Первый том «История советской литературы»

Вероятно, каждый согласится со мной, что создание истории советской литературы сопряжено с немалыми и специфическими трудностями. Помимо ряда проблем методологического характера, которые необходимо решать в ходе изучения, главная сложность состоит в том, что объектом историко-литературного изучения является современность; в ряде случаев писательские репутации еще до конца не установлены, с течением времени меняется иногда удельный вес литературных явлений.

Известно, что дореволюционное академическое литературоведение сторонилось современности и предпочитало иметь дело с более или менее отдаленным прошлым, с устоявшимися фактами и явлениями. Не случайно А. Веселовский в работе «Из введения в историческую поэтику» писал: «Современность слишком спутана, слишком нас волнует, чтобы мы могли разобраться в ней цельно и спокойно, отыскивая ее законы; к старине мы хладнокровнее и невольно ищем в ней уроков, которым не следуем, обобщений, к которым манит ее видимая законченность, хотя сами мы живем в ней наполовину».

Советское литературоведение с самого начала шло другим путем. Оно стремилось осмыслить литературную современность в научном плане, оно положило в основу своей деятельности иные литературы с древнейших времен до наших дней». Конечно, сейчас работы такого рода покажутся нам наивными, но стремление вовлечь в круг научного изучения современность, ту самую, которая «слишком спутана», «слишком нас волнует», – одна из характерных особенностей нашей литературоведческой науки. Должно признать, однако, что подлинное научное изучение советской литературы насчитывает всего каких-нибудь полтора десятилетия. Началось оно всерьез после Отечественной войны. Решающую роль сыграли здесь известные постановления Центрального Комитета нашей партии 1946 – 1948 годов.

Помимо учебников для средней школы, первым опытом углубленного изучения истории советской литературы был, выпущенный Институтом мировой литературы в 1954 – 1955 годах, «Очерк истории русской советской литературы». Этот очерк сыграл свою роль, но он не мог нас полностью удовлетворить по крайней мере по двум причинам.

Во-первых, в издание была механически перенесена периодизация «Краткого курса истории КПСС». Мне в свое время приходилось уже писать о том («Литературная газета», март 1955 года), что такое автоматическое повторение периодизации «Краткого курса» нельзя признать правомерным. Насколько все это упрощало реальную картину историко-литературного развития, можно было видеть по таким примерам: глава третья «Очерка» посвящена была литературе периода борьбы за социалистическую индустриализацию страны (1926 – 1929), а глава четвертая рассказывала о литературе периода борьбы за коллективизацию сельского хозяйства (1930 – 1934). Нет сомнения, что переход нашей страны в развернутое наступление социализма по всему фронту вызвал огромные перемены в литературе, но была ли, с точки зрения историко-литературного развития, необходимость в том дробном членении, к которому прибегли авторы «Очерка»? В самом деле, основные книги, посвященные индустриализации, – романы М. Шагинян, Л. Леонова, В. Катаева, Я. Ильина, И. Эренбурга, пьесы Н. Погодина, стихи А. Безыменского, – появились либо в самом конце 20-х годов или в начале 30-х, то есть как раз в период коллективизации, и напротив, такой роман, как «Бруски» Ф. Панферова, посвященный теме колхозного строительства, начал печататься в период индустриализации.

При таком чисто формальном перенесении периодизации «Краткого курса» в историю литературы события поистине исторического значения, происходившие в самой литературе, затушевывались, их значение в художественной жизни страны не выяснялось.

Во-вторых, чувство сопротивления вызывало в этих «Очерках» отсутствие монографических глав, посвященных творчеству наиболее крупных советских писателей. Понятен был замысел авторов – подчеркнуть коллективность усилий советских писателей, массовый характер нашей литературы, – и все же то, что в академической истории советской литературы не было развернутых глав, посвященных творчеству классиков нашего художественного слова, не могло не вызывать возражения. Если свыше ста двадцати лет назад, в 1834 году, в «Литературных мечтаниях» В. Белинский, исходя из конкретных полемических задач, писал, что у нас есть писатели, но нет литературы (в дальнейшем он от этой мысли отказался), то «Очерк» способен был внушить читателям другую мысль: у нас есть литература, но нет писателей…

Шагом вперед явились лекции по истории советской литературы, выпущенные Московским государственным университетом.

И вот перед нами новая фундаментальная работа – первый том трехтомной «Истории русской советской литературы», изданный Институтом мировой литературы Академии наук СССР под редакцией А. Дементьева.

Уже само внешнее оформление издания непохоже на обычный тип книг такого рода. Том богато иллюстрирован; здесь вы увидите портреты писателей, репродукции с титульных листов журналов и первых изданий наиболее примечательных книг того времени, групповые портреты участников литературных объединений. Помимо вводной обзорной главы, помещено двенадцать монографических глав. Известно, что обычно отдельные главы отводились М. Горькому, В. Маяковскому, Д. Фурманову и А. Серафимовичу; в новое издание включены монографические разделы, посвященные Вс. Иванову, Демьяну Бедному, В. Брюсову, А. Блоку, С. Есенину, Э. Багрицкому, К. Треневу, Б. Лавреневу.

Отрадным нововведением является второй раздел книги, который назван «Материалы и хроника». В него включены главы: «Зарубежные связи советской литературы 20-х годов», «Литературные журналы 1917 – 1929 годов» и обширнейшая «Хроника литературной жизни» изучаемого времени.

Уже это одно свидетельствует о размахе и новизне издания. И если говорить об общем и самом существенном впечатлении от работы, то можно бы сказать: завоеван новый рубеж в изучении и научном осмыслении советской литературы.

Нам еще придется вернуться к многим разделам книги в связи с теми проблемами, которые поставлены к ней. Пока же отметим, что все главы написаны серьезно и добросовестно, на высоком профессиональном уровне.

В книге принята новая периодизация. Авторы отказались от дробного членения. Они объединили эпоху гражданской войны и 20-е годы и рассматривают развитие литературы с 1917 до 1929 года. Против этого возражать трудно. Такое решение вполне возможно и представляется обоснованным.

Правда, если укрупнять историко-литературную периодизацию, то почему бы не довести изложение в первом томе до 1932 года?

Вообще я убежден, что за некоторыми исключениями точное хронологическое членение историко-литературного процесса весьма затруднительно. Оно возможно лишь в тех случаях, когда мы имеем дело с историческими датами, знаменующими крутой поворот в жизни народа, в жизни всей страны. Для XIX века это, скажем, будут 1825 или 1861 годы, для нашей эпохи – 1917 и 1941 годы.

Решение Центрального Комитета партии от 23 апреля 1932 года было безусловно поворотным пунктом в развитии всей советской литературы, оно завершило собою целую полосу литературной жизни и открыло новый этап, который в известном смысле длится до наших дней. Разумеется, это решение подготовлено было крупными изменениями и в жизни страны, и в самой литературе, и это можно было бы показать, но все-таки никто не станет отрицать, что тридцать второй год был рубежом в нашей литературной жизни. Конечно, двадцать девятый год – важнейшая веха в истории СССР, год великого перелома, но литература художественно претворила новый материал жизни несколько позднее. Что же касается 1932 года, то он сразу круто изменил всю обстановку в литературе. Во всяком случае в дальнейшем следовало бы учесть возможность уточнения историко-литературной периодизации.

Введение, написанное Л. Тимофеевым, содержит огромный фактический материал, в круг изучения вовлечены и новые имена и новые книги. Автор совершенно справедливо отказался от антиисторического изображения литературных группировок 20-х годов как вместилища одних только ошибок, заблуждений и политической крамолы. Он видит наряду с вредными и ложными тенденциями и рациональные зерна, и честные искания истины.

Принципиальным стремлением к новаторству, стремлением говорить по-новому Л. Тимофеев объясняет те непрерывные поиски новых средств поэтического выражения, зачастую и неудачные, которые широко были распространены в литературе 20-х годов.

Самым интересным и плодотворным в работе Л. Тимофеева является попытка проследить внутреннюю эволюцию советской литературы, формирование ее художественного метода, становление социалистического реализма. Для Л. Тимофеева художественный прогресс советского искусства заключался во все более конкретном, полном, многообразном изображении человека в его социальных связях, героя нашего времени, творца социалистической революции.

Статья Л. Тимофеева концептуальна в самом хорошем смысле слова. В ней много мыслей, наблюдений, верных оценок. Но уже давно замечено, что наши недостатки суть продолжение наших достоинств. В чем заключаются, с моей точки зрения, самые существенные задачи обзорных глав? Помимо всего, они состоят в том, чтобы обрисовать коллективный характер историко-литературного процесса, его связь с общественными, политическими событиями времени. Литературу создают не только выдающиеся мастера, имена которых надолго, а иногда навеки сохраняются в памяти потомков. Литература – плод усилий широкого круга писателей. В обзорных главах, так же как и в монографических, следует соблюдать историческую справедливость. Она должна выражаться в том, что к каждому явлению истории мы обязаны подходить с разных сторон. Разумеется, мы не можем не учитывать, какую ценность содержат в себе те или иные явления литературы в настоящем – для нашего времени, для конца 50-х годов.

Но этого недостаточно. Нельзя же глядеть на прошлое лишь с точки зрения сегодняшнего дня. Мы должны иметь в виду и то, какую роль играл писатель в то время, для того читателя, в той исторической обстановке, которая служит предметом изучения. И вот мне кажется, что с этой точки зрения можно упрекнуть и Л. Тимофеева. Увлекшись своей общей концепцией, он кое-что упустил из виду. У А. Толстого было сказано о романах и повестях начала 20-х годов: «В современных русских повестях еще не видно человека. Я вижу мелькание жизни… Вот там – рука, вон – глаз, вон – мелькнул обрывок одежды. Но целого человека не видно».

Нечто подобное произошло и с рядом писателей, которым не отведены монографические главы. Где-то мелькнет имя, произведение, биографическая деталь, но часто исчезает творчество в целом, о котором обязательно надо было хотя бы кратко рассказать. Вот, например, что мы читаем о комсомольских поэтах 20-х годов: «Молодые поэты, выдвинувшиеся в начале 20-х годов, А. Безыменский, А. Жаров, И. Уткин, М. Светлов в своей борьбе с абстрактной романтичностью, в стремлении к реальной современной тематике, в пафосе комсомольской молодости («Комсомолия» А. Безыменского) шли именно в том направлении, куда вела их поэзия В. Маяковского. Стремление к созданию конкретного образа своего современника в особенности характерно было для наиболее значительного поэта этой группы – М. Светлова («Рабфаковка», «Гренада» и др.), но особенно полно центральную проблему утверждения величия новой, социалистической личности в ее единстве с революционной массой поставил именно Маяковский» (стр. 76). И все!

Конечно, можно как угодно относиться к творчеству того или иного поэта. Но история есть история. Известно, что в 20-х годах А. Безыменский, А. Жаров, М. Светлов, И. Уткин были новым и живым словом, вокруг их творчества кипели страсти, их стихи имели успех. Роль А. Безыменского была настолько значительной, что он выступал как представитель советской литературы на XVI съезде партии. Право же, эти поэты заслужили более подробного рассмотрения в обзорной главе.

Благоприятное впечатление оставляют монографические главы. Среди авторов этих глав мы видим и старых, опытных литературоведов, и молодых ученых. Можно, конечно, спорить относительно того, насколько целесообразно включать в академическую историю литературы слегка переработанные статьи, уже не раз публиковавшиеся в других изданиях. Но в большинстве своем каждая из глав – это творческая работа, богатая самостоятельными наблюдениями и новыми материалами.

Монографические главы принадлежат А. Синявскому (М. Горький и Э. Багрицкий), Л. Поляк (А. Серафимович), М. Щеглову (Вс. Иванов), Т. Дмитриевой (Д. Фурманов), Б. Михайловскому (В. Брюсов), Н. Венгрову (А. Блок), Л. Швецовой (Д. Бедный), А. Меньшутину (В. Маяковский), К. Зелинскому (С.