский город. «Хаджи-Тархан», поэма об Астрахани, так же как «Медный всадник», поэма о Петербурге (здесь названа лишь грань темы), начинается именно с этого бинарного образа:

Где Волга прянула стрелою

на хохот моря молодого…

1. Велимир Хлебников, Собрание произведений в 5-ти томах, т. 2, Л, 1930. с. 143 Далее все тексты Хлебникова, за исключением оговоренных, приводятся по этому изданию (первая цифра – том, вторая – страница); разрядка всюду наша.[↩]
2. В кн.: В. Хлебников, Избранные стихотворения М.. 1936, с 481 – 482; В Хлебников, Стихотворения и поэмы, Л., 1960, с. 383. В. А. Никонов в «Кратком топонимическом словаре» (М., 1966, с. 34) дает иные старинные формы названия Астрахани «сохранившиеся в средневековой письменности»: «Адъяж Тарханы» и «Хаджи Тархань» Одно из них как видим почти точно повторяет название поэмы Хлебникове[↩]
3. А. Е. Парнис, Хлебников в революционном Гиляне (Новые материалы) – «Народы Азии и Африки», 1967, N 5, с 164.[↩]
4. В современных тюркоязычных литературах слово «тархан» («тархон») употребляется как архаичное именно в этом смысле.

   См.: «Краткий словарь к произведениям узбекской классической литературы», Ташкент, 1953 с. 331. См также: «Краткий топонимический словарь», с. 34.[↩]

5. Д, Святополк-Мирский, Годовщины. – «Версты», Париж, 1928, N 3, с. 146.[↩]
6. Н. М. Карамзин, История государства Российского, т. VIII, СПб., 1852, с. 230, 231.[↩]
7. С. М. Соловьев, История России с древнейших времен в 15-ти книгах, кн. III, т. 6, М., 1963, с. 483.[↩]
8. Согласно современным данным, Тмуторокань находилась в районе нынешней Тамани. Таким образом, более верна догадка Карамзина, полагавшего, что ассоциация «Астрахань – Тмуторокань» основывалась «на сходстве имени».[↩]
9. Подробнее об этом – ниже.[↩]
10. »Народы Азии и Африки», 1966, N 4, с. 151.[↩]
11. При делении России на губернии Астрахань вошла в состав Казанской губернии (1708); Астрахань и Казань составляли в глазах современников и историков некое единство. Так, у Соловьева; «Приобретение Казани и Астрахани должно было усилить торговлю с востоком…» («История России с древнейших времен», кн. IV, т. 7, с. 50). Именно с этой точки зрения «объединяет» их Хлебников.[↩]
12. В цитатах из Пушкина разрядка всюду наша.[↩]
13. В. Хлебников, Неизданные произведения, М., 1940, с. 351.[↩]
14. П. Дульский, Памятники Казанской старины, Казань, 1914, с. 20.[↩]