№8, 1966/Обзоры и рецензии

Новое издание Аполлона Григорьева

Аполлон Григорьев, Стихотворения и поэмы. Вступительная статья, подготовка текста и примечания Б. О. Костелянца, «Библиотека поэта», Малая серия, «Советский писатель», М. – Л. 1966, 410стр.

Судьба Аполлона Григорьева – поэта не менее сложна и причудлива, чем судьба Аполлона Григорьева – критика. Стихи и поэмы «последнего русского романтика», как он себя сам называл, преисполнены той же неукротимой энергии мысли и чувства, отличаются такой же силой страсти, интенсивностью поисков, фанатизмом веры, что и статьи основателя так называемой «органической критики».

Но мало говорить о парадоксальности художественного развития и внутренней противоречивости пути Григорьева, о судорожных метаниях поэта и о печати трагической безысходности, которой отмечено его творчество. Советское литературоведение сумело найти «ключ» к наследию Григорьева, определить его реальное место в истории русской культуры, объяснить природу тех «веяний», которым он постоянно поддавался.

Заслуги этого самобытного поэта и критика не должны преувеличиваться, но их и не следует преуменьшать. Развеяны давние легенды, создававшиеся вокруг его имени. Известно, что противники реалистического искусства, отрицая идеи народности и гражданственности, охотно обращались к Григорьеву, односторонне трактуя его опыт и, по сути, фальсифицируя систему его эстетических воззрений. Развенчана спекулятивная критика, пытавшаяся в свое время, поднимая на щит Григорьева, противопоставить его ведущей линии развития нашей классической литературы, Вместе с тем советское литературоведение освобождало репутацию поэта и критика от однолинейных вульгарно-социологических и догматических толкований.

Сказанное имеет прямое отношение к недавнему новому изданию стихотворений и поэм Григорьева.

Стоит сравнить рецензируемую книгу – ее состав и научный аппарат – со сборником, выпущенным в 1937 году в Малой серии «Библиотеки поэта», чтобы убедиться в том, как далеко вперед продвинулась сейчас наука о русской литературе. Прогресс очевиден не только в текстологическом отношении (новая публикация заслуживает абсолютного доверия; внесен ряд существенных дополнений и уточнений, в частности благодаря разысканиям Б. Бухштаба бесспорно установлено, что «гимны» Григорьева являются переводами). Не менее заметно изменился самый характер научного аппарата. Хорошее впечатление оставляет комментарий, лаконичный и содержательный. Четкостью определений при «раскованности» изложения материала отличается вступительная статья Б. Костелянца.

Наиболее полное советское издание стихотворного наследия Григорьева в свое время открывалось серьезной, обстоятельной статьей П. Громова1. Можно говорить о прямой преемственности двух этих изданий, так как Б. Костелянец в обоих случаях выступает в качестве составителя и комментатора. Он остается верен своим принципам подготовки текста и с необходимыми сокращениями повторяет в новом выпуске примечания Большой серии к стихотворениям и поэмам Григорьева. Комментарий – итог большого и кропотливого труда. Что касается вступительной статьи, то Б. Костелянец вносит много нового и оригинального в трактовку творчества поэта.

Впервые с такой тщательностью анализируются поэтические циклы Григорьева; интересны страницы, посвященные самым значительным его произведениям, лирическим и эпическим. Так, например, «Комета» (1843), рассмотренная в широкой историко-литературной перспективе, раскрывается в статье Б. Костелянца во всем своем истинном значении. Очень кстати параллели с «Портретом» Пушкина, уместны ссылки на идеи Фурье, на перекличку с философией Шеллинга. Богатство аналогий позволяет исследователю убедительно аргументировать выводы о своеобразии мироощущения молодого Григорьева, о его понимании противоречивости духовного облика человека и путей формирования личности как в условиях современного поэту общества, так и при будущем социальном устройстве. Стихотворение «Комета» – раздумье о сущности творческого начала в природе, в душе человека, в исторической жизни народов.

Метод микроанализа, к которому прибегает Б. Костелянец в исследовании поэзии Григорьева, весьма плодотворен. Каждое значительное стихотворение, каждая поэма воспринимается как необходимое звено в цепи идейно-эстетических исканий Григорьева, последовательно и целеустремленно обнажается непростая логика развития поэта.

В этой связи показателен анализ знаменитой «Цыганской венгерки» (1857), одной из жемчужин русской лирической классики. Б. Костелянец пишет, что в «Венгерке»»прорывается бунтарское, тревожное начало, не имеющее ничего общего ни с христианским смирением, ни со славянофильским подчинением личности общинному благолепию. «Сломить» долю – это мотив уже не фольклорный, а григорьевский. Да и вообще в этом остром противопоставлении доли и воли как понятий непримиримых, из которых одно воплощает здесь гнет необходимости, а другое – свободу человеческого чувства, реальную жизнь во всем богатстве ее проявлений, снова оживает перед нами подлинный Григорьев, хотя и изменившийся, но уже хорошо знакомый нам по стихам сороковых годов». Очень конкретно прослежен путь от ораторско-патетического жанра «Кометы» к эмоционально-напевному, романсному началу «Венгерки». Григорьев 50-х годов, выразив главную свою тему в романсе, не упростил, не измельчил, не обеднил ее. Сложную драму современного человека поэт выразил так, что «она перестала звучать как драма исключительно интеллигентных, «образованных» общественных кругов, а зазвучала как выражение драмы общенародной – и «низов», и мыслящих «верхов» в условиях крепостнической России». Таков один из важных и ответственных выводов о новом качестве поэзии Григорьева, к которому приводит синтетический анализ формы и содержания стихотворения.

Можно было бы перечислить еще ряд примеров, свидетельствующих о том, что Б. Костелянцу, как правило, такой анализ удается. Он не препарирует целостный организм, не нарушает его кровообращения, что случается, когда идея отъединяется от образа, мысль – от неповторимой формы, в которую она облечена.

 

 

Факты исторические в его изложении не становятся нейтральным «фоном», а жизнеописание поэта помогает глубже заглянуть в «лабораторию стиха», понять, отчего григорьевский стих раскален, как вулканическая лава.

И все-таки вступительной статье Б. Костелянца, нам кажется, недостает завершенности. В заключительной части автор невольно отступает от своих же принципов и «выравнивает» Григорьева, дает «завышенные» оценки, не всегда считаясь с объективной истиной. Речь идет об определении общего значения поэтического наследия Григорьева и его, так сказать, современного звучания.

Думается, что П. Громов в предшествующем издании, отдавая должное поэту, был более объективен в своих выводах. Он писал о неровности поэзии Григорьева, в которой рядом с вещами большой внутренней силы и обаяния нередки стихотворения и поэмы неряшливые, иногда просто технически беспомощные. Сама эта неровность поэзии Григорьева по-своему преломляет общий драматизм его исторической судьбы: «ведь эти вспышки яркого, своеобразного таланта часто свидетельствуют о том, что Григорьев – человек и поэт – никак не может убедиться в справедливости и основательности многих теоретических построений Григорьева-критика».

П. Громов признает, что яркие и своеобразные произведения Григорьева представляли собой как бы зерна, прорастание которых в будущем, в иных исторических условиях, дало одну из блестящих сторон поэтической системы Блока. Но критик трезво оценивает противоречивую статью Блока «Судьба Аполлона Григорьева». Блок, и это несомненно, в какой-то степени усваивал и по-новому в своей творческой работе воспринял не только сильные, но и слабые стороны воззрений Григорьева. Он, между прочим, возводил в достоинство то, что было слабостью Григорьева, – видел его силу в «надпартийности».

Круг других вопросов, по сути дела, обойден во вступительной статье к рецензируемому изданию. Конечно, Б. Костелянец имел основание дезавуировать обвинения З. Гиппиус в адрес А. Блока как издателя и апологета Григорьева2. С этой задачей он справился. Но, беря «под защиту» Блока от нападок З. Гиппиус, махрово реакционный смысл которых несомненен, и поддерживая стремление автора поэмы «Двенадцать» в статье «Что надо запомнить об Аполлоне Григорьеве» (1918) ввести в революционную современность, сделать ей сопричастным «все богатое царство» его, Григорьева, мысли, нельзя упрощать вопроса.

Концепция русского «гамлетизма» Григорьева Б. Костелянцем изложена слишком бегло и, как говорится, под занавес. С другой стороны, можно ли отрицать, что Блок был несправедлив в своих обвинениях в адрес Добролюбова и Чернышевского, которые-де глумились над Григорьевым? Он вдвойне был несправедлив, резко оценивая Белинского как критика молодого Григорьева. Б. Костелянец вовсе обошел проблему «Белинский и Григорьев». Лишь в примечаниях упомянуты отзывы критика о стихотворении «Город» («Да, я люблю его, громадный, гордый град…») в обзоре русской литературы за 1845 год и в рецензии на книжку Григорьева 1846 года. Можно, разумеется, оспаривать, не соглашаться с отдельными положениями, которые содержались в отклике Белинского на стихотворный сборник начинающего поэта, но игнорировать эти отзывы не следует. Тем более что великий критик с присущей ему проницательностью отметил некоторые существенные стороны таланта Григорьева, как положительные, так и отрицательные, и последующее развитие поэта подтвердило многое в его прогнозе.

В сборник вошли лучшие лирические произведения Григорьева, его поэмы, в том числе «Вверх по Волге», а также переводы из Гёте, Шиллера, Гейне, Беранже, Мюссе, Байрона. Заметим, что Григорьев-переводчик мало изучен, и жаль, что во вступительной статье не сказано ни слова о переводах поэта. В целом же новое издание Ап. Григорьева – хороший подарок всем, кто любит русскую поэзию.

  1. См.: Аполлон Григорьев, Избранные произведения, «Библиотека поэта», Большая серия, «Советский писатель», Л. 1959.[]
  2. См.: «Стихотворения Аполлона Григорьева». Собрал и примечаниями снабдил Александр Блок, М. 1916.[]

Цитировать

Гуральник, У. Новое издание Аполлона Григорьева / У. Гуральник // Вопросы литературы. - 1966 - №8. - C. 206-208
Копировать