О новелле – ярко и оригинально
А. Залаторюс, Литовская новелла XX Века. Досоветский период. Семантический аспект, Вильнюс, «Вага», 1981, 334 с. (на литовском языке).
В одной из своих статей А. Залаторюс отмечал: «Сегодня литературоведческие труды часто пишутся обезличенным стилем, который теоретически должен свидетельствовать об объективности автора, но который на самом деле нередко показывает лишь неумение оригинально мыслить и говорить». В этом распространенном грехе нельзя упрекнуть автора книги «Литовская новелла XX века». Он не прячется за якобы объективным способом изложения, пишет просто и раскованно, а в своих суждениях открыто опирается на личный эстетический вкус. Книгу эту легко и интересно читать, хотя в ней решаются непростые вопросы истории и теории литературы.
Объект и аспекты исследования избраны А. Залаторюсом отнюдь не случайно. В литовской прозе новелла долгое время – с конца XIX века вплоть до 60-х годов нашего века – была доминирующим жанром. Автор монографии не без основания считает новеллистику наиболее живым и подвижным элементом национальной культуры: в ней сразу же отражались социальные перемены, общественный опыт, движение эстетической мысли. Здесь впервые опробовались новые способы художественного мышления, испытывались литературные приемы новых художественных направлений. Поэтому в новелле ярко отразились закономерности развития прозы, литературы и общественного сознания.
Стремясь выявить линию художественного развития литовской новеллы, А. Залаторюс отказался от описательного метода и попробовал взглянуть на развитие жанра под общим углом зрения и с большей дистанции. Одно из важных преимуществ такого «панорамного» взгляда – возможность сосредоточиться на главных этапах, исследовать наиболее значительные сдвиги в семантике новеллы.
Автор ставит своей задачей проникнуть в глубинные слои семантики, возможно полнее раскрыть общий смысл произведения – модель мира, концепцию человека, понимание автором смысла жизни – и таким образом показать универсальную жизненную основу произведения, его актуальность для современного читателя. Таким образом, новелла выводится в широкие временные просторы, где она, сталкиваясь с вопросами и проблемами, возникавшими перед человеком других эпох, начинает менять и обогащать свой смысл.
Стремление выразить этот универсальный смысл отнюдь не означает, что игнорируются другие пласты произведения. Наоборот, модель мира, концепция человека и понимание смысла жизни воссоздаются посредством анализа стиля, композиции, жанра, способов повествования.
В исследовании явно ощущается полемический подтекст, который направлен, прежде всего, против стереотипов мышления, против некоторых кажущихся самоочевидными истин, против недиалектического воззрения на взаимоотношения литературы и жизни. В центре внимания автора не столько зависимость литературы от социальной действительности (эта тематика в литовском советском литературоведении изучена достаточно полно); сколько относительная самостоятельность, сфера внутренних закономерностей, специфики литературы. А. Залаторюсу «важно не только сравнить вторичный мир с первичным (произведение с действительностью), не только проследить, какие авторские идеи были реализованы или соответствовали направлению исторического движения, но и попытаться охарактеризовать вторичный мир как определенную семантическую модель, которую последующая литература закрепляла, трансформировала или отрицала» (стр. 64).
О плодотворности такого подхода говорят показанные А. Залаторюсом факты неравномерного развития литературы и социальной действительности. Например, после легализации литовской печати (в 1904 году) следовало ожидать увеличения количества и улучшения качества новелл. Однако ничего подобного не произошло. По мнению автора, упразднение внешних препятствий не могло сразу же освободить творческую энергию, так как раньше духовная энергия в основном была направлена в русло протеста против социального и национального гнета, а не в русло творчества. Влияние новых социальных факторов сказалось лишь позднее, да и то не прямо, часто – косвенным образом.
Другой важный принцип работы – на XX век смотреть не формально, не в календарном, а в философско-эстетическом смысле, как на время, которому присущи свои идеи и художественные нормы. Такая исходная позиция позволила автору увидеть много интересных особенностей в художественных системах, которые органически связаны с философско-эстетическими концепциями XIX и XX веков, увидеть их развитие. В первой, которая ярче всего выразилась в творчестве Ю. Жемайте, акцентируются прагматические моменты, внимание к внешней, материальной фактуре жизни, некоторая замкнутость модели мира, категоричность художественного суждения, в то время как основными чертами литературы XX века является индивидуальная точка зрения на мир, вообще возросшая роль индивидуальности, многозначность образов и явлений, а также сознание относительности тех или иных суждений, терпимость к иным точкам зрения.
А. Залаторюс прослеживает движение литературного самосознания от первой ко второй философско-эстетической системе.
Точкой отсчета избирается модель мира, сформировавшаяся в прозе в конце XIX века. Закрепившись в сознании читателей, она превратилась в стойкую литературно-эстетическую традицию, которую наследовали и вместе с тем трансформировали последующие поколения прозаиков.
Правда, иногда противопоставление художественных систем XIX и XX веков несколько абсолютизируется автором. Противопоставление тянется через весь труд, оно определяет характеристику творчества новеллистов и начала (Й. Билюнас, А. Венуолис), и конца (П. Цвирка, Ю. Грушас, А. Вайчюлайтис, Ю. Балтушис) исследуемого периода. Это в какой-то мере сгладило сложность и противоречивость развития литературы: ведь молодое поколение свои концепции создавало под влиянием не только упомянутой эстетической программы, но и других художественных систем, порожденных яркими индивидуальностями – Й. Билюнасом, А. Венуолисом, В. Креве, Ю. Савицкисом, которых исследователь относит к традиции XX века.
Было бы несправедливо утверждать, что концепция литературного развития А. Залаторюса основывается исключительно на анализе диахронных связей. Иногда делаются разрезы вдоль синхронной оси. Примером синхронных связей может быть противопоставление моделей мира В. Креве и Ю. Савицкиса, а также сравнение художественного мира сборника новелл П. Цвирки «Закат солнца в Никской волости» с традиционной моделью действительности, существующей в сознании читателя. Однако такие связи заглушаются преобладающими диахронными связями.
Подчеркнутое противопоставление двух философско-эстетических систем, мне кажется, сместило некоторые соотношения в художественном мире Билюнаса и Венуолиса. В их новеллах автор крупным планом показывает то, что характерно для человека XX века, и игнорирует особенности, сближающие их с предшественниками, с традицией. Сомнения вызывает, например, мысль, что в прозе Билюнаса «у каждого человека есть возможность неожиданного поступка. В нем нет ничего обязательного, что следовало бы непосредственно из логики его характера. Человек Й. Билюнаса открыт и миру, и себе» (стр. 78). Условность этого утверждения в полной мере раскрывается при сравнении образа человека у Билюнаса и у экспрессиониста Савицкиса. С этой точки зрения Билюнас оказался бы гораздо ближе к Жемайте, чем к писателям, наиболее ярко представляющим мироощущение XX века. И вообще А. Залаторюс тому, чем писатели отличаются от своих предшественников, уделяет гораздо больше внимания, чем тому, в чем они схожи. Таким образом, умаляется роль преемственности и преувеличивается роль трансформации и новаторства.
В результате этого переход от одной литературно-эстетической эпохи к другой в интерпретации А. Залаторюса получается излишне резким. Утверждая, что переворот в традиционном позитивистском мироощущении совершили в основном теория относительности, квантовая механика и глубинная психология (они утвердились в общественном сознании лишь в конце второго десятилетия XX века), А. Залаторюс находит характерные для XX века идеи уже в высказываниях Й. Билюнаса (1904) или в исповеди героя повести импрессиониста И. Шейнюса «Летнее угощение» (1914). Но герой Шейнюса называет вдохновителями новых идей философа Гегеля и психолога Вундта – типичных представителей господствовавшего в XIX веке эволюционизма. А поскольку эти высказывания действительно созвучны мироощущению человека XX века, постольку корни такого мироощущения следует искать не в названных философских, психологических и физических учениях, а в общей, характерной для начала века «атмосфере исканий и переоценки». Об этом в другом месте говорит, хотя и вскользь, и сам автор монографии. Таким образом, даже те особенности творчества Билюнаса, Венуолиса и отчасти Креве, которые показаны в монографии, дают основание рассматривать этих писателей как переходный этап между двумя художественными эпохами.
Эти спорные, во всяком случае – недостаточно аргументированные, решения отчасти уточняются в последней главе «Информативность текста». Анализируя существенные, но мало разработанные вопросы поэтики, например отношения текста и контекста, автора и читателя, исследователь здесь более точно определяет роль новеллистов переходного периода и больше внимания уделяет синхронным связям. Творчество большинства писателей рассматривается в силовом поле нескольких художественных систем – как предшествующих, так и существующих параллельно.
В этой главе, как и в предыдущих, главная задача литературоведа – воспроизведение ведущей линии изменения эстетической информативности текста. И здесь точка отсчета – художественные принципы Жемайте, среди которых определяющим считается принцип простоты. Однако простота произведений писательницы – не осознанный художественный принцип, а следствие еще не разработанной художественной системы, неспособности мыслить и говорить о сложном, выявлять подтекст. Эстетическая емкость слова увеличивалась по мере «сгущения» внутритекстовых связей (Билюнас), более эффективного использования интонационных и ритмических возможностей слова (Венуолис), усиления его самостоятельности, его актуализации (экспрессионисты Ю. Савицкие, П. Тарулис). Однако экспрессионизм, «возродив звучание отдельного слова, сделав его заметным и экспансивным, в то же время наложил на него ношу, под тяжестью которой слово надломилось» (стр. 294). Повествование стало излишне метафоричным, неестественным, поэтому новое поколение новеллистов (П. Цвирка, А. Венцлова, А. Вайчюлайтис, Ю. Балтушис) вернулось к простоте. Но это простота уже другого качества – это эстетическая простота, возникшая из потребности преодолеть риторичность, вычурность слова, доведенную до крайности эпигонами лиризма и экспрессионизма. Слово как бы возвратилось к исходной точке – простоте, но возвратилось, двигаясь не по прямой и не по кругу, а по спирали.
Следует упомянуть еще одну интересную особенность труда. Пожалуй, впервые в литовском литературоведении читателю отводится такое значительное место в развитии литературы. В традиционную литературоведческую триаду (действительность – автор – произведение), объясняющую главным образом процесс возникновения произведения, включается и читатель, и это позволяет выйти к анализу исторического функционирования произведения. Читатель в интерпретации А. Залаторюса – пассивный и в то же время активный участник литературного процесса. Пассивный потому, что его художественный вкус формируют действительность и предшествующая литература, а активный потому, что от него исходит социальный и эстетический заказ, – писатель творит, достаточно ясно представляя, чего от него ждет та или иная группа читателей. Например, писатели конца XIX века ориентировались, прежде всего, на крестьянина, едва умеющего читать. У него не было ни времени, ни потребности углубляться в тонкости текста. Поэтому художественный образ в творчестве этих писателей одномерен. По мере роста образованности народа, роста интеллигенции прежний уровень прозы уже не удовлетворял возросшим требованиям, и писатели, таким образом, вынуждены были искать новые способы художественного мышления и очень часто находили их в соседних литературах – русской, польской, немецкой, использовали и творчески перерабатывали их опыт.
Иногда и сам литературовед рассматривает и оценивает, произведения, основываясь исключительно на непосредственных чувствах, возникающих в процессе чтения. Используя метод пристального чтения, исследователь нередко приходит к интереснейшим выводам, позволяющим в новом свете увидеть даже хрестоматийные произведения, о которых, казалось, уже все сказано.
История литовской новеллы у А. Залаторюса имеет сложную, далеко не прямую и не равномерную траекторию, определяемую индивидуальностью писателя, реальной жизнью и противоречивыми философскими, моральными и эстетическими концепциями и конвенциями века.
Острая анализирующая мысль, оригинальная интерпретация литературных фактов и процессов, умение раскрыть всю полноту, всю емкость текста и вместе с тем ясное, логичное изложение позволяют считать «Литовскую новеллу XX века» одной из наиболее значительных работ в современном литовском литературоведении.
г. Вильнюс