По страницам литературоведческих и литературно-критических изданий

ПО СТРАНИЦАМ ЛИТЕРАТУРОВЕДЧЕСКИХ
И ЛИТЕРАТУРНО-КРИТИЧЕСКИХ ИЗДАНИЙ

«Русская литература», 2000, N 4.

«Когда началась новая европеизированная русская литература XVIII века? Ответить на этот простой вопрос нелегко», – пишет Илья Серман (Израиль) в своей статье «Временные рамки и пограничные вехи литературы XVIII века». Отвечая на поставленный вопрос, автор обращается «к таким проявлениям литературности в начале и в конце XVIII века, которые хорошо известны, но не рассматривались как опознавательные знаки начала или конца занимающей нас литературной эпохи. Такими опознавательными знаками для литературы XVIII века в целом являются авторские примечания или, как тогда предпочитали их обозначать, – «объяснения». Необходимость в таких объяснениях возникает в переломные эпохи, на стыке, когда нет еще критики, которая взяла бы на себя роль объяснителя, и авторы сами должны помогать читателю понять новую для него стилистику поэтического языка. Такого рода «объяснения» были особой формой борьбы за читателя, за создание контекста. Более того, у нас есть очень любопытное доказательство того, что «объяснения» становились еще и формой литературной борьбы».

Далее И. Серман показывает развитие «жанра» «объяснений» от Кантемира до Державина. «Примечания Державина в целом свидетельствуют о его намерении объяснить то, что могло казаться читателям новой эпохи устаревшим и превращало его поэзию в памятник прошлого, в картину минувшего века…

Потребность объяснить структуру поэзии возникает тогда, когда происходит распад привычных контекстуальных отношений и связей. Оставаясь формально внутри литературного движения, Державин по существу из него был вытеснен. Его стремление преодолеть «непонимание» молодого поколения читателей было героической, но безнадежной попыткой остановить время, восстановить разорвавшиеся контекстуальные связи… Державинские объяснения знаменовали собой конец литературной эпохи, конец литературы XVIII века и приход ей на смену новой поэзии. «Объяснения» Кантемира и объяснения Державина – это временные рамки литературы XVIII века, ее эстетические границы».

Здесь же публикуется вторая часть исследования Б. Н. Тарасова «Тютчев и Паскаль (антиномии бытия и сознания в свете христианской онтологии)» (начало в N 3 за 2000 год).

«Тема религиозных мотивов, религии, веры в творчестве Л. Леонова в той или иной степени присутствует во многих его произведениях – от самых ранних до самых последних», – отмечает В. С. Федоров в статье «По мудрым заветам предков: религиозно-философский феномен романа Л. Леонова «Пирамида». «Как выясняется, для писателя она никогда не была реликтовой или случайной. С особенной силой и откровением она прозвучала в его последнем, самом значительном и поистине эпохальном русском романе XX века «Пирамида»… Сам сюжет, сама тема романа, страстные, сосредоточенные поиски героями произведения заветной «мечты» или высочайшей религиозной правды, многочисленные реминисценции, аллюзии, парафразы как из русской, так и из мировой духовной культуры, многие художественные приемы, без сомнения, заставляют говорить о «Пирамиде» не только как об одном из наиболее глубоких и содержательных романов конца XX века, но и как о последнем, итоговом романе «серебряного века» в России. Именно здесь писатель поднимает, художественно преображает, а затем глубоко завершает главные темы духовных поисков русского человека XX века, особенно обостренно о себе заявивших в так называемом «серебряном веке» русской истории и литературы».

В. Федоров анализирует композицию романа Леонова: «Пирамида» – это особый, сверхсюжетный роман. Наряду с многочисленными побочными и главными сюжетными линиями в его глубинном срезе просматривается сквозной и, видимо, самый важный для автора идейный конфликт. Этот дополнительный сверхсюжет «бездны верхней и бездны нижней», веры и неверия, света и тьмы, отчетливо о себе заявивший уже в литературе «серебряного века», нашел в «Пирамиде» свое яркое воплощение. Его специфика в «Пирамиде» не только в асимметрической двойственности, но и в двойничестве, опирающихся на материал сигнальных, ключевых слов, сознательно рассыпанных автором с первой до последней страницы романа, таких, как «чудо», «клад», «мечта», «три – третий», церковная «колонна», «небо», «естественное» и родственных им. Еще одной особенностью композиционного построения романа является то, что описываемый сквозной сверхсюжет существует не сам по себе, а в качестве глубинной «подсветки», пронизывающей собой все идейно- художественное пространство произведения, заставляя каждую деталь, каждую «малость» на самом глубинном срезе «высвечивать» главное».

Далее автор статьи обращается непосредственно к самому роману, чтобы на примере его «опорных, ключевых слов обосновать и подтвердить высказанные суждения».

Отдел «Публикации и сообщения» представляет материал Б. И. Яценко (Украина) «Из истории открытия «Слова о полку Игореве».

«Вадим Новгородский в русской историографии и литературе (исторический факт и его интерпретация)» – работа В. В. Рукавичниковой. «Первое упоминание о Вадиме Храбром в дошедшем до нас письменном источнике относится к XVI веку», – сообщает автор. «Бывали времена, когда историки объявляли его несуществовавшим, «баснословной сказкой», или просто замалчивали. Но Вадим в русской литературе, начиная с «Исторического представления из жизни Рюрика» императрицы Екатерины II (1786), поражает тем, насколько многоликим представили его писатели и поэты. Биография, внешний облик, характер, поступки, стремления – удивительно разные, порой только имя объединяет этих многочисленных литературных Вадимов». В. Рукавичникова рассматривает и анализирует сложившиеся в историографии и художественной литературе представления о Вадиме Новгородском.

«Сухопутный Шляхетный корпус, военно-учебное заведение, созданное в 1732 году, сыграл важную роль в культурной жизни России XVIII века», – пишет В. П. Степанов в сообщении «Сумароков в Шляхетном корпусе». «Призванный готовить кадры для армии, он на самом деле воспитал и обучил большое количество людей, составивших ядро дворянской интеллигенции; отсюда вышли многие литераторы и переводчики». В. Степанов знакомит читателей с одним из «судных дел, сохранившихся в корпусном архиве, находящемся в Центральном Военно-историческом архиве в Москве. Жалоба фон Эндена, одна из многих такого рода, любопытна тем, что в скандале, который она излагает довольно подробно, мы слышим, хотя и в пересказе, голоса причастных к литературе и культуре XVIII века лиц».

«История одной рукописи: Радищев и Ромм» – статья М. М. Сафонова. «Сегодня имя Радищева известно каждому русскому. Ромма – едва ли каждому французу. В конце XVIII века дело обстояло иначе: во Франции имя Ромма было у всех на устах, Радищева знали далеко не все русские. Екатерининский паж, студент Лейпцигского университета, мелкий служащий в Сенате, военном штабе, Коммерц-коллегии. Управляющий петербургской таможней. «Путешествие из Петербурга в Москву». Арест. Следствие. Суд. Смертный приговор. Помилование. Ссылка в Сибирь. Амнистия. Возвращение на службу. Самоубийство. Посмертная слава. Таков жизненный путь Радищева. Иным был жизненный путь Ромма.