Николай Недоброво: судьба и поэзия

Мой дар убог, и голос мой не громок,

Но я живу, и на земли мое

Кому-нибудь любезно бытие:

Его найдет далекий мой потомок

В моих стихах; как знать? душа моя

Окажется с душой его в сношенье,

И как нашел я друга в поколенье,

Читателя найду в потомстве я.

Е. Боратынский

1. ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ

В среде российских филологов Николая Владимировича Недобрбво нельзя назвать фигурой забытой – скорее возвращенной. Всплеск интереса к нему относится к 80-м годам, когда исследователи начали восстанавливать его облик и место в литературной жизни 10-х годов. Для широкого круга читателей он до сих пор остается собеседником и другом Ахматовой, адресатом ее стихотворений. Однако и здесь не все еще проявлено: «диалог», возникший между двумя поэтами, еще до конца не воссоздан (хотя уже сейчас понятно, что «диалог» включает в себя еще множество других «голосов»). Этому мешает то обстоятельство, что в архиве Ахматовой крайне мало материалов, связанных с Недоброво¹, и то, что архив самого Недоброво (точнее, то, что от него осталось) оказался распылен между разными хранилищами, а основная часть его, содержащая, в частности, рукописный сборник стихотворений (наиболее полное собрание из всех имеющихся), попала в Москву (где, к слову сказать, Недоброво никогда и не жил) и оказалась заперта на 50 лет в спецхране ЦГАЛИ².

Между тем Недоброво не только «один из» круга Ахматовой. В литературном мире 1900 – 1910-х годов у него было свое, и довольно заметное, место. Можно говорить о своеобразном литературном деле, которым он, особенно в 10-е годы, был занят. К тому же он раньше стал известен в литературно-художественных кругах как тонкий критик («домочадцем литературы» назвал его О. Мандельштам), автор статей и рецензий в «Аполлоне», «Русской мысли», других изданиях, стиховед³, литературный деятель: он был правой рукой Вяч. Иванова в Обществе ревнителей художественного слова, а в 1913 году основал просуществовавшее два года Общество поэтов. Лишь тогда заинтересованные его деятельностью журналы стали предлагать ему опубликовать его собственные стихи. Публикаций было немного (30 стихотворений и прозаическая повесть «Душа в маске») – в журналах «Русская мысль», «Северные записки», в издании, называвшемся «Невский альманах. Жертвам войны. Писатели и художники» (вып. 1, Пг., 1915), и в «Альманахе муз» (Пг., 1916). Та публикация из пяти стихотворений в «Альманахе муз» была последней. В 1915 году Недоброво заболел туберкулезом, в 1916 году уехал из Петербурга и, по-видимому, никогда больше не вернулся туда. Он умер в декабре 1919 года в Ялте, ему было 37 лет. Рубежный возраст для русского поэта. В Петербурге о его смерти узнали не раньше 1920 года. Лучший друг и самый близкий некогда человек Борис Анреп «похоронил» Недоброво в 1918-м (и пребывал в этой уверенности почти до конца дней, до 60-х годов).

Могилу Недоброво в Ялте разыскал О. Мандельштам, и это единственное, что Ахматова знала о его конце.

Даже библиография Н. Недоброво до сих пор не может считаться собранной. Опись его архива содержит неточности (например, дату женитьбы на Любови Александровне Ольхиной; не полон список публикаций), а немногие сохранившиеся воспоминания о нем не просто труднодоступны, но вовсе недоступны⁴.

Предлагаемые заметки – тоже лишь штрихи к портрету Н. В. Недоброво, основанные на некоторых материалах фонда Н. В. Недоброво в РГАЛИ, с 1991 года открытого для исследователей. Среди других материалов выделяются рукописный сборник стихотворений Недоброво, его статья «О Тютчеве», наброски статьи «О связи русского стихотворного ритма с дыханием», некоторые другие.

Если же говорить о некоем коллективном портрете, составленном современниками, воспоминания о Н. Недоброво дают по крайней мере два – и полностью противоположных – портрета. Чем дальше отстоял от своего «героя» мемуарист, тем резче краски без оттенков. Однако важен не только взгляд доброжелательный, но и стороннего наблюдателя. Поэтому приведу два пространных, но необходимых описания.

Юлия Сазонова-Слонимская – один из наиболее близких к семье Недоброво людей в последние годы их жизни сначала в Сочи, а затем, по мере продвижения красных частей, в Красной Поляне Черноморской губернии и Ялте. В 1920 году она с мужем и Л. А. Недоброво эмигрировали в Италию, где Л. А. Недоброво в скором времени умерла от туберкулеза⁵. Рукописи и некоторые другие материалы Н. Недоброво, переданные ей Любовью Александровной, Ю. Л. Сазонова-Слонимская направила в пражский «Русский заграничный исторический архив», откуда в 1946 году все эти материалы поступили в СССР (как значится в описи фонда Н. В. Недоброво в РГАЛИ, ф. 1811. Краткий обзор фонда С. В. Шумихиным см. в кн.: «Шестые Тыняновские чтения», с. 128 – 132). Воспоминания Сазоновой-Слонимской – лучшее из написанного о Недоброво знавшими его лично.

«Тонкость, узость линий была основным признаком внешнего очерка Николая Владимировича, нежность и блистание были основою его красок. Тонкость линий почти неестественная, в сочетании с прозрачностью красок, почти женственной, создавали общее впечатление хрупкости. «Перламутровый мальчик», звали его в интимном кругу в пору его студенчества. «Он фарфоровый», пугались друзья потом, когда видели узкий очерк застенчиво улыбавшегося Николая Владимировича среди реальных «трехмерных» фигур остальных собравшихся. Особенности внешнего облика отличали его сразу: его нельзя было пропустить, не заметить. Люди, видавшие его мельком где-нибудь в людном месте, с полной точностью вспоминали его через много лет.

К этому добавлялось ощущение несовременности: «у него лицо Чаадаева», «он совсем из сороковых годов»… Он казался не связанным со своей эпохой, хоть и был в мысли своей, в духовной сути своей самым современным из современников, ибо современность отложилась в нем не одним только каким-либо случайно его задевшим событием, – а вся ее сущность отложилась в нем абстрактными кристаллами, сложив замкнутый и слитный мир точных идей. Как ни был отличен от других и как ни казался подчас одиноким Николай Владимирович, он был человеком своей эпохи, быть может наиболее полно и наиболее самоотверженно ее воплотившим» ⁶.

Совсем иначе оценивает значение Н. Недоброво Бенедикт Лившиц⁷, вспоминая петербургский артистический клуб «Бродячая собака» 10-х годов: «…пробуя взглянуть на знаменитый подвал глазами неофита, впервые попавшего в него, я вижу убегающую вдаль колоннаду – двойной ряд кариатид в расчесанных до затылка проборах, в стояче-отложных воротничках и облегающих талию жакетах. Лица первых двух я еще узнаю: это – Недоброво и Мосолов. Те же, что выстроились позади, кажутся совсем безликими, простыми повторениями обеих передних фигур.

Сколько их было, этих безымянных Недоброво и Мосоловых, образовавших позвоночник «Бродячей Собаки»? Менялись ли они в своем составе, или это были одни и те же молодые люди, функция которых заключалась в «церебрализации» деятельности головного мозга? Кто ответит на этот вопрос?

Знаю только, что именно они, эта энглизированная человечья икра, снобы по убеждениям и дегустаторы по профессии, олицетворяли в подвале «глас божий», чревовещая под указку обеих предводительствовавших ими кариатид. Именно они выражали общественное мнение «Бродячей Собаки», устанавливали пределы еще приличной «левизны», снисходительно соглашаясь переваривать даже Нарбута, но отвергая Хлебникова столько же за его словотворчество, сколько за отсутствие складки на брюках. Разумеется, акмеизм ни в какой мере не ответственен за это, но факт остается фактом: атмосфера наибольшего благоприятствования, окружавшая его в подвале на Михайловской площади, была создана не кем иным, как этой хлыщеватой молодежью» ⁸.

Правда, как замечают комментаторы к книге Лившица, Ахматова в свое время указала Лившицу, что Недоброво в «Собаке» не бывал⁹, и это подтверждается: в «Программах «Бродячей собаки» – по крайней мере сохранившихся – присутствие Н. Недоброво зафиксировано лишь один раз¹⁰ ; как бы то ни было, завсегдатаем «Собаки» Недоброво не был. (В. Пяст, напротив, запомнил Недоброво в «Собаке» – может быть, потому, что Недоброво присутствовал на его, Пяста, докладе там.) Дело, однако, в другом: даже недоброжелательному и, что вполне понятно, не только постороннему, но и абсолютно чуждому взгляду открывалось нечто запоминающееся в Недоброво, что и выделяет Лившиц. Недоброво предстает у него как какой-то «диктатор бальный», чуть ли не пушкинский «перекрахмаленный нахал». Молодому футуристу, приехавшему завоевывать Петербург, этот мир был вполне чужд. Недоброво для него – «необходимые глупцы», светский лев, к тому же один из царскоселов, чьи «чопорность» и «изысканный лоск», как вспоминает К. Чуковский¹¹, превосходили даже сдержанность (принимаемую за светскую холодность) петербуржцев. И Лившиц, и наверняка многие другие не знали или уже не помнили, что Недоброво и сам в прошлом провинциал: он вырос и поступил в университет в Харькове и в 1903 году перевелся в Петербургский университет. Знай это Лившиц, он (или кто другой) мог бы сказать, что светскость Недоброво, отмечаемая всеми (или почти всеми), – это старательное стремление вчерашнего провинциала стать «диктатором бальным» в кругу петербургской богемы. Но так мог сказать лишь недоброжелатель. Вернее другое: Петербург был местом его души. Борис Анреп вспоминал, как уже при первом знакомстве Недоброво спросил, зачем тот переехал в Харьков, и признался, что только и мечтает перебраться в Петербург. Бывает так: не будучи петербуржцем по рождению, он мечтал, он должен был жить в Петербурге.

(К слову сказать, светские манеры царскосельского «лоска», что заметил Чуковский в Ахматовой, – тоже след влияния Недоброво. Н. Я. Мандельштам вспоминает: «…его влияние здорово сказалось на некоторых жизненных установках Анны Андреевны… «Аничка всем хороша, – говорил он, – только вот этот жест», и А. А. показала мне этот жест: она ударила рукой по колену, а затем, изогнув кисть, молниеносно подняла руку ладонью вверх и сунула ее мне почти в нос. Жест приморской девчонки, хулиганки и озорницы»¹².)

Так Недоброво во многом «делал» ее образ, как создавал и свой собственный. И он слыл эстетом, все отмечали особое умение его одеваться, порою вызывавшее неоднозначную оценку, но замечаемое всеми. Это, однако, было лишь внешним проявлением сознательного отношения и к своему внешнему образу, что, с одной стороны, было совершенно в соответствии с «эстетизмом» символистов, а с другой – отсылало к продуманности и законченности во внешнем выражении внутреннего, что связывалось с представлениями о Чаадаеве. Как у людей 10-х годов прошлого века, в Недоброво сочетались честолюбивые мечты с идеей величия России и роли своего поколения в ее истории. Причем если в юные годы преобладали, быть может, честолюбивые мечты, то с Годами он укрепляется в идее общего дела и смотрит на литературу как на его часть. Литературное дело Недоброво заслуживает того, чтобы о нем было сказано более подробно. Но теперь важно коснуться еще одного штриха к портрету Н. Недоброво.

Во внешнем проявлении его мечта о величии России приняла форму «империализма» – и так случилось, что именно этот круг идей особенно отложился в сознании современников и в нынешнем представлении. Об «империализме» Недоброво пишет Сазонова-Слонимская, «монархистом и славянофилом» называет его С. Аверинцев^## Сергей Аверинцев:

1. См.: Р. Д. Тименчик и А. В. Лавров, Материалы А. А. Ахматовой в Рукописном отделе Пушкинского Дома. – В кн.: «Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1974 год», Л., 1976, с. 62 – 64.[↩]
2. Описание архива см.: С. В. Шумихин, Материалы Н. В. Недоброво в ЦГАЛИ. – В кн.: «Шестые Тыняновские чтения. Тезисы докладов и материалы для обсуждения», Рига-Москва, 1992.[↩]
3. Самая заметная его и, пожалуй, единственная опубликованная из работ по теории стиха – «Ритм, метр и их взаимоотношение». – «Труды и дни», 1912, N 2. О ней см.: М. Л. Гаспаров,»Ритм и метр» Н. В. Недоброво в историческом контексте. – В кн.: «Шестые Тыняновские чтения».[↩]
4. Р. Д. Тименчик указывает на очерк А. Кондратьева «Близкие тени» в газете «Волынское слово» (Ровно, 22 октября 1921 года); статью Ю. Л. Сазоновой-Слонимской «Н. В. Недоброво» («Новое русское слово», Нью-Йорк, 26 мая 1954 года). Ни в одном из газетных хранилищ Москвы этих газет (или номеров) нет. Более известна статья Сазоновой-Слонимской «Николай Владимирович Недоброво. Опыт портрета», опубликованная в журнале «Русская мысль» (София – Прага, 1923, N VI – VIII); републикация Р. Д. Тименчика в кн.: Анна Ахматова, Поэма без героя, М., 1989.[↩]
5. Г. Струве, А. Ахматова и Н. Недоброво. – В кн.: Анна Ахматова, Собр. соч. в 4-х томах, т. 3, Париж, 1981, с. 369 – 428.[↩]
6. Юлия Сазонова-Слонимская, Николай Владимирович Недоброво. Опыт портрета, с. 233, 235.[↩]
7. На это указывает М. Кралин: «Письма Н. В. Недоброво к Блоку». – В кн.: «Литературное наследство», 1981, т. 92, кн. 2, с. 294.[↩]
8. Бенедикт Лившиц, Полутораглазый стрелец. Стихотворения. Переводы. Воспоминания. Вступ. статья А. А. Урбана. Сост. Е. К. Лившиц и П. М. Нерлера. Подг. текста П. М. Нерлера и А. Е. Парниса. Примеч. П. М. Нерлера, А. Е. Парниса и Е. Ф. Ковтуна, Л., 1989, с. 517 – 518.[↩]
9. Там же, с. 696.[↩]
10. Это было 31 марта 1914 года. См.: А. Е. Парнис и Р. Д. Тименчик, Программы «Бродячей собаки». – В кн.: «Памятники культуры. Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология. Ежегодник. 1983», Л., 1985, с. 232.^[↩]
11. Корней Чуковский, Из воспоминаний. – В кн.: «Воспоминания об Анне Ахматовой», М., 1991, с. 55.^[↩]
12. Н. Я. Мандельштам, Из воспоминаний. – Там же, с. 319.^[↩]