№11, 1979/Обзоры и рецензии

Об изучении творчества Фурманова

Gabriela Porebina, Tworczosc Dymitra Furmanowa w literaturoznawstwie radzieckim. Z zagadnien rozwoju metodologii badan historycznoliterackich, Katowice, 1978, 87 str. (Prace naukowe Uniwersytetu Sla,skiego w Katowicach, nr. 215).

Недавно вышло в свет новое исследование польского литературоведа-русиста Габриэли Порембиной «Творчество Дмитрия Фурманова в советском литературоведении». Ее перу принадлежат опубликованные в различных изданиях книги об А. Воронском и о русской советской повести, статьи об А. Толстом, Вс. Иванове, М. Шолохове, М. Пришвине, К. Паустовском, П. Бажове. Ее работы о творчестве Д. Фурманова также хорошо известны специалистам.

Рецензируемая книга Г. Порембиной – исследование не творчества Фурманова, а литературоведения о Фурманове. Изучение писателя выступает в работе Г. Порембиной как своеобразное зеркало, в котором отражается процесс становления и мужания научной мысли. По словам исследователя, «труды, посвященные Фурманову, – это необычайно интересный материал для изучения процесса изменений, происходящих в советском литературоведении» (стр. 8). Доминантой этого процесса Г. Порембина справедливо считает углубление научности и историзма.

Работа состоит из трех частей – согласно трем этапам советского литературоведения: 20-е годы, 30 – 50-е, современный период. Рассматривая своеобразие каждого из этапов развития нашей науки, Г. Порембина менее всего стремится заострить внимание на «болезнях роста». Напротив, она исследует поступательное движение научной мысли, анализирует нелегко добытые теоретические приобретения, которые, постоянно умножаясь, подготавливали почву для серьезных открытий. Такое внимательно-заинтересованное и объемное восприятие материалов о Фурманове и его творчестве позволяет исследователю добиться многого. Во-первых, наряду с принципиально осознаваемым отличием одного научного направления от другого, выясняется их некое единство; во-вторых, становятся очевидными известные взаимодействия между ними и, наконец, в-третьих, убедительно вырисовывается плодотворность и большая историческая перспективность некоторых идей и «высказываний, когда-то недостаточно тонко сформулированных…» (стр. 8). Так, выдвинутая одним из теоретиков ЛЕФа, Н. Чужаком, мысль о «новаторстве Фурманова в использовании документальных форм» методологически аргументировалась им неудовлетворительно. Но сейчас можно не доказывать актуальность этой мысли самой по себе! Проблема документализма в художественном творчестве находится в русле современных размышлений как самих писателей, так и историков и теоретиков литературы.

Подобную же актуализацию приобретают соображения известного литературного критика 20-х годов В. Полонского. В его статье «О Фурманове» находим, по замечанию Г. Порембиной, интересные наблюдения над структурой романов «Чапаев» и «Мятеж». Научная ценность трудов критика, по мнению польского исследователя, усиливается еще и тем, что в них была выдвинута проблема внутренней сопряженности и единства всех элементов художественного произведения, той его целостности, которая достигается при помощи формообразующей функции авторской позиции или оценочного отношения писателя к создаваемой эстетической реальности. Впоследствии подобная проблематика найдет свое терминологическое оформление в понятии «образ автора». Его содержание будет конкретизировано и углублено в трудах Ю. Тынянова и особенно В. Виноградова. Ими будут исследованы содержательные моменты этой категории поэтики, а также различные формы ее выражения. Что же касается В. Полонского, то его заслуга состоит в том, что он не только наметил общие теоретические контуры «образа автора», но и, исследовав формы его проявления в структуре романов Фурманова, отвел от писателя многочисленные обвинения в биографизме. Критик настаивал на отсутствии полного тождества биографической личности Фурманова и «образа автора» в его творчестве. Он, как отмечает Г. Порембина, попытался «решить проблему в ее художественном качестве, реализованном в тексте» (стр. 18).

Весьма тонко осуществленное В. Полонским расслоение «биографической личности» писателя и его творческого облика – при необходимой оговоренности их известного единства – в атмосфере 20-х годов было направлено в первую очередь против вульгарно-социологических идентификаций. Насколько своевременной и нужной была подобная критика, станет ясным, если мы вспомним теоретические статьи и некоторые историко-литературные исследования В. Переверзева, где найдем бесчисленные отождествления писателей и создаваемых ими характеров.

Интересен и второй раздел работы. Он насыщен огромной теоретической информацией. Г. Порембина не только хорошо ориентируется в обширном материале, но и демонстрирует его глубокое и всестороннее понимание.

Характеризуя состояние советского литературоведения 30 – 50-х годов, Г. Порембина выявляет главное. «Временная граница этого периода, – пишет она, – оказалась ознаменованной победой, развитием и упрочением» метода социалистического реализма в его «полном, определенном и цельном качестве». Исследователь проводит весьма важную мысль: метод социалистического реализма – это не только инструмент эстетического освоения действительности. Как методология и форма познания он распространяется и на художественную литературу, «и на дисциплины, с ней связанные». Этим принципиально подчеркивается подлинно творческая универсальность социалистического реализма, его многогранность. В исследовании Г. Порембиной показано, что социалистический реализм является мощным генератором как художественных идей и форм, так и их научно-эстетических истолкований. С мужанием основного метода советской литературы росло и крепло наше литературоведение и критика. Само собой разумеется, что, говоря о столь широкой разветвленности и многообразии форм социалистического реализма как форм художественных и форм научных, Г. Порембина предлагает изучать этот метод прежде всего исторически, ибо, по ее замечанию, «только тогда можно избежать недоразумений в интерпретации» (стр. 18). Процесс становления социалистического реализма сопряжен, конечно, с обогащением его идейно-творческой структуры, с усилением мощности его как художнического, так и научного инструментария. Одной из основных его категорий стало понятие правды, которое в первое время отождествлялось с понятием реализма вообще. Конечно, правда и реализм – не всегда и в полной мере синонимы, но в изучаемую пору теоретический эффект подобной синонимии заключался в том, что понимание реализма освобождалось от его узкой трактовки как «социологического эквивалента» литературы. Оно переводилось в план широкого изучения его художественно-гносеологической специфики. Естественным продолжением такой консолидации принципов социалистического реализма явилась интенсивная теоретическая разработка проблемы типичности, а затем и народности литературы, что укрепляло позиции литературной критики в ее борьбе с социологически упрощенными воззрениями на художественное творчество. Все эти достижения советского литературоведения позволили смело и четко решать вопросы творческой индивидуальности писателя, ее социально-исторической репрезентативности и типологии.

Расширение теоретических горизонтов и возможностей литературоведения обеспечивало успешное освоение наследия художников слова, в том числе и Фурманова. Именно в это время в литературной критике активно обсуждаются вопросы реализма произведений Фурманова, выявляется мера эстетической ценности его художественных открытий – в сравнении и сопоставлении реалистической поэтики с фотографичностью натурализма, с пресловутой «точностью» узко трактуемого документализма и т. п.

Любопытен и содержателен также раздел книги Г. Порембиной, где анализируются мнения и дискуссии о характерологии романов Фурманова. Споры эти весьма знаменательны, они явились средоточием методологической проблематики литературоведения 30- 50-х годов, а их непосредственным теоретическим результатом было освобождение научной мысли от доминантно-характерологического восприятия литературных произведений. Правда, рецидивы подобной методологии анализа встречаются еще и сейчас, но это ничуть не приуменьшает плодотворных итогов научного прогресса, достигнутого к концу изучаемого периода.

В последние двадцать лет советское литературоведение добилось крупных научных успехов. Это, отмечает Г. Порембина, сказывается и на общем уровне фурмановедения. Исследователи интенсивно осваивают архивные материалы писателя, ведут широкие текстологические изучения, углубляют свои знания биографии Фурманова, более глубоко и тонко разрабатывают проблемы поэтики его произведений. Генерализирующим направлением этих обширных и всесторонних штудий является изучение метода и стиля – как явлений индивидуально-творческих, так и в их связи с общими тенденциями историко-литературного развития. Далеко не последнее место в этих размышлениях занимают проблемы типологии художественного творчества. Историко-функциональное литературоведение работает над проблемами «моделей» (выражение Г. Порембиной) писателя и читателя – в различные литературные эпохи.

В связи с расширением репертуара и диапазона проблем меняются содержание и самый тип исследовательских работ. Они становятся более глубокими, научно выверенными, а подчас и прямо-таки виртуозными по своей исследовательской методике, в которой, по словам Г. Порембиной, можно обнаружить умелое владение самыми разнообразными «техническими» ресурсами и средствами литературоведения – «элементами компаративистики, психологизма, а также социологизма» (стр. 18).

Однако наука развивается не сама по себе, а людьми, которые в ней работают. На наш взгляд, в современных историографических исследованиях не всегда достаточно помнят о творческих индивидуальностях ученых. Историков науки в большей степени интересуют идеи этих последних, а не они сами. Наука, для некоторых ее летописцев, живет «без генералов». Г. Порембина же, напротив, когда это необходимо, всякий раз пишет об ученых. Причем она создает их «творческие портреты» – столь объемны, живы, точны и содержательны описания подобного рода. Здесь воссозданы творческие индивидуальности таких ученых, как П. Куприяновский, С. Шешуков, Е. Прохоров, Т. Дмитриева, Г. Белая, Н. Драгомирецкая и др.

В рецензируемой книге, при всей ее глубине и серьезности, есть, конечно, и спорные положения. Насколько содержательны, например, те классификации научных направлений в литературоведении 20-х годов, которые предложил У. Фохт еще полвека назад, и выдержала ли эта классификация испытание временем, нужно проверять и доказывать, тогда как Г. Порембина использует эту классификацию в качестве общепризнанной. С другой стороны, то, что нам представляется очевидным, порою ускользает от автора работы: по нашему мнению, Г. Порембиной явно недооценено значение статей А. В. Луначарского о Дмитрии Фурманове.

Укажем еще на хотя и незначительные, но досадные промахи автора. Например, фильм «Чапаев» вышел на экран не в 1936 году, как об этом пишется в книге (стр. 40), а в 1934-м; г. Верный, где происходит действие в романе «Мятеж», в настоящее время – Алма-Ата, а не Фрунзе; город этот к тому же столицей Туркестана не был и не является (стр. 63). Произведение Фурманова «Записки обывателя» стало известным не в 1929 году (стр. 73), а в 1926-м, когда оно впервые было опубликовано в журнале «Молодая гвардия» (N 10), о чем справедливо говорится на стр. 41 труда Г. Порембиной. Отметим также фактическую ошибку или описку, критик-публицист Лев Сосновский поименован Людвигом (стр. 13).

Однако указанные спорные моменты и недочеты – не более чем частности. Книга Г. Порембиной – серьезное и оригинальное исследование, стимулирующее дальнейшее изучение творчества Фурманова.

г. Иваново

Цитировать

Жарский, Ф. Об изучении творчества Фурманова / Ф. Жарский, В. Раков // Вопросы литературы. - 1979 - №11. - C. 264-268
Копировать