Непрошедшее время (К характеристике «оттепельного» этапа в истории современного литературного процесса)

1

В наново развернувшихся спорах о том, как изучать, как преподавать, как оценивать историю литературы и литературного процесса советской эпохи¹, на одно из первенствующих по значению мест выдвигается, я уверен, вопрос об отношении к так называемой «оттепели», к писателям и книгам, чью судьбу в более или менее решающей степени определили идеологический импульс XX партийного съезда и идеологическая практика «славного десятилетия» (1953 – 1965 гг.).

Речь идет, – пока во всяком случае, – не о научном освоении, а именно об отношении, оценке, в том числе и эмоциональной.

«Это время трудновато для пера», поскольку оно еще не отодвинулось в историческую даль, не отболело и внутренне не исчерпалось и поскольку позиция исследователя, его политические убеждения, эстетические вкусы и моральные принципы здесь не внеположны объекту исследования, а входят в него – опять-таки пока – неотъемлемым компонентом.

Слишком многое тут все еще зависит от точки зрения.

Или, говоря иначе, от предварительной установки, от субъективных – скорее литературно-критических, критико-публицистических, чем историко-литературных, – намерений пишущего.

Нужно решить, по крайней мере для себя, чем же все-таки была «оттепель», – как с легкой руки Ильи Эренбурга стали называть тот период в жизни страны и литературы, начальными событиями которого явились смерть тирана, массовое освобождение безвинных людей из заточения, осторожная, но тогда казавшаяся (и бывшая) шоковой критика культа личности, а конец оттиснулся в постановлении октябрьского (1964 г.) Пленума ЦК КПСС, в приговоре по делу писателей Абрама Терца (А. Синявского) и Николая Аржака (Ю. Даниэля), в решении о вводе войск Варшавского Договора в Чехословакию?

Временем больших ожиданий, хотя бы отчасти оправдавшихся?

Или временем обманутых грез, временем, когда в обществе начался процесс утраты всех и всяческих иллюзий?

Что такое «оттепель»?

Верная примета неотвратимо наступающей весны, указание на то, что, как бы ни лютовали ночами вьюги, «зима недаром злится, Прошла ее пора…»?

Или, может быть, – по подсказке всезнающего В. И. Даля, – всего лишь «зимнее тепло», случайная передышка между четвертьвековой «железной зимой» сталинского тоталитаризма и расползшимися на добрые два десятка лет брежневско-андроповско-черненковскими «заморозками»?

Начало трудного, с попятными ходами, кризисами и маневрами, выздоровления общества и литературы? Или краткосрочная, обманчивая и многих действительно обманувшая ремиссия посреди затяжного исторического недуга?

Генеральная репетиция нынешней перестройки или пример того, как, какими методами и средствами нельзя проводить перестройку? Или, наконец, – возможен ведь и такой вариант ответа, – доказательство того, что всякая перестройка вообще обречена на провал?

Однозначному решению эти вопросы, по-видимому, не подлежат – слишком уж многофактурна и многофакторна, как нынче выражаются, идеологическая, этическая, эстетическая, бытовая и всякая иная амальгама «оттепели».

Но сами вопросы тем не менее существуют, и без выработки собственного – хотя бы только эмоционального, «позиционного» – отношения к ним наверняка не обойтись ни исследователю, ни критику, ни преподавателю русской литературы советской эпохи, ни даже читателю – читателю Твардовского и Тендрякова, Пастернака и Солженицына, Вознесенского и Семина, Слуцкого и Аксенова.

И еще один принципиальный вопрос: каков объем понятия «литература оттепели»? Все ли, что писалось или пусть даже только печаталось в 1953 – 1965 годах, мы вправе метить «оттепельным» знаком?

2

С тем, что этот вопрос представляет отнюдь не только академический интерес, автору этой статьи уже пришлось столкнуться – при подготовке выходящей теперь в издательстве «Московский рабочий» четырехтомной антологии «Оттепель. Страницы русской советской литературы».

Понятно, что критерии отбора литературного материала для антологии оказались в значительной степени субъективными: составитель не мог, естественно, не руководствоваться собственным вкусом, собственными понятиями о том, что из писавшегося, печатавшегося, бурно обсуждавшегося «в те баснословные года» умерло, «как рядовой, как безымянные на штурмах мерли наши», а что пережило свой век и либо сохранило суверенную литературную ценность в глазах новых читательских поколений, либо, может быть, даже в какой-то степени (часто значительной) и утратило эту ценность, но сыграло «решающую роль в нарождении и ныне актуальных, и ныне плодоносных художественных тенденций и традиций.

Понятно, что составитель не мог не учитывать и степень доступности тех или иных текстов для нынешнего читателя. Если одни произведения «оттепельной» поры многократно переиздавались и переиздаются, то другие либо совсем недавно – в последние два-три года – вернулись к читателю (таковы, идя по страницам антологии, пьеса Л. Зорина «Гости», рассказ Д. Гранина «Собственное мнение», повесть Б. Окуджавы «Будь здоров, школяр!» и др.), либо до нынешнего времени не явились на суд свежих читательских поколений (ну, например, повести А. Гладилина и А. Кузнецова, «Большая руда» Г. Владимова, «Дом с башенкой» Ф. Горенштейна и др.). В этом смысле выбор между, допустим, «Ухабами» В. Тендрякова и «Рычагами» А. Яшина, между «Владимирскими проселками» В. Солоухина и «Звездным билетом» В. Аксенова всякий раз был болезненным, ибо выбирать приходилось между произведениями действительно, и, может быть, в равной степени, ключевыми, но-объем, объем! – решалась эта альтернатива всякий раз в пользу и «Рычагов», не переиздававшихся более тридцати лет, и «Звездного билета», никогда, кажется, не выходившего ни отдельной книгой, ни в составе какого-либо сборника…

Все это более-менее понятно, и, видит бог, я не стал бы докучать читателю «Вопросов литературы» своими составительскими трудностями, кабы не выявилось в ходе работы три, как минимум, проблемы, требующие к себе принципиального отношения.

Вот первая из них.

Без особых колебаний и опасений размещая в «оттепельном» ряду такие произведения, как «Оттепель» и «Люди, годы, жизнь» И. Эренбурга, «Кира Георгиевна» и «Первое знакомство» В. Некрасова, «Хроника времен Виктора Подгурского» и «История одной компании» А. Гладилина, «Не хлебом единым» В. Дудинцева, «Пядь земли» Г. Бакланова, «Тишина» и «Двое» Ю. Бондарева, «Рычаги» и «Вологодская свадьба» А. Яшина, может быть, даже «Русский лес» Л. Леонова, «Судьба человека» М. Шолохова, трилогия К. Симонова, «Битва в пути» Г. Николаевой и т.д. и т.п., вправе ли мы считать также принадлежащими к «литературе оттепели» такие вещи, как романы В. Кочетова «Молодость с нами» (1954), «Братья Ершовы» (1958), «Секретарь обкома» (1961), как «Тля» И. Шевцова (1964), как пьесы А. Корнейчука и А. Софронова, как стихи и поэмы Н. Грибачева, С. В. Смирнова, В. Фирсова, А. Гарнакерьяна, К. Лисовского, как статьи В. Ермилова, Б. Рюрикова, А. Дымшица, Н. Шамоты, Г. Бровмана, А. Елкина и многих других своекорыстных и бескорыстных блюстителей идеологической дисциплины?

С одной стороны, эти произведения, безусловно, порождены идеологической, эстетической, моральной и всякой иной «оттепелью» и носят зачастую просто-таки «рйпличный» характер, являясь прямым, по-настоящему понятным только в контексте «диалога», ответом и на речи Н. С. Хрущева, и на экспозиции художников-«абстрактистов», и на повсеместное распространение по городам и весям отечественных «стиляг» да «бродвеев», и на соответствующие публикации, гражданское и литературное поведение И. Эренбурга, К. Паустовского, В. Аксенова, Евг. Евтушенко, М. Щеглова, иных многих. В этом смысле всевозможные «Да, мальчики!» и «Нет, мальчики!», песенка Б. Окуджавы о пассажирах «синего троллейбуса» и стихи В. Фирсова о «хлеборобах», «селянах», «трудягах», повести А» Гладилина о домодельных «плейбоях» и романы В. Кочетова о партработниках оказываются не только принадлежащими одной литературе, но и связанными друг с другом, как плюс и минус, как чет и нечет, как две стороны одной в принципе медали.

С другой же стороны, кочетовско-софроновские произведения явно «контроттепельны» по своему происхождению, эстетической природе, идеологическому знаку и функциональному назначению, поэтому если оценивать «оттепель» не как хронологическое, а как содержательное и внутренне – при всей несогласованности и противоречивости – целостное литературное, общекультурное явление, то ни «Тле», ни «Секретарю обкома», ни «Стряпухе» места в этом ряду не найдется…

И еще. Как нам, говоря о «литературе оттепели», отнестись к книгам хоть и созданным в ту пору, но не увидевшим света и, следовательно, практически не участвовавшим в кругообороте идей, в том, что принято называть литературным процессом?

Самиздат в те годы еще только начинался, зарубежные русские издания не имели столь широкого хождения, как в более поздний период, так что «Доктор Живаго» подавляющему большинству читателей был известен лишь по названию и весьма тенденциозному пересказу некоторых сюжетных линий в письме членов редколлегии журнала «Новый мир» Б. Пастернаку («Литературная газета», 25 октября 1958 года; «Новый мир», 1958, N 11); текст «Жизни и судьбы», за исключением близких к В. Гроссману людей, был знаком только руководителям Союза писателей и журнала «Знамя»; произведения А. Есенина-Вольпина, М. Петрова, Л. Бородина, И. Бродского, проза В. Шаламова, повести А. Терца (А. Синявского), Н. Аржака (Ю. Даниэля), «Преждевременная автобиография» Евг. Евтушенко, стихи и проза участников «СМОГа» («Самое Молодое Общество Гениев»), авторов машинописных журналов «Синтаксис», «Феникс» и т. п. оставались достоянием тогда еще чрезвычайно узкой читательской аудитории…

Появись все эти произведения вовремя, картина «литературной оттепели», безусловно, стала бы совсем иной. Но… ведь не появились же они или, вернее сказать, «оттепель» не сумела вобрать их в себя, задержала на входе, отторгла – часто на десятилетия, и, следовательно, мы вправе, мне кажется, и тут поставить классический вопрос о несовпадении, о неполном соответствии между понятиями «литература» и «литературный процесс».

Вот наиболее очевидные иллюстрации.

Что такое, например, «Мастер и Маргарита» М. Булгакова? Факт русской литературы конца 30-х годов. И – факт литературного процесса второй половины 60-х годов.

Чему принадлежит «Жизнь и судьба» В. Гроссмана? Литературе 60-х – и литературному процессу 80-х, воспринимаясь ныне как одно из наиболее значительных, ключевых событий общественной, литературной жизни времен перестройки и гласности.

«Оттепельны» ли «Один день Ивана Денисовича» А. Солженицына, «Хранитель древностей» Ю. Домбровского, «Лето в Сосняках» А. Рыбакова, «Самородок» Г. Шелеста, «Теркин на том свете» А. Твардовского?

1. См., например, материалы «круглого стола» «Актуальные проблемы изучения истории русской советской литературы» (1987, N 9); А. Бочаров, Покушение на миражи (1988, N 1); Е. Добренко, «И, падая стремглав, я пробуждался…» (1988, N 8) и другие публикации «Вопросов литературы». [↩]