Новые стихи

«Неуклонный процесс рационализации, отчуждения мастерства от души художника происходит сегодня в новейшей русской поэзии», – писал в самом начале 80-х годов ныне покойный Юрий Карабчиевский.

Поэзия почти заблудилась в зарослях внешней непростоты. Рискованно, беспрепятственно удлиненные строки с бесчисленными безвольными анжанбеманами начали разрушать деспотизм формы, не дающий материи разбегаться. Новейшая поэзия в пределах последних трех с лишком десятилетий не выдержала самого грозного испытания – испытания простотой, не той, которая хуже воровства, не внешней. Наука оказалась более выносливой, ибо истоки многих ее идей не логической, а эстетической природы. Стремление к упорядочению, симметрии, к изяществу результата зачастую служит одной из главных движущих сил научного исследования, между тем как в поэзии подвергся порче один из главных ее инстинктов – инстинкт лаконизма (понятие не арифметическое). Видимо, не случайно серьезный исследователь поэзии и апологет Мандельштама, быть может, несколько неожиданно даже для самого себя воскликнул недавно: «Сегодня только ленивый не пишет невнятные стихи, уже сложились группы стихотворцев, сделавших непонятное своим знаменем». Компьютерный порошок оказался не в силах заменить ницшеанское «пишите кровью», его «пафос дистанции». Попытки набить руку на метафизической тревоге и трансцендентальном гуле не увенчались успехом.

Избежать влияния этих процессов, вероятно, невозможно.

* * *

Когда я думаю о людях этого века, о его поэтах, стихотворцах, о себе самом, на память приходит история Карла XIV Иоанна (Юхана). Он скончался зимой 1844 года на девятом десятке. Когда безгласное тело обмывали, на груди была обнаружена татуировка на французском языке: «Смерть королям». Вспомнилось, что Карл XIV – это ведь бывший наполеоновский маршал Бернадот. В 1810 году бездетный король Карл XIII усыновил его и сделал кронпринцем, а после смерти августейшего приемного отца Бернадот унаследовал корону. До того как он стал наполеоновским маршалом, Бернадот был генералом революционной армии. А еще раньше – рядовым волонтером. Вот тогда-то молодой патриот, сражавшийся за свободу, равенство и братство, против ненавистных тиранов, сделал татуировку, оказавшуюся позже столь неуместной.

* * *

«Все это трали-вали…» – думает он.

Юрий Казаков

Сперва была – война, война, война,

А чуть поздней – отвесная стена,

Где мотоциклы шли по вертикали,

Запретную черту пересекали

Бессонницей, сводящею с ума

От переводов длинных по подстрочнику, —

Забыться не давали заполночнику

Советские игорные дома.

Эпохи этой банк-столы, катраны

И тумбы – зачаженная подклеть,

И – напоследок – страны, страны, страны

В чужой земле, где суждено истлеть,

А вот воскреснуть предстоит едва ли, —

Неважно, кто меня перевезет —

Ладья Харона или просто плот,

А может быть, паром из «Трали-вали».

 

* * *

Он принял правила игры

В чужеязычной, современной

Поэзии со вскрытой веной

От наркотической иглы.

И внешняя непростота,

Мешая выразиться чуду,

Непроницаемо густа,

Как заросли, восстала всюду.

 

Он мог ее преодолеть,

Нарушив принятые правила,

И к ней не возвращаться впредь –

Но время правилами правило.

 

* * *

Он сорок лет грозится написать

Воспоминанья обо мне, злодее,

Напоминая о себе опять

И о своей навязчивой идее.

 

Он своего добьется все равно,

Мои злодейства обнажит пред миром

И выразит при этом лишь одно –

Что я все время был его кумиром.

 

* * *

Воткнута в бабочку игла,

Висок прижат почти что к дулу —

Сверхгениальная игра

В бессмертную литературу.

 

КУСТ

Вот музейная зала

прохладной страны островной.

Там куст Леонардо

с картона

встает предо мной.

 

Этот куст Леонардо…

Куда он летит, куда?..

И хотя, конечно,

воздух чужбины пуст,

Этот куст Леонардо,

этот всеобщий куст —

Первопредтеча

рябинового куста.

 

* * *

В.

Хотите продолжить чтение? Подпишитесь на полный доступ к архиву.

Получить доступ

Уже подписаны? Авторизуйтесь для доступа к полному тексту.