Об одном пушкинском черновике

В самом начале 20-х годов нашего века Н. Козьминым был обнаружен пушкинский автограф, который представляет собой, по-видимому, какой-то план^1. План этот явно черновой и поэтому трудно поддающийся расшифровке. Но с совершенной очевидностью он свидетельствует о глубоком интересе Пушкина к народной русской песне.

Герцен считал, что в России именно песня есть голос народа, что «все поэтические начала, бродившие в душе русского народа, находили себе выход в необычайно мелодичных песнях»^2. А в Пушкине, по Герцену, «образованная часть русской нации обрела… впервые дар поэтического слова»^3. Н. Огарев в предисловии к сборнику «Русская потаенная литература XIX столетия», охарактеризовав значение поэзии Пушкина как выражение национальной самобытности, выделил значимость народной песни для поэта: Пушкин сохранил «светлый, скептический реализм философии XVIII столетия… и глубоко уловил русский народный мотив, народную песню, народные образы (в тесном смысле не только национального, но и простонародного) и выразил с гениальным мастерством»^4. Поэтому черновой пушкинский план, имеющий прямое отношение к народной песне, представляет большой интерес и не раз привлекал внимание как пушкинистов, так и фольклористов. Тем не менее в пушкиноведении нет твердой датировки этого чернового плана и определения его места в ряду пушкинских замыслов.

План начинается с пункта «Вступление». Значит, он может быть либо началом какой-то крупной работы, либо планом самостоятельного замысла. Общепринято недописанное пушкинское «Оригинальность отрица» восстанавливать как «Оригинальность отрицательных сравнений». По-видимому, это не совсем точно. Нет оснований волнистый росчерк после «а» принимать за «т». Пушкин так букву «т» не писал. Но вполне возможно, что Пушкин имел в виду песенную формулу отрицательного параллелизма. И хотя отрицательный параллелизм не оригинальная формула славянской поэтики, в первой Половине XIX века она воспринималась как явление чисто славянское^5. Но пока не обнаружено никакого дополнительного материала, позволяющего расшифровать эту пушкинскую строчку.

Обращает на себя внимание, что Пушкин колебался в делении песен на исторические и не исторические; к последним он хотел отнести песни о Степане Разине. Но, не завершив запись о «не исторических» песнях, он зачеркнул ее. Однако, отказавшись от термина «не исторические», Пушкин все-таки выделяет в особый пункт «Исторические песни». Считать, что следующие пункты (в том числе и пункт о Разине) суть уточнение этого пункта, неправомерно, так как тогда пункты «Но есть одно в основании» и «Оригинальность отрица» следовало бы считать расшифровкой пункта «Вступление», а пункты «Новейшее влияние…», «Свадьба» и следующие необходимо было бы тоже отнести к пункту «Исторические песни». Иными словами, графическое расположение пунктов пушкинского плана не позволяет утверждать, что перед нами «сложный план»: все пункты этого плана графически самостоятельны. Скорее всего поэт перечисляет интересующие его темы песен, не объединяя их общим заголовком.

В таком случае, что же понимал Пушкин под «историческими песнями»? Термина «былина» в 30-е годы еще не было, и обычно современники Пушкина называли былины историческими песнями. Хотя и с оговоркой, считал их историческими песнями и П. Киреевский^6. По-видимому, былины и имел в виду Пушкин, когда написал: «Исторические песни».

Иногда возникает вопрос: что написано у Пушкина в последнем пункте плана – «лестница» или «лествица» (в автографе слово малоразборчиво)? Это не имеет принципиального значения, поскольку слово «лестница» есть древнерусское переоформление общеславянского «лествица», которое в свою очередь является производным от «лЪства» из «лЪзти».

Следует подчеркнуть очень существенную деталь плана: Пушкин отмечает взаимодействие литературы и народной песни, которое началось в XVIII веке («Новейшее влияние… с Сумарокова» ⁷.

«Лестница чувств» – заключительный пункт плана. Поэтому, вероятно, он относится ко всему плану и должен содержать обобщение-вывод о народных песнях вообще, а не только о свадебных.

На первый, поверхностный взгляд содержание пушкинского черновика может показаться незначительным. Но только на первый взгляд. Этот черновой план важен в том отношении, что он свидетельствует, что на рубеже 20 – 30-х годов в поисках теоретического осмысления нового эстетического идеала Пушкин обращается к народным песням, не говоря уже о том, что народная песня впервые была им теоретически выделена в своем «чистом виде».

Существует традиция считать, что значение Пушкина в изучении народных русских песен состоит в том, что он помогал П. Киреевскому в его собирательской деятельности (и даже направлял ее). Интерес к фольклорным занятиям Пушкина возник еще в дореволюционном литературоведении в связи с новой волной интереса к собранию Киреевского. При подготовке к изданию «новой серии» собрания народных песен Киреевского началось тщательное изучение этого собрания. И вот тут-то М. Сперанский «в бумагах Киреевского» обнаружил шесть пушкинских записей^8. В. Миллер нашел и напечатал двенадцать пушкинских записей, «изучая бумаги Киреевского»; Н. Трубицын в дополнение к статье В. Миллера опубликовал еще одну народную песню, записанную Пушкиным, которую он нашел, «рассматривая бумаги Киреевского»^9.«Пересмотр всего обширного песенного наследия Киреевского не закончен, и можно ожидать еще нескольких подобных находок»^10. Н. Лернер четко сформулировал отношение к Пушкину-фольклористу, бытовавшее в начале XX века: «Пушкин был в числе тех лиц, которые помогали материалами «великому радельщику русской песни», П. В. Киреевскому»^11. Но то, что в то время было действительно крупным открытием, в наши дни, учитывая доступность архивов и достижения пушкиноведения, требует критического пересмотра.

Изучая историю русской фольклористики, М. Азадовский приходит к выводу, что П. Киреевский, один из виднейших собирателей народных песен, «в сущности очень рано сформулировал те идеи, которые позже вошли в канон славянофильской доктрины и к которым последовательно перешли в той или иной степени и другие основные участники кружка любомудров»^12. Пушкин, однако, шел своей собственной дорогой. Необходимо, в частности, отметить, что Киреевский противопоставлял фольклор культурному развитию. «Для Пушкина же творчество великих писателей – высший пункт развития тех начал, которые выражены в фольклоре. Так, Пушкин подчеркивает, что из драмы, родившейся на площади, вышли Вега, Кальдерон, Шекспир»^13. Отмечает Пушкин и в народных песнях «новейшее влияние. Мера, рифмы»^14. Таким образом, Киреевский и Пушкин должны были по-разному видеть цели и задачи сборника народных песен.

И Пушкин, и Киреевский сыграли свою роль в развитии русской фольклористики, отрешившись от дворянской традиции восприятия фольклора и введя в научный’ и литературный обиход истинную народную песню, но безотносительно друг к другу, решая разные задачи. Несмотря на дружеские и светские связи, Пушкин стоит особняком в разноголосице русской общественной и литературной мысли начала 30-х годов XIX века.

1. См.: «Неизданный Пушкин. Собрание А. Ф. Онегина. Труды Пушкинского Дома при Российской Академии наук», Пг., 1922, с. 183;Пушкин, Полн. собр. соч. в 16-ти томах, т. XII, М. -Л., 1949, с. 208 – 209.^[↩]
2. А. И.Герцен, Сочинения в 9-ти томах, т. 3, М., 1956, с. 429.^[↩]
3. Там же, с. 447.^[↩]
4. «Русские писатели XIX века о Пушкине», М., 1938, с. 215. ^[↩]
5. См.: А. Н.Веселовский, Историческая поэтика, Л., 1940.^[↩]
6. См. «Письма П. В. Киреевского к Н. М. Языкову», М. -Л., 1935, с. 62.^[↩]
7. »…с Сумарокова» – прочтено А. Соймоновым. См.: «Литературное наследство», 1979, т. 79, с. 230. [↩]
8. «Русская старина», 1912, кн. 1, с. 229. ^[↩]
9. Там же, с. 228.^[↩]
10. Там же, с. 229^[↩]
11. Там же, с. 218.^[↩]
12. М. К.Азадовский, История русской фольклористики, т. I, М., 1958, с. 223. Ср. замечание Р. Иезуитовой; «Взгляды на народность И. В. Киреевского, А. С. Хомякова, М. П. Погодина, и др., близкие, но отнюдь не тождественные романтическим представлениям, заключают в себе то зерно, из которого позднее разовьется славянофильство» («Русская литература и фольклор. Первая половина XIX в.», Л., 1976, с. 87 – 88).^[↩]
13. М. К.Азадовский, История русской фольклористики, т. I, с. 252.^[↩]
14. Пушкин, Полн. собр. соч. в 16-ти томах, т. XII, с. 209.^[↩]