Открытие поэта
Г. Березкин, Мир Купалы. Мысли и наблюдения, «Беларусь:», Минск, 1965 304 стр. (на белорусском языке).
Теоретическое осмысление творчества Янки Купалы как художественного явления у нас намного запоздало от его признания народом. Лед тронулся сравнительно недавно, и вначале больше повезло Купале-драматургу: вышла книга М. Яроша1. Сейчас, с появлением исследования Г. Березкина, можно сказать, что этот барьер взят и применительно к поэзии Янки Купалы.
Как отмечает Г. Березкин в авторской аннотации, книга о Купале «не монография… не критико-биографический очерк. Автор поставил своей целью прочесть вслух выдающегося белорусского поэта, выяснить некоторые закономерности его творческого метода, образного мышления и лирического стиля». В книге нет стремления обязательно сказать обо всем, коснуться всех вопросов, возникающих при изучении Купалы. Критик пошел по пути сознательного отбора тех проблем и произведений Купалы, которые, на его взгляд, наиболее характерны и которые представляются ему наиболее интересными и актуальными. Иногда кажется, что автор что-то недоговаривает, приводит не все необходимые доказательства. Порой появляется сожаление, что осталась нерассмотренной та или иная проблема. Но потом видишь, насколько сильна книга в этой своей «избирательности», как автор постоянно наталкивает исследователей на дальнейшее изучение поэта, и невольно забываешь о своих возражениях.
До последнего времени критика очень мало или совсем (применительно к дореволюционному творчеству Купалы) не обращала внимания на то, насколько богат и многообразен духовный мир поэта. Говорилось лишь о социальной направленности творчества Купалы и почти ни слова – о его многогранной духовности, интеллектуальности, философичности, неразрывно связанных с его революционностью. Не была еще окончательно изжита инерция вульгаризаторского подхода к патриотическим мотивам и образам Купалы в произведениях 1917 – 1921 годов, – им либо приписывались националистические тенденции, либо они вовсе замалчивались.
Книга Г. Березкина – как бы широкое окно в мир поэзии Купалы. Критик последовательно показывает роль Купалы – революционера, возглавившего национальное движение в Белоруссии начала XX столетия, на которое как на один из факторов общественной жизни опирались в Белоруссии большевики. Г. Березкин обнажает корни творчества Янки Купалы 1917 – 1921 годов, и мы видим, насколько последовательным и до конца искренним был поэт в борьбе за социальное и национальное освобождение своего народа.
Особенно широко и обстоятельно раскрывается в книге неповторимость художественного облика и национальное своеобразие Янки Купалы, которое прослеживается критиком в его развитии, в его изменениях. Раскрывая перед нами органическое единство поэтического мира Купалы, Г. Березкин отнюдь не лишает этот мир его естественного дыхания и многообразия его красок. Критик анатомирует, но этого не замечаешь, потому что следишь не за искусством использования приемов анализа, а видишь все время то, что анализируется.
В общих контурах наметив путь развития белорусской поэзии до Купалы, исследователь затем скрупулезно анализирует первые сборники поэта – «Жалейка» (1908) и «Гусляр» (1910). Г. Березкин прослеживает связи поэзии Купалы с народно-поэтическим творчеством, с предшественниками и в белорусской литературе, и в соседних – русской, украинской, польской. Он показывает становление его индивидуального стиля и «перерождение» этого стиля, когда поэзия Купалы от выражения «универсального горя» и поэтизации жизни народа, как бы отчужденной от поэтического «я», начала выводить на первый план то, что сегодня называется «лирическим героем».
Становление индивидуальности поэта критик правильно обусловливает целым рядом обстоятельств – идейно-политическим ростом сознания народа, состоянием литературного процесса. «Выявление» индивидуальности, личности поэта означало становление его романтической поэтики. Романтизм Купалы Г. Березкин изучает в широкой связи с романтическими течениями XIX столетия. Он справедливо отмечает, что Купала «не был «вторым изданием» европейского или русского романтизма, его провинциальным, запоздалым, вариантом. Своими корнями он уходил не в литературу, а в жизни, в национальную почву. Питали этот романтизм особенности исторического развития Белоруссии, специфичность условий, в которых происходило формирование белорусской нации…» (как и особенности таланта, темперамента, мировосприятия и мироощущения поэта, добавим мы).
Своеобразие романтизма Купалы именно в национальном колорите, который давала ему поэтическая стихия белорусского языка. Поэтическое мышление Купалы было тесно «связано с песенной и даже мифологической памятью народа». Во всем этом исследователь несомненно прав, и как раз знакомство с этими страницами книги, думается, и позволит прежде всего новым переводчикам Купалы открывать его поэзию действительно такой, какая она есть.
Особо хочется отметить в книге сопоставления метода, стиля Купалы с близкими ему по духу и манере поэтами. Таких сопоставлений много, и они действительно помогают многое прояснить в Купале. Взять хотя бы сравнение Купалы с польскими поэтами Кондратовичем и Коноплицкой, с которыми, по словам исследователя, «Купалу сближала не только схожесть сюжетов, но и многое в самой структуре поэтического образа: романтическая по природе «размытость» контуров, обозначенных не столько линией, сколько мелодией, звуком, тоном». Анализ стихотворения «Было у отца трое сыновей» позволяет критику продемонстрировать особенности поэтического стиля Купалы: «Насквозь реалистическое по чувствованию жизненной правды, купаловское стихотворение деформирует эту правду в соответствии с песенно-идеальной стилистикой, которая имеет своей целью выявление не «физиономии» факта, а его романтической всеобщности, его приподнятости над сферой быта. Музыкальное все шире входило в поэзию Купалы, и входило не только как свойство ритма, как мелодия слова, но еще как элемент художественного мировосприятия, как определенное свойство героя».
Эти слова исследователя по существу ключевые в его понимании стиля Купалы – певца объективированного в его лирике героя-крестьянина. Они подводят и к пониманию поэтики романтических, «личностных» его песен, в которых поэтический мир Купалы еще более возвышен, ярок и с еще большей неожиданностью и силой трансформирует реальный мир.
Разбирая стихи поэта середины и конца 20-х годов, Г. Березкин делает совершенно правильный вывод, что «советская действительность омолодила Купалу, придала его музе новые силы жизнеутверждения и оптимизма, зарядила новым и жадным интересом ко всему, что молодо, чисто…». Соглашаешься с критиком и тогда, когда он оспаривает попытку В. Днепрова в его талантливой книге «Проблемы реализма», «отлучить» идеализацию от метода социалистического реализма, определяя эту попытку как проявление «очень общего, недифференцированного» взгляда на советскую литературу. Анализом «песенно-идеального образа жизни, возникающего из левковского цикла Купалы» – лучших стихов поэта 1935 года, – исследователь убедительно показал, что в этих стихах «идеальное у Купали не имеет ничего общего с «приторным идеальничанием».
Вот здесь-то и выявляется, как нам кажется, известная непоследовательность автора, которая проявилась в завершающем разделе книги. Здесь чувствуется, пожалуй, что избирательный подход Г. Березкина к наследию Куп алы в каком-то пункте был все-таки своего рода способом уйти от некоторых сложных вопросов, связанных с развитием поэзии Купалы 30-х годов. Тот элемент драматизма, который был свойством творчества Купалы и о котором критик говорит применительно к более ранним периодам жизни поэта, сказался и в его последних произведениях. Анализируя стихи поэта периода «Дорогой жизни» (1913), а также периода империалистической войны, Г. Березкин справедливо говорил о Купале как о «великом трагическом поэте». Также справедливы были слова, когда, говоря о лирике Купалы 1917 – 1921 годов, критик подчеркивал, что она «знала и трагические диссонансы». Почему же после этого он просто отвернулся от многих произведений Купалы 30-х годов, как от «произведений без открытий», с одной только «голой темой»?
Творческие победы и неудачи Купалы 30-х годов были по существу завершающее страницей сложного и драматического пути великого поэта. И поэтому внутренне никак не можешь согласиться с автором, когда последний подраздел своей книги, который, казалось бы, должен был вскрыть всю сложность позиции и творчества поэта, назвав мажорно-восклицательным словом: «Славно!» И только. Автор, конечно, был волен вспоминать или не вспоминать те или другие произведения, те или иные моменты из биографии поэта, но сводить все к мажору у него было меньше всего оснований. И разве опять же не в напряженно драматическом ореоле встает Купала, прощающийся с Белоруссией на границе со Смоленщиной в первые дни Великой Отечественной войны, – Купала, всегда столь эмоционально сдержанный, а тут со слезами на глазах целующий родную землю?.. Этот раздел – единственный, хотя и немаловажный, просчет критика.
В авторской аннотации Г. Березкин отмечает, что он «мог бы назвать свою книгу «Мой Купала», ибо в анализе стремился исходить из своего собственного восприятия и чувства купаловской строчки, образа, стиха». Задуманный критиком как «мой», Купала встает из его книги как «наш», встает во весь свой рост перед читателем, и в этом главный успех книги.
г. Минск
- М. Ярош, Драматургия Янкі Купалы, Мінск, 1959.[↩]