№7, 1970/На темы современности

Новое поэтическое поколение

Каждый год приносит нам сотни интересных поэтических публикаций, десятки прозаических произведений, новые пьесы… В литературе происходят многообразные процессы, выдвигаются новые имена, кристаллизуются художественные направления. Прямой долг и насущная необходимость текущей критики – проанализировать эти процессы, попытаться поверить их живой современной действительностью, сопоставить движение жизни и движение литературы.

Разумеется, это не простое дело. Ведь иные явления далеко еще не сформировались, они находятся в стадии становления. О характере и плодотворности других можно спорить. И не удивительно, что в критике возникает полемика о дальнейших путях и тенденциях развития нашей литературы, отдельных ее родов и жанров.

В дискуссионном порядке «Вопросы литературы» публикуют статью В. Кожинова, посвященную современному этапу развития советской поэзии. Быть может, рано еще, как это делает автор, говорить о смене поколений, но совершенно очевидны перемены, происходящие ныне в советской поэзии, – об этом речь идет и на многочисленных устных дискуссиях, и в некоторых печатных выступлениях критиков.

Разумеется, В. Кожинов не может претендовать на последнее слово в ведущихся спорах. Более того, иные его оценки выглядят недостаточно аргументированными и даже односторонними. Тем не менее, на наш взгляд, публикация этой статьи может послужить началом нового «тура» обсуждения сегодняшних дел нашей поэзии

Новое поэтическое поколениеВ. КОЖИНОВ

Как-то исподволь и, в сущности, незаметно сложилось у нас новое поэтическое поколение – поколение тридцатилетних. И в критике, и в сознании читателей давно уже прочно утвердились понятия о двух последних по времени поколениях поэтов – «военном» и «послевоенном». Второе из них громко заявило о себе в середине 50-х годов, а затем долго набирало силу, множилось, расширялось и в конце концов даже изменило свое лицо (впрочем, то же произошло отчасти и с поэтами, пришедшими с войны).

И пожалуй, только лишь в самое последнее время отчетливо обозначилась новая смена – поэты, родившиеся около 1940 года, которые почти не помнят войны, а к середине 50-х еще не перешагнули отроческого возраста. Между тем критика, говоря об этих поэтах, до сих пор не склонна, кажется, отделять их от старших их собратьев, которым сейчас около сорока и которые сформировались в совсем иных жизненных условиях. Правда, ранние, юношеские стихи теперешних тридцатилетних действительно примыкали к стихам ближайших предшественников, как это обычно и бывает. Но сейчас, когда наступает или уже наступила зрелость, стало ясно, что перед нами совершенно новая поэтическая волна.

Я чувствую, что читатель ждет имен. Их назвать не так легко, ибо, перечисляя представителей поэтического поколения, всегда опасаешься, что упустишь те или иные значительные имена. Вполне вероятно, что я не смог заметить стихи многих истинных поэтов. Лишь совсем недавно, например, я открыл для себя таких превосходных поэтов «послевоенного» поколения, как воронежец Анатолий Жигулин, томич Василий Казанцев, сахалинец Евгений Лебков, хотя все они печатались уже много лет.

Тем не менее назвать имена все же необходимо. Среди наиболее характерных представителей нового поколения можно выделить Эдуарда Балашова, Владимира Леоновича, Александра Плитченко, Бориса Примерова, Николая Рубцова, Александра Черевченко, Олега Чухонцева, Игоря Шкляревского.

Безусловно, это очень разные поэты. Разделяет их, в частности, и различная степень известности, «признанности». Но, как мне кажется, есть в них и некая общность – общность поэтического поколения.

Критика обычно рассматривает этих поэтов в одном ряду с Р. Рождественским и В. Гордейчевым, А. Вознесенским и В. Цыбиным; между тем это столь же неправомерно, как ставить только что названных поэтов в один ряд с М. Лукониным и Б. Слуцким. Перед нами иное поколение, во многом резко отличное от предшествующего.

Начать хотя бы с темы в самом широком значении слова. Часто говорят, что тема в поэзии – дело несущественное; важно не то, о чем сказал поэт, а что он сказал. Это, в общем, верно. Но бывает и так, что самая тема в ее основных очертаниях приобретает значение открытия. Речь, конечно, идет о поэтической теме, просвеченной художественной мыслью и страстью.

Для предшествующего поколения было характерно, в частности, более или менее четкое разделение на поэтов «городских» и «деревенских». Это были своего рода принципиальные позиции, и поэты этих двух течений подчас даже «враждовали» между собой. Новое поколение как бы сразу снимает это разграничение. Хотя критика по инерции причисляет, скажем, Николая Рубцова к «деревенским» поэтам, сам он осознает себя совсем по-иному. Он пишет (стихи эти не из лучших, но в данном случае важно открытое признание):

…Хочется как-то сразу

Жить в городе и в селе…

 

Меня все терзают грани

Между городом и селом…

 

О том же, в сущности, говорит и Борис Примеров:

Я по-новому думаю,

а живу по старинке,

Говорю о деревне,

а приехал в Москву…

 

Эта новая тема жизни «на грани» имеет глубокий поэтический смысл.

Между прочим, едва ли не первым открыл эту тему поэт предшествующего поколения, который сумел как бы вырваться вперед. Причем тема эта была воплощена им с подлинной поэтической силой.

Речь идет о стихах Анатолия Передреева, стихах об «окраине», из которой еще «не получилось» города, но село уже «навсегда утрачено».

Взрастив свои акации и вишни,

Ушла в себя и думаешь сама,

Зачем ты понастроила жилища,

Которые – ни избы, ни дома?

 

Перед нами чуть ли не самый «типичный» образ современной жизни. Когда города невелики, их окраины почти незаметны – сразу за городом начинаются поля, леса, луга и среди них села. Но за каких-нибудь два последних десятилетия на пространствах России выросли большие и просто огромные города, которые не могут удержать городскую энергию и атмосферу в своих непосредственных границах. Сила города переплескивается, и на километры за его пределами образуется окраина – уже не город, но еще и не село…

Окраина, ты вечером темнеешь,

Томясь большим сиянием огней,

А на рассвете так росисто веешь

Воспоминаньем свежести полей,

 

И тишиной, и речкой, и лесами,

И всем, что было отчею судьбой…

Разбуженная ранними гудками,

Окутанная дымкой голубой…

 

Зажатая между сиянием электричества и веянием полей, между гудками заводов и голубой дымкой, окраина живет сложной, двойственной жизнью, которая, быть может, наиболее верно и рельефно выражает современную жизнь вообще. Здесь грань двух миров, здесь узел противоречий, здесь обнаженный срез сегодняшнего бытия. Тянет, влечет к себе город, но как быть со «всем, что было отчею судьбой»?

Итак, стихи об окраине. Но они не были бы настоящими стихами, если бы дело шло только о «картине», об «образе». Вчитаемся внимательно – и в первой же строфе кольнет ощущение, что речь не только об окраине:

…Окраина, куда нас занесло?

И города из нас не получилось,

И навсегда утрачено село…

 

Эти стихи и о самом поэте, о его судьбе, очутившейся на грани, на пороге, который невозможно не переступать и невозможно переступить. И конечно, также и о поэте это пронзительное, удивительно русское:

…Ты собиралась только выжить, выжить,

А жить потом ты думала, потом…

 

Стихи подлинны потому, что в них вошло, перелилось, обрело свое стихотворное бытие жизненное поведение поэта, его судьба, он сам, ушедший в себя и размышляющий на этой грани между городом и селом.

Но эти стихи – менее всего «аллегория», иносказание, символ. Окраина в них действительно «ушла в себя и думает сама». Просто для того, чтобы ее бытие стало стихотворением, оно должно было сначала войти в самого поэта, в его жизненное поведение. О том, как это происходит, замечательно рассказал Михаил Пришвин.

Он вспоминал, как однажды «постарался почувствовать прекрасный солнечный вечер в лесу. Но, как я ни всматривался… я видел только красивость леса без всякого содержания…

И вдруг я понял, что содержание художественного произведения определяется только поведением самого художника, что содержание есть сам художник, его собственная душа, заключенная в форму…

…Но вдруг выпорхнула и вспыхнула в лучах вечерних и острых стайка певчих птиц, начинающих перелет свой в теплые края, и лес стал для меня живым, как будто эта стайка вылетела из собственной души, и этот лес стал видением птиц, совершающих перелет свой осенний в теплые края, и эти птицы были моя душа, и их перелет на юг было мое поведение, образующее картину осеннего леса, пронзенного лучами вечернего солнца» 1.

Именно так и в стихотворении А. Передреева: окраина с ее душой и самим ее бытием явились поведением поэта, «образующим» самую эту «картину» окраины…

  1. Михаил Пришвин, Дорога к другу, «Молодая гвардия», М. 1957, стр. 247.[]

Цитировать

Кожинов, В. Новое поэтическое поколение / В. Кожинов // Вопросы литературы. - 1970 - №7. - C. 21-32
Копировать