Немецкая литература нивхи Просвещения
В. П. Неустроев, Немецкая литература эпохи Просвещения, Под редакцией Р. М. Самарина, Изд. МГУ, 1959, 464 стр.
Советские литературоведы давно и успешно разрабатывают вопросы немецкой литературы. Наряду с монографиями об отдельных писателях особого внимания заслуживает опыт создания больших работ, в которых исследуются целые периоды в истории немецкой литературы. Несколько лет тому назад вышла книга Б. Пуришева о литературе XVI-XVII веков. Ныне ее хронологически, продолжает работа В. Неустроева. Главные достоинства книги В. Неустроева – основательность, насыщенность материалом, широта охвата литературных явлений XVIII века. Автор не ограничивается характеристикой корифеев немецкой литературы, творчество которых неоднократно являлось предметом исследования в вашем литературоведении. Книга построена так, что главы о Лессинге, Гердере, Гёте и Шиллере не подавляют остального материала. Изложение не сводится к обрисовке фона, на котором возвышается несколько вершин. Автор знакомит читателя со всем многообразием и многоголосием живого историко-литературного процесса, когда рядом с Гёте стоял не только его конгениальный друг Шиллер, но трудились многие другие замечательные поэты, драматурги и публицисты. Отдельные главы посвящены Ленцу, Клингеру, Фоссу и Бюргеру, Щубарту, Форстеру, Зейме и др. В ряде случаев советский читатель впервые из книги В. Неустроева получит представление о деятельности крупного немецкого писателя, незаслуженно находившегося в забвении. Так, например, небольшая глава, посвященная Иоганну Генриху Мерку (1741 – 1791), дает интересные сведения об этом оригинальном публицисте и новеллисте, человеке острого ума и широких интересов, которого Гёте называл «удивительным и значительным». Как известно, скептический ум Мерка, свойственный ему дух отрицания Гёте воплотил в образе Мефистофеля.
С интересом будут прочитаны и страницы, посвященные автору немецкой робинзонады XVIII века Иоганну Готфриду Шнабелю, о котором на русском языке имеются лишь краткие хрестоматийные сведения.
В канонических курсах литературы XVIII века, созданных буржуазным литературоведением, нередко оставалась без внимания напряженная идейная борьба, которая разыгрывалась в те годы. Сглаживая и выпрямляя все острые углы, буржуазные литературоведы, как правило, замалчивали наиболее смелые, боевые выступления писателей, нередко лишь вскользь и мимоходом упоминали имена писателей-демократов, немецких якобинцев, смело выступавших в поддержку французских революционеров.
В. Неустроев опирается на значительные успехи литературной науки ГДР, много сделавшей для выработки правильного представления об историко-литературном процессе в Германии. Советские литературоведы также внесли свой вклад в изучение демократической традиции немецкой, литературы XVIII века. (См., например, работы В. Жирмунского о Шуберте, Форстере, Зейме, Гердере; работы М. Тройской – о Лискове, Лихтенберге.) Автор «Немецкой литературы эпохи Просвещения» поставил перед собой задачу привести в систему последние достижения советской и прогрессивной немецкой науки.
Перед ним стояли немалые трудности. Надо было не только собрать воедино, но и осмыслить большой, часто разрозненный материал. При этом не могла – не сказаться на книге и неразработанность ряда важных проблем немецкой литературы XVIII века.
Оценивая большую и серьезную работу Неустроева, нельзя не отметить, что в книге недостаточно четко решаются некоторые теоретические вопросы.
Так, неполно раскрыта в книге сущность веймарского классицизма.
Завершая раздел о движении «Вури и натиска», автор справедливо говорит о кризисе этого движения. Но далее мы читаем: «Даже его наиболее крупные представители – Гёте и Шиллер – после эпохи «бурных стремлений» на некоторое время приходят к проповеди примирения и созерцательности, выразившихся в эстетике и художественном творчестве периода «веймарского классицизма», в бегстве в «идеальные сферы». Вместе с тем лучшие из штюрмерских традиций уже в новых условиях помогали им более глубоко решать задачи реалистического искусства» (стр. 130).
Конечно, веймарский классицизм не сводился к проповеди примирения и созерцательности. Подобная точка зрения у нас имела хождение, и автор данной рецензии в свое время также отдал ей дань.
В. Неустроев отнюдь не принижает позднего творчества Гёте и Шиллера и в конкретном его анализе убеждает нас, что на «веймарском» этапе великие немецкие просветители поднялись на новую ступень в своем художественном развитии.
Но естественно при этом встает вопрос, какова же роль так называемого «веймарского классицизма»? Был ли веймарский классицизм тем методом, который помогал Гёте и Шиллеру обрести эту новую ступень, или он только мешал им и все их творческие достижения завоеваны вопреки этому методу и в процессе преодоления его. Хотя в соответствующих главах книги и говорится о классицизме, но природа его остается все же недостаточно ясной. В главе «Борьба литературных направлений этих лет» подробно перечисляются разные исторические события конца XVIII – начала XIX века и приводятся многочисленные публицистические отклики на них (безусловно интересные и новые для нашего читателя), но все эти факты и материалы не объясняют, почему именно в эти годы формируется эстетика веймарского классицизма и в чем ее значение.
Нельзя, например, согласиться с таким прямолинейным заявлением автора на стр. 246: «Преодоление классицизма, глубокий реалистический показ сложных явлений общественной жизни утверждаются у Гёте в процессе создания «Эгмонта», «Вильгельма Мейстера», «Фауста». Если даже оставить в стороне вопрос о том, что «Эгмонт» был в основном создан до того, как оформилась эстетическая система веймарского классицизма, то из контекста следует, что классицизм был бедой и ошибкой и только его преодоление делало Гёте великим. «Поворот к реальному бытию человека свидетельствовал о крахе иллюзий Гёте и особенно Шиллера в отношении возможности видеть в искусстве «самостоятельную» сферу», – говорится на той же странице. Но ведь сложность вопроса и состоит в том, что Гёте сочетает культ античности с материалистическим восприятием мира. Здесь не было простого перехода от одного к другому. Нельзя забывать, что, завершив первую часть «Фауста», Гёте написал свою программную статью о Винкельмане. На стр. 252 более тонко подмечено, что увлечение античностью было весьма интересным и смелым примером творческих дерзаний, поисков гражданского идеала. Но эти разные формулировки не согласованы между собой. К тому же ясности в этих вопросах местами мешает излишняя усложненность стиля.
Известная нечеткость в оценке художественного своеобразия немецкого литературного развития обнаруживается в Характеристике «Бури и натиска». Движение «Бури и натиска» – очень яркая, глубоко самобытная страница в истории не только немецкой, но и мировой литературы. Нам представляется, что автор проявляет известную робость во вступительной главе о «Буре и натиске», когда сопровождает свою оценку движения рядом оговорок. Тем самым ослабляется представление о величии многообразной деятельности целого созвездия замечательных поэтов, драматургов и прозаиков.
Особенно существенна оговорка, – которая снова делается в отношении художественного метода: «Расширение объекта изображения способствовало развитию у штюрмеров реалистического метода. Правда, выход их за рамки просветительской эстетики не был последовательным и достаточно полным. Оставаясь на почве сенсуалистической философии, многие крупные писатели «Бури и натиска» по существу еще продолжали углублять принципы Просвещения» (стр. 124).
В. Неустроев согласен с тем, что «Буря и натиск» представляет собой один из этапов немецкого Просвещения. Но было бы логично в таком случае ставить вопрос об особенностях просветительского реализма у штюрмеров и связать их выдающиеся успехи с неповторимым художественным своеобразием в реализации именно этого метода. Почему же тогда потребовалось оценивать штюрмеров в зависимости от того, – насколько они вышли «за рамки просветительской эстетики»? Оценка литературы «Бури и натиска» в ее специфике и означает прежде всего раскрытие своеобразия штюрмерского – варианта просветительского реализма.
Из приведенной же формулировки следует, что успехи реализма автором мыслятся где-то за пределами просветительства. Но тем самым обесценивается понятие просветительского реализма.
Кстати, автор постоянно пользуется этим термином и, например, роман Гёте «Страдания молодого Вертера» определяет как «значительный шаг, в развитии просветительского реализма» (стр. 166). Любопытно, что и здесь сделана оговорка: «Несмотря на свойственные ему черты сентиментализма». Эта оговорка – «несмотря» – производит довольно странное впечатление, – ведь «Вертер» вошел в историю литературы прежде всего как выдающийся сентиментальный роман XVIII века, и своеобразие его реализма неотделимо от этого штюрмерского сентиментализма.
Такие оговорки в отношении Художественного метода штюрмеров особенно досадны потому, что в конкретном анализе эстетических теорий и художественной практики молодого Гёте, молодого Шиллера, а также Ленца, Клингера, Бюргера и других штюрмеров автор обнаруживает и обширную эрудицию, и понимание сложности тогдашних литературных споров. В качестве примера такого обстоятельного анализа эстетического материала можно привести, интересный разбор «Заметок о театре» Якоба Ленца (стр. 173 – 174, 416 – 417), где учитывается все многообразие связей между Ленцем и его литературным окружением.
Недостаточно четко в книге охарактеризованы не только отдельные эстетические моменты, но и некоторые особенности просветительской идеологии в целом. Так, например, несколько упрощенно и прямолинейно трактуется вопрос о патриотизме Гёте. На стр. 254 мы читаем: «В духе высокого патриотизма Гёте рассматривал и свою задачу – необходимость завершения «Эгмонта», Что означает термин «высокий патриотизм»? Гёте не считал себя патриотом Веймара, а Германии как единого целого не существовало. Для веймарского этапа более характерно стремление оперировать всемирными, а не национальными масштабами. Именно в противовес мелкомасштабности немецких княжеств Гёте и Шиллер выдвигали общечеловеческое. Эта особенность идеологии Гёте помогает понять и его позицию во время наполеоновских войн. Гёте, как известно, восхищался Наполеоном и не оказал поддержки освободительному движению. Понятие патриотизма в этот момент для него отождествлялось с понятием немецкой косности. Не понятно, зачем нужно было автору утверждать обратное и представлять Гёте решительным противником Наполеона (стр. 367), так же как Шиллера изображать обличителем шведского короля Густава Адольфа, в то время как Шиллер его поэтизировал (см. стр. 300).
Нельзя не, отметить также, что, сделав центром исследования идейную борьбу в литературе XVIII века, оценивая литературный процесс в целом, автор недостаточно внимания уделяет художественному анализу отдельных произведений.
Мы остановились на некоторых моментах, вызывающих возражения. Учитывая широкий диапазон исследования, огромное количество затронутых вопросов, связанных с оценкой творчества многих и многих авторов, трудно было бы ожидать, что не, возникнет никаких сомнений и разногласий.
Оценивая книгу в целом, надо обязательно отметить один важный ее раздел, Скромно озаглавленный «Примечания». Он существенно обогащает содержание книги: почти на каждой ее странице автор отсылает нас к этому разделу, и здесь нас ждет прежде всего обстоятельная библиографическая справка. Автор не только перечисляет, какие работы существуют по данному вопросу, но и. цитирует, комментирует, спорит с ними, вводит нас в историю вопроса, сообщает ряд малоизвестных фактов.
Много интересного, в частности, читатель узнает о связи немецких, писателей с Россией, а также о том резонансе, который получала немецкая литература XVIII века в русской культуре. Некоторые примечания представляют собой небольшой историографический очерк, например, об оценке И. Г. Фосса позднейшей критикой (стр. 421) или обзор русской; критики о «Фаусте» Гёте (стр. 437 – 440); очень ценны историографические обзоры, посвященные Г. Фостеру (стр. 446 – 448) и И. Г. Зейме (стр. 448 – 450), влиянию французской революции на немецкую культуру, и др.
При всех спорных моментах обстоятельная работа В. Неустроева явится значительным вкладом в нашу советскую германистику. Она обогащает наши знания о важнейшей эпохе в истории немецкой литературы от первых проблесков просветительской мысли до величественного ее синтеза в «Фаусте» Гёте.
В заключение два слова о том, как издавалась книга. Об этом красноречиво говорят выходные данные книга сдана в набор 19 июня 1958 года, подписана к печати 23 июня 1959 года. На титульном листе и переплете стоят разные даты: 1958 и 1959. Фактически книга вышла в начале 1960 года. К этому можно прибавить только одно: в XVIII веке книги выходили быстрее!