Об «онегинских» мотивах в «денисьевском» цикле Ф. И. Тютчева

«Вопрос о том, может ли быть написан роман в стихах, был возбуждаем не раз и у нас и в иностранной литературе, но нигде он до сих пор не был практически решен… Пушкину угодно было назвать свой труд романом, но я романа тут не вижу. Это прелестный рассказ, давший Пушкину возможность высказать несколько прекрасных мыслей, и только» – так, по свидетельству Жандра, охарактеризовал Тютчев в начале 60-х годов центральное пушкинское произведение¹. Роль пушкинского романа в судьбе и творчестве Тютчева – проблема, остающаяся одной из наименее изученных в современной научной литературе. Тому есть объективные причины. «Евгений Онегин» традиционно воспринимается прежде всего как начальное звено в цепи классической русской романистики XIX века. И хотя мысль о его лирической природе неоднократно аргументирована, степень влияния «Евгения Онегина» на дальнейшее развитие русской лирической поэзии XIX столетия, кажется, не была оценена по достоинству. Между тем влияние это было и мощным, и долговременным, и разноплановым. Выявлению некоторых сторон взаимодействия поздней любовной лирики Тютчева с проблематикой и структурой пушкинского романа в стихах и посвящена данная работа.

1

Тютчевский отзыв – единственная дошедшая до нас прямая оценка поэтом пушкинского романа. При всей лаконичности она выявляет некоторые грани в восприятии Тютчевым «Онегина». Прежде всего, показателен интерес поэта собственно» к жанру: не случайно же Тютчев упоминает не только о русской, но и о европейской теоретико-литературной мысли, занимавшейся проблемой стихотворного романа. По всей вероятности, Тютчев обратил внимание на эту проблему, еще будучи за границей, тем более что первые рецензии на «Онегина» появляются в Германии уже в 30-е годы ².

Мнение Тютчева об «Онегине» (отказ в праве именоваться романом) не изолировано в истории отечественной литературы. Оно в одном ряду со множеством оценок и комментариев, которые начали звучать из уст пушкинских современников задолго до того, как работа над романом была завершена. Уже в феврале 1825 года А. Измайлов писал П. Яковлеву: «Плана вовсе нет, но рассказ – прелесть» ³. А вот запись из дневника М. Погодина от 9 февраля 1828. года: «Пушкин забалтывается, хотя и прекрасно, и теряет нить» ⁴. О том же, хотя и в принципиально иной интонировке, будет сказано в рецензии «Московского телеграфа» двумя годами позднее: «…Онегин есть собрание отдельных, бессвязных заметок и мыслей о том-о-сем, вставленных в одну раму…» ⁵.Частное письмо, дневниковая запись, публикация, претендующая на общественное внимание, – недоверие к «Онегину» именно как к роману пронизывает все ярусы литературно-критического сознания эпохи. Особенно же близка мнению Тютчева точка зрения С. Раича, тем более важная Потому, что принадлежит домашнему учителю Тютчева и его первому наставнику в сфере поэзии: «Если «Евгений Онегин» как роман имеет недостатки в отношении к содержанию, завязке, развязке.., то сколько есть красот истинно художнических, в его картинах, описаниях…» ⁶ Раич говорит это уже в 1839 году, не только спустя почти десятилетие после завершения романа, но и через два года после трагической гибели его автора.

По существу сам Пушкин и предвидел, и – в немалой степени – провоцировал реакции такого рода. В 1823 году (самое начало работы) он иронизирует: «Дальновидные критики заметят, конечно, недостаток плана. Всякий волен судить о плане целого романа, прочитав первую главу оного» ⁷, а в 30-м году, в проекте предисловия к 8 и 9-й главам, он уведомляет «дальновидных критиков»: «Вот еще две главы «Евгения Онегина» – последние, по крайней мере для печати… Те, которые стали бы искать в них занимательности происшествий, могут быть уверены, что в них менее действия, чем во всех предшествовавших» ⁸.

Итак, современниками ставятся под сомнение композиционная стройность романа, логика развития его сюжета и характеров (Катенин о Татьяне), – иными словами, именно то, что относится собственно к эпическому началу в «Онегине». Исключительное же своеобразие художественной структуры, предложенной Пушкиным, не осознается, хотя и ощущается интуитивно. Отсюда – восхищение «картинами» и «описаниями», акцент не столько на содержании повествования, сколько на его манере («рассказ – прелесть») и т. п., – иначе говоря, весьма доброжелательное отношение ко всему, в чем максимально воплощается лирическая основа «Онегина».

Очевидно, что Тютчев примыкает именно к этой линии в восприятии пушкинского романа как, по определению Ю. Тынянова, «романа отступления» ⁹, обилие и конститутивное значение которых прежде всего и позволили автору «высказать несколько прекрасных мыслей». Согласно этой позиции, собственно роман в «Онегине» погружен в лирическую среду: эпический жанр вошел в соприкосновение с лирическим родом, в известной мере оказался поглощен им, в результате чего и была сформирована уникальная структура, сочетающая в себе признаки как эпоса, так и лирики, но – с доминированием последней.

Каковы приметы этой структуры? Прежде всего, пунктирный, скачкообразно развивающийся сюжет, каждый значимый элемент которого окружен авторскими отступлениями самого разного свойства (оценки личности героя, комментарии специфически литературного характера, личные воспоминания и т. п.). В известной мере эти отступления повествователя призваны компенсировать недостаточность эпических мотивировок развертывающихся событий мотивировками лирическими. Последнее в свою очередь предопределяет (сравнительно с позднейшими русскими романами) и крайне малое число действующих лиц в «Онегине» – только в этом случае автор способен лирически соотнестись с каждым из главных героев. Как следствие предыдущего, в структуре романа образуются необычайно сложные отношения между автором целого, повествователем и героем, которые становятся столь же нераздельны, сколь и неслиянны. Качественное отличие «Онегина» от традиционной лиро-эпической поэмы (например, романтических поэм самого Пушкина) во многом обусловлено именно тем, что двуединство (автор целого – повествователь) в романе трансформируется в триединство (автор целого – повествователь – герой).

Отмеченные признаки, свойственные внутренней организации пушкинского романа в стихах, мощно воздействовали на формирование в русской лирике середины XIX века так называемых «несобранных» циклов, прежде всего «панаевского» цикла Н. Некрасова и «денисьевского» цикла Ф. Тютчева.

В многочисленных работах, посвященных историко-литературным истокам «денисьевского» цикла, неоднократно было высказано мнение о зависимости стихотворений, составляющих последний, от творчества Пушкина. «Среди стихотворений, обращенных к Денисьевой, быть может, самые высокие по духу те, что написаны после ее смерти… Тут есть внутреннее сходство с лирикой зрелого Пушкина, трагически призывающего разрушенную любовь… с теми настроениями Пушкина, которые сошлись в одно в гениальной «Русалке», – писал Н. Берковский¹⁰. Еще одна цитата: «…и в «денисьевском» цикле, где так много «не пушкинского», болезненно-страдальческого, разрушительного, порой мелькнет «улыбкой умиленья», душевной добротой пушкинский гений… Пушкинская традиция ощущается почти во всей русской любовной лирике XIX столетия», – указывает И. Петрова¹¹. Наконец, точка зрения исследователя языка тютчевской лирики: «…приходится признать, что отдельные произведения Тютчева созвучны поздней пушкинской лирике с ее предельной ясностью и глубиной выражения душевных движений» ¹².

Эти оценки касаются, во-первых, «отдельных произведений», а не их единства; во-вторых, тютчевские стихотворения, связанные с последней любовью поэта, возводятся именно к пушкинской лирике, к лирике в строгом, терминологически точном значении слова: не случайно же Берковский в уже цитированной работе утверждал, что «психологический анализ в лирике зрелого Пушкина оказался стихией, все более привлекавшей к себе Тютчева» ¹³.

Однако в связи с «денисьевским» циклом не однажды звучала и иная точка зрения. Фрагменты, его составляющие, поначалу с оговорками, а затем все более и более определенно объединяли в «своего рода роман» ¹⁴. По мнению Г. Гуковского, любовная лирика Тютчева 50 – 60-х годов тяготеет «к объединению лирического цикла в… роман, близко подходящий по манере, смыслу, характерам, «сюжету» к прозаическому роману той же эпохи» ¹⁵. А вот – из сравнительно недавней работы о поэте: «Денисьевский» цикл – этот тютчевский «роман в стихах» – имеет свое начало, свою кульминацию и развязку, свой острейший внутренний конфликт… Определение «роман в стихах» вполне приемлемо для этого цикла в силу его определенной замкнутости, сюжетной законченности отдельных частей» ¹⁶. Рассматривая «денисьевские» стихотворения как единство, историки литературы склонны интерпретировать их пафос через влияние русской прозы второй половины XIX века. Так, Б. Бухштаб указывает, что «психологические перипетии»»денисьевского» цикла «напоминают нам романы Достоевского» ¹⁷. Берковский утверждал, что «воздействие современных русских писателей весьма приметно на стихах, посвященных Денисьевой. Сказывается психологический роман, каким он сложился у Тургенева, Л. Толстого, Достоевского» ¹⁸.

Примеры такого рода без труда умножаются. При этом, однако, недооцениваются существенные моменты. Прежде всего, ко времени появления первых «денисьевских» стихотворений (начало 50-х годов) ни Тургенев, ни Достоевский, ни Л. Толстой не написали ни одного из своих романов. За три года до начала «денисьевского» цикла был завершен лишь роман Гончарова «Обыкновенная история», не оказавший, по-видимому, сколько-нибудь серьезного воздействия на лирические циклы середины века. «Рудин», первый из серии тургеневских романов, появился только в 1855 году, когда Тютчевым уже были созданы такие стихотворения, как «На Неве», «Как ни дышит полдень знойный…», «Предопределение», «Не говори: меня он, как и прежде, любит…», «О, не тревожь меня укорой справедливой!» и т. д., в которых уже более или менее явственны и «тургеневские» и «достоевские» черты. Скорее можно (и должно) говорить о прямом либо опосредованном влиянии любовных циклов середины столетия на формирование классического русского романа.

Кроме того, параллели между «денисьевским» циклом и русской прозой 50 – 60-х годов обычно обусловливаются общностью в содержании, но почти никогда – общностью внутренней организации. Точна В. Касаткина: «Денисьевский цикл» как «роман» в стихах обладает необычайно своеобразной структурой, совсем не традиционной для литературного изображения любви, не знающей подобия не только в романах Пушкина и Лермонтова, но и Тургенева, Л. Толстого, Достоевского» ¹⁹. Автор монографии о Тютчеве не отмечает, впрочем, какой из пушкинских романов имеется в виду, но – с учетом того, что чуть раньше «денисьевский» цикл сопоставлялся с русской прозой – можно предположить, что стихотворный роман Пушкина подразумевается не в первую очередь.

Между тем именно «Онегин» – точка, в которой пересекаются обе линии в подходе к тютчевской любовной лирике 50 – 60-х годов. Именно в «Онегине» начало лирическое сопрягается с началом романным, именно со структурой пушкинского романа сопоставима структура столь специфического жанрового образования, каким является несобранный цикл любовной лирики в русской литературе 50 – 60-х годов.

Сам Тютчев воспринимал стихи, посвященные Денисьевой, как нечто единое. Он был невероятно памятлив на собственные строки. Отсюда и множество «дублетов» в тютчевской поэзии, отмеченных Пумпянским еще в 20-е годы нашего века## Л. В. Пумпянский, Поэзия Ф. И. Тютчева. – В кн.: «Урания. Тютчевский альманах. 1803 – 1928», Л., 1928, с.

1. »Литературное наследство», 1989, Т. 97, кн. 2, с. 482. [↩]
2. См.: Гудрун Ершофф, Прижизненная известность Пушкина в Германии. – В сб.: «Временник Пушкинской комиссии», вып. 21, Л., 1987, с. 70 – 72.[↩]
3. »Литературное наследство», 1952, т. 58, с. 47. [↩]
4. »А. С. Пушкин в воспоминаниях современников», в 2-х томах, т. 2, М., 1974, с. 16. [↩]
5. »Московский телеграф», 1830, ч. 32, N 6, с. 241. [↩]
6. »Галатея», 1839, ч. III, N 23, с. 415 – 416. [↩]
7. А. С. Пушкин, Собр. соч. в 10-ти томах, т. 4, М., 1960, с. 451.[↩]
8. Там же, с. 483,[↩]
9. Ю. Н. Тынянов, Поэтика. История литературы. Кино, М., 1977, с. 76. Тынянов, в частности, указывает, что в «Евгении Онегине»»отступления приравнены к «действию» самим стихом…».[↩]
10. Н. Берковский,О русской литературе. Сборник статей, Л., 1985, с. 198 – 199.[↩]
11. И. Петрова, Мир, общество, человек в лирике Тютчева. – «Литературное наследство», 1988, т. 97, кн. 1, с. 51.[↩]
12. А. Д. Григорьева, Слово в поэзии Тютчева, М., 1980, с. 196.[↩]
13. Н. Берковский,О русской литературе, с. 164.[↩]
14. Б. Я. Бухштаб, Ф. И. Тютчев. – В кн.: Ф. И. Тютчев, Полн. собр. стихотворений, Л., 1957, с. 35.[↩]
15. Г. А. Гуковский, Некрасов и Тютчев. К постановке вопроса. – «Научный бюллетень Ленинградского государственного ордена Ленина университета», Л., 1947, N 16 – 17, с. 53.[↩]
16. »Литературное наследство», т. 97, кн. 1, с. 58. [↩]
17. Б. Я. Бухштаб, Ф. И. Тютчев, с. 35.[↩]
18. Н. Берковский,О русской литературе, с. 194.[↩]
19. В. Н. Касаткина, Поэзия Ф. И. Тютчева. Пособие для учителя, М., 1978. с. 102.[↩]