Нерешенные вопросы

Я понимаю трудности, стоявшие перед литературоведческим журналом, который взялся за постановку общей проблемы «Наследие революционных демократов и современность» и одновременно был вынужден вести узкопрофессиональный разговор. Но изучение одной литературно-критической стороны, вполне правомерное для «Вопросов литературы», в общем-то, имеет смысл только тогда, когда ведет к рассмотрению предмета в целостном виде. К такому рассмотрению обязывала и постановка дискуссии. К такому рассмотрению толкал и характер предмета обсуждения. История, можно сказать, движется удивительными противоречиями. Условия самодержавно-деспотической России породили великую своей освободительной миссией литературу – та же литературная критика занималась и анализом явлений действительности, которые порождали художественные произведения, и разработкой проблем философии, и концепциями исторического прогресса, и даже прямым воспитанием революционеров. Обсуждение не вполне передало неповторимую целостность наследия революционных демократов, слитность в нем политики, философии, эстетики, хотя первые шаги в этом направлении сделаны (статьи Б. Егорова, Н. Гея, М. Полякова).

Не вполне еще удалось – если брать вещи по тому же большому счету – и соотнесение наследия с современностью. Правда, задача

эта очень и очень не проста. Обманывать себя не нужно. XX век живет во многом не теми заботами, что век XIX: здесь и освоение космоса, и борьба двух систем, и кризисы экологический и демографический, и перспективы научно-технической революции, и предотвращение угрозы термоядерной войны. Актуализации, «оживления» прошлого в этих условиях не добьешься простыми, лобовыми, примитивными приемами. Но, с другой стороны, прошлое не ушло в небытие, в превращенном виде оно живет и в настоящем, разговор о его связи с настоящим – не искусственный разговор. Такой разговор вели участники обсуждения, но преимущественно во вводных абзацах своих статей, хотя было о чем поговорить и специально. Ленин уже в начале XX века подметил, что революционная демократия, народничество становится не просто российским, но и всемирно-историческим феноменом – в странах, приобщающихся к цивилизации. Подтверждение этому мы видим и в наши дни. Сейчас страны «третьего мира» на практике решают проблему, теоретически поставленную еще народничеством, – проблему ускоренного прохождения фаз исторического развития; они заново и тоже мучительно вырабатывают свое отношение к буржуазии и теперь уже реальному социализму, они по-своему повторяют и наши прежние достижения и болеют нашими прежними болезнями. Соотнесение двух феноменов: русской революционной демократии XIX века и революционной демократии XX века крайне важно, оно начато нашей наукой, – я напомню о работах В. Хороса¹, – но оно не было подмечено журналом.

Но если пока еще не в полную меру удался разговор, то это не значит, что он был бесплоден, не нужен, что в нем не было ничего нового, интересного, постановки важных проблем. Обсуждение еще раз подчеркнуло, какую воспитательную и познавательную ценность имеет исследование, воспроизведение того пути, который русская передовая мысль проделала к научной теории. Ленин нашел в свое время выразительные и точные слова для характеристики этого пути: «Россия поистине выстрадала» марксизм², он сам раскрыл суть одного из эпизодов этого «выстрадывания» – духовную драму Герцена. Но духовную драму пережил в самодержавной России не один только Герцен. В статьях Б. Егорова, Н. Гея были приоткрыты драматизм и сложность идейных поисков Белинского последних лет его жизни. В. Туниманов привлек внимание к трудности и сложности идейных поисков Писарева. Но журнал не поставил пока проблему сложности, содержательности и трагизма мировоззрения Чернышевского – самого значительного из мыслителей-демократов России, творившего в самый сложный период ее истории XIX века. Накануне юбилея великого революционера совсем нелишне указать на определенные пробелы в изучении его наследия – и это несмотря на огромную литературу о нем.

Повторяется, когда мы говорим о позиции Чернышевского в пору «великой реформы» 1861 года, вроде бы совершенно бесспорная констатация: Чернышевский разоблачал грабительский характер реформы, он противопоставил ей путь крестьянской революции. И сохраняется все же определенное недопонимание громадной сложности проблем, стоящих за простенькой формулой.

Во-первых, к выводу: реформа – «грабеж», реформа – «мерзость» – Чернышевский пришел не сразу, а после двух лет участия в обсуждении конкретных мер освобождения «сверху», когда он выявлял исторические возможности этого пути, подталкивал и одновременно разоблачал правительство, вырабатывал и для себя и для других вывод о негодности царского «реформаторства». В книгах В. Евгеньева-Максимова, А. Скафтымова упоминалось о его кратковременных «надеждах на верхи» ³. Это была не адекватная постановка проблемы – силу Чернышевского относили к его слабости. Но все же проблема изучалась. После полемических возражений В. Зевина⁴ и других авторов исследование по существу прекращено. А между тем в России 1858 – 1859 годов тоже не было революционно-то народа, здесь, как и в эпоху «позднего» Белинского, не было еще развитого демократического движения, что и заставило Чернышевского заниматься довольно долгими хлопотами по «опостылому делу» – до тех пор, пока он не убедился сам и не убедил других в безнадежности этих хлопот.

Не менее сложным было отношение Чернышевского к перспективам грядущей революции. Дело в том, что эпоха Чернышевского вообще не знала ни одной «удавшейся», кончившейся победой, а не поражением народа революции. И революция 1640 – 1649 годов в Англии, и революция 1789 – 1794 годов во Франции, и европейские революции 1848 года приводили в сфере политики к узурпации власти Кромвелями и Наполеонами, в области экономики – к торжеству буржуазии, хотя в той же Франции XVIII века или Австрии XIX века революция все же решила – несмотря на наступившую вскоре реакцию – аграрный вопрос. В России Чернышевскому приходилось считаться с громадной силой самодержавия, учитывать забитость, беспробудную темноту крестьянских масс. Перспективы ожидаемой революционерами-разночинцами крестьянской революции представлялись в этих условиях далеко не обнадеживающими, задача руководства ею становилась невероятно сложной (кстати, ее неразрешимость доказало вскоре знаменитое «хождение в народ»). В начале 60-х годов умы недалекие, вроде П. Зайчневского, не задумывались над этими непреодолимыми трудностями, умы глубокие, вроде Чернышевского, прекрасно их сознавали. Я напомню глубоко трагические слова «Писем без адреса»: народ «нас (то есть революционеров. – Е. П.)… не знает даже и по имени». «Он не делает никакой разницы между людьми, носящими немецкое платье; с ними со всеми он стал бы поступать одинаково. Он не пощадит и нашей науки, нашей поэзии, наших искусств; он станет уничтожать всю нашу цивилизацию» ⁵.

Чернышевский не поднялся до теории пролетарской революции, открывавшей иные перспективы, хотя, как видно из комментариев к Миллю, он уже внимательно присматривался к пролетарским движениям на Западе, во Франции и Англии, и хотя в том же «Что делать?» есть поразительные места:

1. В. Г. Хорос, Проблема «народничества» как интернациональной модели идеологий развивающихся стран, – «Народы Азии и Африки», 1973, N 2; его же, «Народничество» на современном этапе национально-освободительного движения, «Народы Азии и Африки», 1973, N 3.[↩]
2. В. И. Ленин, Полн. собр. соч>, т. 41, стр. 8.[↩]
3. См.: В. Евгеньев-Максимов, «Современник» при Чернышевском и Добролюбове, ГИХЛ, Л. 1936, стр. 181, 215 – 216; А. Скафтымов, Жизнь и деятельность Н. Г. Чернышевского, Саратовское областное изд-во, 1947, стр. 33 – 34.[↩]
4. См.: В. Я. Зевин, Политические взгляды и политическая программа Н. Г. Чернышевского, Госполитиздат, М. 1953, стр. 20 – 24.[↩]
5. Н. Г. Чернышевский, Полн. собр. соч. в 15-ти томах, т. X, Гослитиздат, М. 1951, стр. 90, 92.[↩]