Писатель-романтик
А. Тростянецький, Крила романтики. Держлітвидав України, Київ, 1962, 175 стр.; О. Килимник, Юрий Яновский. Очерк творчества, Гослитиздат, М. 1962, 271 стр.
В предисловии к роману Ю. Яновского «Всадники», отрывки из которого публиковались в 1957 году в газете «Les lettres franchises», Луи Арагон отметил: «В семье европейских литератур Юрий Яновский – писатель первого плана». С характеристикой этой невозможно не согласиться. А между тем в критике нашей, хотя и имеется ряд интересных статей, монографий и такое скрупулезное исследование, как книга И. Белодеда о языке и стиле «Всадников», все еще нет работы, где Ю. Яновский раскрывался бы как один из оригинальнейших представителей романтического течения в советской и – шире – европейской литературе социалистического реализма. Не хватает еще основательности в изучении вопросов метода и стиля художника, творчество его рассматривается, как правило, слишком замкнуто – лишь в пределах украинской литературы. Не случайно все настойчивее раздаются у нас голоса о необходимости вновь перечитать Яновского, как выразился совсем недавно М. Рыльский.
Как же «вновь перечитывают» Яновского авторы новых работ о нем – А. Тростянецкий и О. Килимник?
Сразу же видишь: оба критика стремятся идти в глубь материала. Частично забытые, частично не использовавшиеся до этого, а потому по-новому зазвучавшие факты литературы 20-х, 30-х и последующих лет, широко привлекаемые архивные материалы хорошо оснащают анализ, придают ему необходимую конкретность.
И хотя возможности при этом остаются далеко не исчерпанными (хотелось бы большей связи этих материалов с разговором о методе, более глубокого проникновения в творческую лабораторию художника, как это выглядит, скажем, в книге Ю. Барабаша «Крылатый реализм», где сравнение записных книжек А. Довженко с его произведениями дало много интересных наблюдений над принципами типизации художника), обе книга – я А. Тростянецкого, и О. Килимника – каждая по-своему, безусловно, уточняют наше представление о Яновском. Прав М. Логвиненко, говоря в рецензии на книгу А. Тростянецкого, что объективность, эта важнейшая черта рецензируемой работы, «стала ныне ощутимее не только в отношении к Яновскому, но и ко всей нашей литературе, освобождающейся от наслоений периода культа личности» («Радянське літературознавство», 1963, N 2, стр. 126).
В книге А. Тростянецкого выделяются разделы о ранних произведениях Яновского – сложном периоде в творчестве писателя, о котором было немало споров в критике. Эти разделы получились по-настоящему интересными именно потому, что своеобразным фокусом стала в них идея романтизма: анализ, все свои рассуждения критик все время подчиняет главной мысли. Автор расематривает стилевые искания молодого Яновского, его стремление к патетике, монументальности, эмоциональность, лиризм, приемы гиперболизации в его произведениях. А. Тростянецкий отчетливо видит пеструю литературщину в ранних произведениях Яновского, нетребовательность начинающего автора к различного рода влияниям. Авантюрные сюжеты и эксцентрические герои («уникумы и трижды уникумы в своей ненормальности», как Рубан из «Романа Ма»), демонические предательницы, подобные Оксане Полуботько в «Истории пепельницы», и игра в предопределенность судьбы, – но только ли таким был романтизм раннего Яновского? Критик стремится раскрыть перед читателем мысль о формировании таланта, любовно собирая те, по выражению Ю. Смолича, «зерна грядущих урожаев», которые уже в начале творческого пути давали многообещающие ростки. Проекция в будущее, в зрелость сообщает первым разделам книги «Крылья романтики» завидную перспективность, целеустремленность.
Утверждения автора подчас вызывает на спор. Но это и хорошо. Нельзя не согласиться с Ю. Мартичем, который с чувством тревоги писал о том, что у критиков Яновского за последнее время сложилось какое-то удивительно «трогательное» единодушие в утверждении довольно общих и часто само собой разумеющихся истин (см. его «Письмо критику» в «Радянському ліпературознавстві», 1963, N3).
Глубинное исследование творчества Яновского неизбежно предполагает споры. По многим таким спорным вопросам А. Тростянецкий выразил свой взгляд, хотя его и можно упрекнуть в том, что иногда он берет явление не во всех его измерениях. Слишком однолинейным кажется, например, тезис о «неверном направлении» композиционных поисков писателя (стр. 43). Пристрастие Яновского к излишней усложненности сюжета, к нарочитой запутанности композиции, неоправданным отступлениям и т. д. критик объясняет наивным оригинальничанием, заимствованием принципов сюжетосложения у Джойса и Дос Пассоса, «которых объединяла тяга к разрушению формы», а также попытками молодого писателя использовать принципы кино. О. Бабышкин в своей книге «Юрий Яновский» (Киев, 1957; на украинском языке) в этом случае ссылался на так называемый «импрессионистический лиризм», распространившийся в украинской прозе 29-х годов в творчестве Ю. Яновского, П. Панча, А. Головко, А. Копыленко, Ивана Ле под влиянием левацких «пролетфронтовых» требований отказа от старых форм и выразившийся в деструкции композиции, разрушении синтаксиса. По-своему прав каждый из критиков. Но, видимо, не только в этих субъективных факторах надо искать объяснение.
Действительно, поиски ряда молодых писателей протекали трудно, противоречиво, но объяснялось это не только профессиональной неопытностью, сторонними влияниями. Резолюция ЦК РКП (б) от 18 июня 1925 года указывала на ряд моментов, которые значительно осложняли задачу выработки «формы, понятной миллионам». Ведь совсем не случайно эта резолюция, отмечая рост новой литературы, вместе с тем указывала на те объективные факторы самой действительности, которые неизбежно сказывались «и на литературной поверхности общественной жизни». Факторы эти – «сложность хозяйственного процесса… процесс нарождения и укрепления новой буржуазии; неизбежная, хотя и на первых, порах не всегда осознанная, тяга к ней части старой и новой интеллигенции». Резолюция обращала внимание и на другой весьма существенный момент: на исторически сложившиеся причины, в силу которых пролетариат, сумев в пределах капиталистического общества выработать себе великолепное оружие политической борьбы, не мог выработать «своей особой художественной формы, своего стиля».
«Если в руках пролетариата, – говорилось в резолюции, – уже теперь есть безошибочные критерии общественно-политического содержания, любого литературного произведения, то у него еще нет таких же определенных ответов на все вопросы относительно художественной формы» 1.
Постепенно, трудно, но все яснее и яснее определялись эти ответы в творчестве лучших советских художников, формировалась общность эстетических принципов нового искусства, и хотелось бы, чтобы критики Яновского более тесно, органически связывали эти процессы с жизнью. Чтобы тот большой и содержательный социальный фон, который, как правило, есть в каждой из упомянутых книг, выглядел по-настоящему активным фактором в формировании мировоззрения и метода художника.
Что же касается вопроса об использовании Яновским методов кино, то ведь, кроме чисто механических приемов, здесь были и плодотворные поиски, которые, безусловно, приоткрывали перспективы будущего развития. О. Бабышкин, А. Тростянецкий, О. Килимник упоминают о близости Яновского с Довженко. Ю. Барабаш в той же книге «Крылатый реализм» совершенно правильно ставит вопрос о школе этих писателей. И, конечно, проследить формирование этой школы, пройдя мимо опыта раннего Яновского, нельзя. Опыта во всех его проявлениях – как положительных, так и отрицательных.
Не все аргументы «за» и «против» использует А. Тростянецкий, и анализируя первый роман Яновского «Мастер корабля», вызвавший в свое время немало разногласий. Спорить было о чем: вещь эта в самом деле очень неровная, но тем не менее чрезвычайно интересная с точки зрения формирования Яновского-романтика. Взять хотя бы проблему национальной культуры – одну из ведущих в этом произведении. Правильно говорит критик: она носит, в общем, абстрактный, надклассовый характер. И все? Нет. Вчитаемся, например, в такие вот строчки: «Ты, может, вообще против этого фильма? – обращается к директору кинофабрики То-Ма-Ки (товарищ Мастер Кино, известный деятель советского киноискусства, в форме мемуаров которого построено повествование. – Н. Н.), – ты, может, всегда думаешь одевать наших людей в рваные свитки и вышитые сорочки? Страдания, нищета, соловейки и бесконечные странствия из своей земли – в другие, в каторгу, в неволю, в отступничество? Ты думаешь, мы не можем поднять якорь своего корабля и поставить паруса? Разве мы не сильны духом и делами для того, чтобы петь веселые песий о далеких краях, о голубых высотах неба, о бодрых мечтах обновленного духа?»
В словах этих, выражающих авторскую позицию, звучит горячий протест (кстати, не такой уж абстрактный) против норм хуторянской эстетики, которые пытались привить советской украинской литературе буржуазные националисты. Советское искусство должно пойти по иному пути, найти другие формы, утверждает Яновский. Молодого писателя тянуло в романтические дали, он звал туда и литературу.
Конечно, ясной программы «Мастер корабля» не давал. Однако поиски писателя, подчас путаные, но удивительно интересные, темпераментные, были насыщены романтикой эпохи, «звали людей отдать энергию ума и чувств плодотворному и опьяняющему восприятию жизни» 2. И разве не звучал уже вполне «программно» гимн красоте, творчеству, вечно преобразующему человеческому гению, который так отчетливо слышен в романе?
Верный своему методу, А. Тростянецкий связывает некоторые моменты «Мастера корабля» с концепцией зрелого Яновского, но эти сопоставления должны быть более обстоятельными, идущими вглубь. Не только тема труда, как говорит критик, роднит первый роман со «Всадниками». В «Мастере корабля» у Яновского впервые отчетливо прозвучало утверждение гуманистического начала, причем подчас – в своеобразной полемике со своими собственными эстетическими принципами. Молодой писатель еще не может отказаться от надоблачных высей и морских далей, муза зовет его поднять паруса и отправиться в синие края, но наметился уже и перевес в другую сторону – тяга к действительности, к человеку-творцу.
О. Килимник в своем очерке творчества Ю. Яновского пошел по несколько иному пути, чем А. Тростянецкий, он выступает и как популяризатор. Рассказывая читателю о художнике, критик последовательно соотносит созданное им со временем, жизнью, воспроизводит литературную обстановку, касается особенностей художественной индивидуальности писателя. Интересно выглядит у него, например, анализ многокрасочной системы поэтических образов-символов у Яновского, Но сложный путь художника оказался в книге «выпрямленным», своеобразие романтизма раннего Яновского нераскрытым. Верно отметил Ю. Мартич в том же «Письме», что художник буквально с первых же страниц книги выглядит каким-то слишком «готовым». «Уже для ранних стихов Ю. Яновского, – пишет О. Килимник, – характерна актуальность, злободневность тематики: поэт отзывается на все важнейшие события в жизни страны, стремится служить художественным словом строительству социализма» (стр. 26). «Широкий социальный фон… повествование о судьбе народа, страны» (стр. 31 – 32)-так характеризуются и рассказы из раннего цикла «Голод». Подводя же итоги раздела о раннем творчестве Яновского, автор правильно говорит о том, что молодой писатель «не сумел достаточно глубоко и всесторонне нарисовать суровую правду жизни» (стр. 62).
Ключом здесь опять-таки могла быть проблема романтизма. Она помогла бы О. Килимнику и при рассмотрении спорных произведений. Вместо анализа автор часто ограничивается пересказом. Изложив, например, сюжет рассказа «История пепельницы», О. Килимник делает вывод: «Необычен не только сюжет рассказа, необычны его герои, необычны ситуации, – в которых оказываются герои» (стр. 35). Но вывод о «необычности» мало помогает в понимании идейно-художественного смысла вещи.
Слова необычность, исключительность, аллегоризм, условность на страницах очерка О. Килимника встречаются неоднократно, но именно потому, что содержание их раскрывается недостаточно ясно, появляются формулировки, которые «смазывают» эволюцию этих понятий на протяжении творческого пути художника. Сравним для примера два высказывания. На стр. 54: «Таинственный остров, бородатые охотники – все это свидетельствовало о том, что над Ю. Яновским еще тяготело увлечение лжеромантикой, исключительным и необычным, что он еще не до конца освободился из плена эстетского эксперимента». И другое, на стр. 90: «Рядом с лучшими произведениями советской литературы стоит и роман Ю. Яновского «Всадники», в котором автор знакомит нас с исключительными, необычными героями» (курсив мой. – Н. Н).
Не поставлена по существу и проблема связи (и в смысле продолжения, и в смысле «обновления») с классическими традициями, с той тенденцией к концентрированному выражению мысли, предельной обобщенности и аллегоризму, которая была характерна для ряда литературных течений в конце XIX – начале XX века. Символика горьковской «Песни о Буревестнике», аллегоризм многих образов Леси Украинки, М. Коцюбинского, И. Франко, поэтического и драматического творчества Я. Райниса, построенная на контрастных аллегорических параллелях лирика А. Акопяна рождены на почве реальной действительности, и такие художники, как Яновский, безусловно, идут в русле этих традиций.
Было бы несправедливо бросать авторам обеих книг упрек в том, что они не говорят о проблеме метода и стиля. Как раз наоборот – и Тростянецкий, и Килимник уделяют ей очень много внимания. Однако хотелось бы гораздо большей последовательности в первом случае и глубины во втором.
Так широко, так перспективно начатый в книге А. Тростянецкого разговор о романтизме, к сожалению, не нашел продолжения, не подчинил себе в дальнейшем анализа. Несмотря на то, что очень интересными получились, например, страницы, посвященные жанру «Всадников» и искусству автора скульптурно лепить характеры, в разговоре и об этом крупнейшем произведении, и о последующем творчестве Яновского проблемность построения исчезла – исследователь пошел за материалом. Поэтому здесь можно говорить лишь о каких-то отдельных достижениях. (Так, например, хорошо раскрыта эволюция в понимании героического характера у Яновского.)
Очень жаль, что глубоко не проанализирована столь важная в творчестве Яновского проблема лиризма. Если с должной основательностью А. Тростянецкий (и О. Килимник тоже) доказывает, что лиризм произведений Яновского связан с воспеванием величия и красоты человека, жизни, труда, любви, то эстетическая сторона осталась где-то за пределами внимания критиков. Монументальность и лиризм, скульптурность и психологизм – как соединяются эти черты, как спаиваются в творчестве художника? На эти вопросы очень хотелось бы получить ответ. А как соединяются, как сливаются в стиле Яновского «фраза-панорама» (определение Л. Новиченко) и «фраза – натянутая струна» (определение самого А. Тростянецкого)? Как воссоздает писатель поэтическую атмосферу времени (вспомним его: «Мужественные слова кипят во мне, пафос великих строек рвет мое сердце гордостью»)? Какую роль в принципах типизации у Яновского играет ситуация, как правило, напряженная? Конечно, освещение этих и множества других вопросов дало бы возможность гораздо полнее показать искусство Ю. Яновского – эту «литературу конденсированных форм, рожденную страстью и дышащую страстью», по определению самого писателя. Нельзя не пожалеть и о том, что в книге А. Тростянецкого очень бегло рассмотрены такие произведения Яновского, как «Киевские рассказы», драматургия, в том числе романтическая трагедия «Дума о Британке», а о публицистике сказано буквально несколько фраз, – все эти просчеты особенно отчетливо видны на фоне первых разделов книги.
Как же, в общем, воспринимаются работы А. Тростянецкого и О. Килимника? Они, безусловно, углубили проблемный разговор о писателе. Однако довести его до конца критикам не удалось. Непоследовательность в освещении вопроса о романтизме, замкнутое рассмотрение творчества Яновского помешали этому разговору стать по-настоящему масштабным, таким, каким является творчество одного из крупнейших наших художников.