Письма в Россию. Публикация, вступительная статья, перевод и примечания Константина Азадовского

В последнее время отечественное и зарубежное литературоведение стало все чаще обращаться к теме «Рильке и Россия». Обнаруживаются все новые материалы, высказываются все новые точки зрения. Интерес к этой теме далеко не случаен. Даже на фоне того увлечения «русской душой», которое началось на Западе в 90-е годы прошлого столетия, отношение Рильке к России представляется уникальным.

«Русский» период в биографии Рильке исчисляется пятью годами (1897 – 1902). В 1897 году в Мюнхене двадцатидвухлетний австрийский поэт знакомится с известной писательницей Лу Андреас-Саломе, русской по происхождению. Общность духовных поисков, в основе которых лежит активное неприятие современного буржуазного мира, быстро сближает обоих. Уже в те годы в высказываниях Рильке проявляется довольно сильный эстетический индивидуализм – отличительная черта его мировоззрения и на более поздних этапах. Оперируя понятием «бог», Рильке вкладывает в него довольно неожиданное содержание. Бог для Рильке – это иррациональное духовное начало, находящееся в состоянии вечного оформления. Оно – результат и источник творчества. Рильке считает, что бог существует во всем, в каждой вещи, но «открыть» его, сделать его зримым возможно лишь благодаря творческим усилиям личности. Художник для Рильке – это высший из людей.

Захваченный идеями такого рода, Рильке в апреле 1899 года впервые приезжает в Россию. Вместе с ним – Андреас-Саломе и ее муж, профессор Андреас, известный немецкий востоковед. В Москве путешественники проводят несколько дней, совпавших с православным праздником Пасхи. Затем они едут в Петербург, где Рильке остается до середины июня. Письма Рильке этого периода свидетельствуют, что все то, с чем австрийский поэт столкнулся в новой стране, оказалось для него глубочайшим духовным переживанием.

Что же увидел Рильке в России? Прежде всего – полную противоположность цивилизованному и «обезвоженному», с его точки зрения, Западу. «В его воображении поэта вставала Россия как страна вещих снов и патриархальных устоев, в противоположность промышленному Западу», – отмечает в своих неопубликованных воспоминаниях о Рильке С. Шиль. В этой патриархальной России Рильке, по произволу своей необузданной поэтической фантазии, открывал для себя страну, в которой бог будто бы еще не утратил своей исконной близости с человеком. Замкнутый и сосредоточенный русский человек, каким он представлялся Рильке, был в его глазах полным антиподом столь ненавистного ему рационального буржуазного человека.

Однако, как уже отмечалось, в понятие бога Рильке вкладывал не только религиозный, но и эстетический смысл. Вынашивая в себе бога, русский человек, по мнению Рильке, выступает прежде всего как деятельная творческая личность. Одинокость, нелюдимость, серьезность – все эти «монашеские» черты были, по представлениям Рильке, неотделимы от художника. Русский народ в своей глубокой, как казалось Рильке, религиозности становился для него тем самым народом-художником. А поскольку, согласно теории Рильке, бог художников – это бог будущего, постольку грядущим царством этого бога поэт закономерно провозглашает Россию. Россия, утверждает Рильке, – страна будущего, которая через долгие столетия мучительного развития явит человечеству в оформленном виде свой богатый духовный потенциал.

Разумеется, картина России, созданная Рильке, имела мало общего с действительностью и была лишь одной из наиболее смелых и неожиданных вариаций на тему «русской души». По существу Рильке, следуя уже сложившимся у него представлениям, видел в России лишь то, что хотел видеть. Абсолютизируя духовную жизнь нации, Рильке и Андреас-Саломе полностью упускали из виду ее реальную жизнь. На это Рильке резонно указывали в своих письмах его русские корреспонденты – А. Бенуа, Е. Воронина, С. Шиль и др. В своих воспоминаниях Шиль также подчеркивает это обстоятельство: «Наши заграничные друзья испытывали поездку в Россию как праздник духа. Как было не радоваться на такую симпатию. Но они искали и видели у нас идиллию, когда у нас скоплялись грозовые тучи и рокотали первые глухие раскаты грома. Они видели в народе все чистое и ясное, и это была истина. Но они не хотели видеть другой, столь же истинной, правды о том, что народ гибнет в бесправии, в нищете и невежестве; что в нем вырастают пороки рабов: леность, грязь, обман, пьянство. Когда мы говорили об этом с глубокой скорбью, мы чувствовали, что это неприятно нашим друзьям…»

Своеобразное представление Рильке о России, продиктованное предвзятостью его подхода и крайне односторонним знакомством с ней, еще более укрепилось впечатлениями второго путешествия, которое он и Андреас-Саломе предприняли весной – летом 1900 года. На этот раз их поездка по стране была более продолжительной. Проведя три недели в Москве, путешественники расстались с нею, чтобы, навестив Толстого в Ясной Поляне, по маршруту Киев – Кременчуг – Полтава – Харьков объехать юг России. Затем через Воронеж они прибыли в Саратов и на пароходе «Александр Невский» поднялись вверх по Волге с остановками в Симбирске, Казани, Нижнем Новгороде и Ярославле. Прожив несколько дней в деревне под Ярославлем в простой крестьянской избе, путешественники ненадолго вернулись в Москву, которую затем вновь оставили, чтобы посетить крестьянского поэта Спиридона Дрожжина в его родной деревне Низовке Тверской губернии. От Дрожжина Андреас-Саломе и Рильке через Новгород прибыли в Петербург, где в середине августа завершилась вторая и последняя поездка Рильке в Россию. Третье путешествие, запланированное на весну 1901 года, не состоялось.

Вряд ли имело бы смысл говорить о поездках Рильке в Россию и об его предельно субъективном отношении к ней, если бы не два момента, придающих этому эпизоду из истории русско-немецких культурных контактов особую значимость. Россия, показавшаяся Рильке страной-сказкой и так беспримерно очаровавшая поэта, сыграла решающую роль в его духовном развитии, сформировала его как художника. Именно в России взгляды Рильке обрели завершенность и целостность, и то кризисное состояние, к которому его привели поиски и метания предшествующих лет, было преодолено. Без России были бы немыслимы ни «Часослов», ни некоторые другие произведения Рильке. Россия стала для Рильке в первую очередь источником вдохновения. Русские «вещи» (в том числе иконы, кресты и прочие церковные атрибуты) оказались для него не предметами культа или поклонения, а, говоря собственными словами Рильке, «лишь образами и названиями».

Другой момент заключается в том, что восторженная привязанность австрийского поэта к России вылилась в деятельность, имеющую несомненную историко-культурную ценность. Поверив в Россию как в страну, «полную будущности», Рильке добровольно взял на себя роль ее пророка в Германии. Старательно изучая русский язык и культуру, Рильке переводит Чехова и Достоевского, пишет статьи о русском искусстве и вынашивает ряд замыслов (в основном нереализованных). В этот период он осуществляет непосредственную связь между передовыми русскими и немецкими художниками, с художественными группировками (например, «Мир искусства» – Ворпсведе»). Публикуемые письма рассказывают об этой малоизученной стороне его жизни.

Однако интуиция большого художника неумолимо брала свое и приводила Рильке к трезвым оценкам и точным суждениям. Поразительно, например, что, едва познакомившись со «Словом о полку Игореве», Рильке тотчас же обратил внимание на «Плач Ярославны», назвав его «самым восхитительным местом». Получив сборник стихотворений Фофанова, Рильке выбирает для перевода самое поэтичное в нем: «Весна и ночь». Несомненный интерес представляет собой рассуждение Рильке о «Воскресении» Толстого или его полемика с С. Шиль относительно «Чайки» Чехова. То же можно сказать и о русском искусстве. Хотя к знакомству с Васильевым, В. Васнецовым, Ивановым, Крамским, Малютиным Рильке шел от своего общего понимания России, но, детально изучив жизнь и творчество этих художников, он понял их глубже и немало сделал для пропаганды их имен на своей родине.

Публикуемые ниже письма Рильке примечательны не только как ценные документы по истории русско-немецких культурных контактов, но и как образцы высокохудожественной прозы. Рильке был одним из последних великих мастеров умирающей на наших глазах эпистолярной культуры. Жанр «письма» – вообще органичен для Рильке: художественное повествование, прозаическое или стихотворное, нередко облекается у него в форму письма. С другой стороны, эмоциональность и импрессионистичность описания, утонченный лиризм, тяга к ритмизации прозы и эвфоническим эффектам придают отдельным письмам Рильке значение самоценного художественного текста (таково, например, его письмо к С. Шиль от 20 мая (2 июня) 1900 года).

К любому письму Рильке всегда подходил уважительно и со всей серьезностью. Он не оставлял без внимания почти ни одного письма,даже если оно исходило от человека, ему незнакомого. В свое огромное эпистолярное наследие Рильке, по его собственным словам, вложил «часть своей продуктивной натуры». Возможно, именно в письмах поэт стремился преодолеть то одиночество, которое он мучительно ощущал в Европе начала века и на которое он, верный своему учению о художнике-монахе, сам осуждал себя. Скитальческий и уединенный образ жизни, который вел Рильке, как бы предрасполагал к этому постоянному общению в письмах с дорогими его сердцу людьми, в первую очередь русскими. В стихотворении Рильке «Осенний день» есть строчки, без сомнения, адресованные им самому себе:

Кто и теперь один и без угла,

тот будет знать всегда одни скитанья,

тот будет каждой ночью, до светла,

писать кому-то длинные посланья, –

и все бродить в аллеях средь молчанья,

где буря много листьев намела.

(Перевод А. Биска.)

Свою страстную любовь к России поэт сохранил до самой смерти, но после его переезда в Париж (август 1902 года) чувство это стало глубоко затаенным и редко находило выход. Лишь изредка всплывает теперь русская тема в оригинальном творчестве поэта. Деятельность Рильке как переводчика ограничивается после 1902 года переложениями «Слова о полку Игореве» и нескольких стихотворений (прежде всего стихотворения Лермонтова «Выхожу один я на дорогу»). Его контакты с Россией заметно ослабевают, хотя и не прерываются полностью. Рильке продолжает искать новых знакомств в среде русских художников, живущих за границей. Среди них: М. Горький, И. Бунин, С. Эрзя, А. Сахаров, Ю. Сазонова-Слонимская, Ж. Питоев, А. Волков-Муромцев и др. Особую главу образуют отношения Рильке с Б. Пастернаком и М. Цветаевой.

Но по временам глубоко затаенная любовь Рильке к России прорывалась наружу с необычайной силой. Об этом свидетельствуют люди, хорошо знавшие поэта. Красноречиво и убедительно звучат и высказывания самого Рильке, относящиеся к разным годам и разбросанные по его многочисленным письмам. Вот некоторые из них.

В письме к Лу Андреас-Саломе от 15 августа 1903 года Рильке пишет: «К числу великих и тайных гарантий, которыми держится моя жизнь, принадлежит и то, что Россия – моя родина». И далее: «Все чаще, преисполненный все более глубокого расположения к ней, я вновь ощущаю влечение к этой далекой святой стране; она дает мне основание для нового одиночества и служит великим барьером, отделяющим меня от других».

В письме к Лу Андреас-Саломе, написанном 16 августа 1904 года, говорится в связи с русско-японской войной: «Теперь, когда Россия навлекает на себя одно несчастье за другим, все, что связано лично со мной, кажется мне таким мелким и недостойным упоминания. Окажись ты теперь там, на твоей великой родине, тебя всю переполнили бы ее печали и плачи. И я хотел бы, чтобы она была и моей родиной. Я имел бы тогда право отзываться на каждый удар и отвечать страданием на ее великое страдание».

В неопубликованном письме к А. Бенуа (5 апреля 1906 года) Рильке восклицает: «Мне по-прежнему дороги русские люди и вещи; и ко всему, что связано с Вашей родиной, я и поныне отношусь с такой же любовью, в которой некогда заверял Вас, еще не осознав ее и не уяснив себе до конца».

В письме к Л. Шлецеру от 21 января 1920 года сказано: «Россия… сделала меня таким, какой я есть, из нее я внутренне вышел, она – родина всех моих тайных импульсов, любое мое начало – там«. В год смерти в письме к «юной приятельнице» (17 марта 1926 года) Рильке утверждает: «Россия (Вы можете это видеть по книгам, скажем, «Часослову») была в известном смысле основой моего восприятия и опыта, точно так же, как, начиная с 1902 года, Париж, несравненный город, стал исходным пунктом моего влечения к форме». Тогда же Рильке отвечает на письмо Л. Пастернака, который через два с лишним десятилетия возобновил переписку с поэтом. В начальных строчках этого письма Рильке заявляет: «И я хочу Вас сразу же заверить, что Вы и Ваши близкие, все, что касается старой России (незабываемая таинственная [сказка]), все то, о чем Вы мне напомнили Вашим письмом, – все это осталось для меня родным, дорогим, святым и навечно легло в основание моей жизни».

29 декабря 1926 года в санатории швейцарского курорта Валь-Монт Рильке умер от белокровия. Одно из последних писем, которое умирающий Рильке с трудом нацарапал карандашом, было адресовано к Лу Андреас-Саломе, а его заключительные слова были написаны по-русски: «Прощай, дорогая моя».

Все письма (за исключением письма к С. Шиль от 2 июня и к С. Дрожжину от 29 июля) публикуются на русском языке впервые.

Письмо к С. Шиль от 2 июня включено в настоящую публикацию как наиболее ценное свидетельство о встрече Рильке с Л, Толстым в Ясной Поляне. Оно печатается в новом переводе.

Письма от 23/II, 5/III, 16/III, 2/VI, 18 – 23/VII и 29/VII публиковались ранее на языке оригинала. Письма от 16/II, 10/IV, 18/V, 10/XI, 3/XII, 22/XII публикуются впервые. Оригиналы или копии писем Рильке, публикуемых впервые, хранятся в государственных архивах Москвы и Ленинграда. Все даты (кроме случаев, оговоренных в тексте примечаний) приведены по новому стилю. В тех случаях, когда письмо в оригинале датируется старым стилем (или же новый стиль отсутствует), новый стиль указан в угловых скобках.

Отрывки и слова, написанные в оригинале по-русски, напечатаны в квадратных скобках.

Ошибки, допущенные Рильке в написании русских имен, сохраняются.

Р. -М. РИЛЬКЕ – С. Н. ШИЛЬ¹

Шмаргендорф близ Берлина,

16 февраля 1900.

…Так долго не получая от Вас известий (уже две недели прошло со дня Вашего отъезда), я уже опасался, что Вы в дороге расхворались… С какой радостью зашел бы я к Вам на часок, чтоб рассказать Вам о днях прошедших и будущих, столь глубоких и темных, и услышать Ваши рассказы, как прекрасна Россия и какой дух родины лежит на всех обычаях и вещах! Но я не мог бы посетить Вас, если б Вы даже еще жили на улице Kurfürsten. Мы все разболелись инфлюэнцей… Мы часто вспоминаем Вас, и мне грустно после обеда, что уже нельзя прийти к Вам на чашку кофе… Что Вам надобно из Берлина, сообщите! Все, что буду в состоянии сделать, постараюсь исполнить. Книга о Перове, которую я прошу мне купить, должно быть, имеет двойной текст, русский и французский. Ее заглавие по каталогу Королевской библиотеки следующее: Vassily Pérof, sa vie et son ceuvre. 60 phototypies sans retouches d’après les tableaux du maitre. Texte par N. Sobko, publicé par Dmitri Rovinsky. Один том в 4⁰.

Книги, о которых Вы мне сообщили, должно быть, получу сегодня (бандероль всегда опаздывает). Невыразимо радуюсь им. Я теперь много читаю Пушкина и Лермонтова; они чаруют меня волшебством своих звуков. Последнее время из-за нездоровья я не работал; теперь же тороплюсь засесть за Чехова. Как раз, когда пришло Ваше письмо, я окончил перевод 1-го действия. К сожалению, в рукописном тексте мне многие места не совсем ясны. Мне желателен был бы вскоре печатный экземпляр, для сличения; неизвестно, возможно ли его получить хотя бы на время. Работаю с радостью, и, кажется, перевод удается. Только бы Маша не нюхала табак!

Издатель, которому я писал про «Чайку», еще не решил окончательно, возьмет ли ее. Мне сказали, что авторизацией перевода чеховских сочинений уже пользуется некто Чумиков². Однако это повлияло бы только на книжную продажу!.. Если б я получше знал русский язык, я попытался бы написать русское стихотворение. Это мне кажется высшим достижением. Счастлив тот, кому это дано! ³

Сердечный привет от благодарного и глубокоуважающего Вас

Райнера Мария Рильке.

Шмаргендорф близ Берлина,

23 февраля 1900.

Дорогая и глубокоуважаемая Софья Николаевна,

прежде всего, как Вы себя чувствуете? Я много думал о Вас и всегда с тайной надеждой, что Ваше окончательное выздоровление приближается день ото дня. Не могу Вам сказать, насколько был бы я счастлив, если бы это подтвердилось. Какой радостью наполнило бы меня это известие! Прислав мне книги, Вы приятно обогатили мои дни и до краев наполнили каждый из них драгоценным смыслом. Сразу же начну с того, что меня особенно порадовало: С. Д. Дрожжин. Это было для меня большой неожиданностью. Та зрелая простота, за которой угадывается глубокий и молчаливый, одинокий человек, объединяется с прекрасным звучанием, мастерством и подвижностью ритма. Я тотчас же перевел кое-что ⁴. Свой перевод я пришлю Вам в следующем письме, а также укажу Вам те стихи, которые мне понравились больше всего. А таких немало. Все они полны музыки и танца. [«Песни про горе и радость»]⁵ заключают в себе движение танцующих групп и дрожание балалайки и вибрацию голосов, которые поднимаются над этим. С какой симпатией даны все деревенские картинки, как прочувствованы все праздничные вечера и как одухотворена вся печаль этого зреющего сердца! На обложке указаны еще три книги Дрожжина; не могли бы Вы мне их достать? Я хотел бы перевести из них что-нибудь и, если будет возможность, опубликовать здесь в журнале (скажем, какого-нибудь «общества») то или иное из переведенных стихотворений, Я очень нескромен, не правда ли? Но я вынужден быть еще более нескромным. Дело в том, что мне срочно нужна [«Чайка»] Чехова, а если возможно, то и «Дядя Ваня». Вызвано это тем, что один из первых немецких издателей очень заинтересовался пьесами и хотел бы их как можно скорее прочитать. А неразборчиво написанную рукопись [«Чайки»] я ему дать не могу. Он хочет также посмотреть «Дядю Ваню». Сам он, правда, не читает по-русски, но у него в издательстве есть один русский прибалтийского происхождения, которому и поручен просмотр текста ⁶. Если бы мне удалось расположить этого человека в пользу чеховских пьес, это значительно облегчило бы им путь. Но железо нужно ковать, пока оно горячо… Не правда ли? Пожалуйста, дражайшая Софья Николаевна, не сердитесь на меня (Дрожжина можно пока отложить), срочно купите за мой счет драмы Чехова и сразу же отправьте их мне. Речь ведь идет о том, чтобы дело опять не затянулось… Я работаю прилежно и, если бог даст, закончу перевод [«Чайки»] уже к 15 марта.

Из других книг меня необычайно заинтересовало [«Слово»].

1. С. Н. Шиль (1863 – 1928) – писательница и литературный критик (псевдоним – Сергей Орловский). Участвовала в издательстве «Посредник», преподавала на Пречистенских курсах для рабочих. Зиму 1899 – 1900 годов Шиль проводила в Берлине, где познакомилась с Рильке и с Лу Андреас-Саломе, В своих воспоминаниях она рассказывает: «Мы виделись часто в течение шести недель. Сближение наше подкреплялось одинаковыми литературными симпатиями. Райнер Осипович приносил мне дорогого его сердцу Новалиса; Frau Lou – новые тогда философские книги Метерлинка: Le Tresor des Humbles, La Sagesse et la destineé («Сокровище смиренных», «Мудрость и судьба», франц. – К. А.). Некоторое время мои новые друзья приходили почти каждый день после обеда на чашку кофе, и никогда не удавалось нам исчерпать темы наших бесед».

   Данное письмо приводится в переводе, сделанном С. Шиль. Местонахождение оригинала неизвестно.[↩]

2. В. А. Чумиков – переводчик Толстого и Чехова на немецкий язык. Из письма Чехова к О. Книппер от 20 марта 1902 года (по старому стилю) следует, что Чумиков, действительно, получил от Чехова авторизацию на перевод его произведений в Германии («Полн. собр. соч. и писем А. П. Чехова», т. XIX. Письма 1901 – 1902, М. 1950, стр. 269).[↩]
3. Идея овладеть русским языком и выучиться писать на нем вызревала у Рильке в течение долгого времени. Первые письма поэта, написанные им по-русски, относятся к июлю – августу 1900 года, первые стихи – к ноябрю 1900 года (русские стихи Р. -М. Рильке см. в книге: Р. -М. Рильке, Ворпсведе. Огюст Роден. Письма. Стихи, «Искусство», М. 1971, стр. 416 – 421).[↩]
4. В целом Рильке перевел четыре стихотворения С. Дрожжина. Два из них («Прими меня, сторонушка родная…» и «В родной деревне»), объединенные общим заголовком «В родной деревне», были опубликованы 15 апреля 1900 года в пражской газете «Prager Bote. Ostbeilage des Prager Tageblatts». Переводы стихотворений «Молитва» («К тебе, мой Боже, спаситель мира») и других сохранились в рукописи.^[↩]
5. Один из разделов стихотворного сборника С. Дрожжина «Песни крестьянина» (М. 1898), полученного Рильке от С. Шиль.^[↩]
6. Речь идет о крупном мюнхенском издательстве «Альберт Ланген». Заместителем Лангена был в то время Корфиц Хольм (1872 – 1942), немецкий писатель и драматург. Хольм родился в Риге и несколько лет провел в России.^[↩]