Некрасов и «обязательное соглашение»

1

14 февраля 1856 года А. В. Дружинин записал в своем дневнике: «Генеральный обед у Некрасова. Пили здоровье Островского. Потом Толстой и Григорович передали мне какой-то странный план о составлении журнальной компании, исключительного сотрудничества в «Современнике», с контрактами, дивидентами and what not. В субботу обо всем этом будет говорено серьезнее, но я не вполне одобряю весь замысел» ¹.

Эта запись Дружинина имеет немаловажное значение. Она дает возможность установить дату известного в истории русской литературы и журналистики события – заключения так называемого «обязательного соглашения» между Н. А. Некрасовым и И. И. Панаевым, с одной стороны, и Л. Н. Толстым, И. С. Тургеневым, А. Н. Островским и Д. В. Григоровичем – с другой, об исключительном сотрудничестве названных писателей в журнале «Современник».

Вот главнейшие пункты договора:

«Нижеподписавшиеся литераторы заключили с редакцией журнала «Современник» предварительно на четыре года, начиная с 1-го января 1857 года, следующее условие:

1) Григорович, Тургенев, Толстой и Островский обязываются в течение этих четырех лет печатать свои произведения исключительно в «Современнике».

2) Они получают название «участников» и отличаются тем от сотрудников журнала…

5) В объявлении о подписке на будущий 1857 год, именно начиная с сентября, редакция «Современника» имеет право объявить об исключительном сотрудничестве участников в ее журнале в течение 4 лет.

6) Начиная с будущего 1857-го года, все деньги, собранные с подписчиков свыше числа 3200… разделяются на три части; из них одна представляется редакции, другие же две в виде дивидента раздаются участникам – пропорционально числу страниц в статьях, помещенных каждым из них в течение года в «Современнике» ².

Объявление об издании «Современника» в 1857 году было подано весьма внушительно. Оно было опубликовано в «Прибавлениях» к «Московским ведомостям» 22 сентября 1856 года и помещено в виде шестистраничной вкладки в октябрьской, ноябрьской и декабрьской книжках журнала. Объявление информировало читателей об исключительном сотрудничестве в «Современнике» Тургенева, Толстого, Григоровича и Островского, разъясняло его выгоды для писателей, читателей и журнала. При этом указывалось, что направление и редакция «Современника» остаются неизменными, что журнал сохраняет сотрудничество и всех других писателей, участвовавших в нем в прошлые годы, и с готовностью открывает «дорогу к известности вновь являющимся дарованиям» ³.

Помимо этого пространного объявления на обложке журнала (N 10, 11, 12 за 1856 год) было напечатано следующее краткое извещение «От редакции»:

«С 1857 года будут принимать в «Современнике»исключительное и постоянное участие:

Д. В. Григорович. Граф Л. Н. Толстой.

А. Н. Островский. И. С. Тургенев».

С 1 января 1857 года «обязательное соглашение» вступило в действие. Однако «участники» крайне редко украшали своими произведениями страницы «Современника». Общий объем всего напечатанного ими за год не достигал и тридцати листов; в пяти книжках журнала из двенадцати вовсе не было их произведений.

К концу 1857 года редакции «Современника» стало ясно, что «обязательное соглашение» не дает желательных результатов. В объявлении об издании журнала в 1858 году об исключительном сотрудничестве говорилось уже кратко и глухо, а в феврале 1858 года «обязательное соглашение» было расторгнуто.

Вопрос об «обязательном соглашении» давно привлекал к себе внимание наших ученых. Еще в 1936 году известный некрасовед и знаток истории русской журналистики В. Евгеньев-Максимов посвятил «обязательному соглашению» специальную работу «Неудавшаяся коалиция», позднее С. Макашин довольно подробно осветил судьбу соглашения в статье «Ликвидация «обязательного соглашения» ⁴. Значительное место история «обязательного соглашения» занимает в работах о «Современнике», касаются ее, естественно, и многие авторы книг и статей о Некрасове, Тургеневе, Толстом, Островском.

Но, к сожалению, ставшее привычным в нашей научной литературе понимание вопроса об «обязательном соглашении» устарело и вызывает серьезные возражения. В работах В. Евгеньева-Максимова эта общепринятая «концепция» выглядит следующим образом.

После смерти Николая I и окончании Крымской войны новый царь – Александр II – заявил о необходимости отмены крепостного нрава. В связи с этим раздались призывы (К. Кавелина и др.) «отставить несогласие в образе мыслей на второй план», а на первый – выдвинуть «единство, доверие взаимное, соглашение». Этим настроениям и призывам «поддались» и руководители «Современника». Отсюда и возникновение «обязательного соглашения» и «коалиции» дворян-либералов и разночинцев-демократов в журнале «Современник».

К 1858 году социально-политическая конъюнктура изменилась. Она способствовала усилению демократических настроений в кругах интеллигенции. Некрасов сильно подался влево. Отсюда и расторжение «обязательного соглашения». «Редакция, – отмечает В. Евгеньев-Максимов, – сама проявила инициативу в деле расторжения союза».

Эта точка зрения⁵ позднее была поддержана С. Макашиным и другими учеными.

По мнению С. Макашина, «обязательное соглашение»»Современника» явилось своеобразным отражением либеральных иллюзий в назревавшей революционной ситуации конца 50-х – начала 60-х годов. Накануне исторически предопределенного размежевания демократов и либералов соглашение пыталось конструировать блок или «коалицию» этих противостоящих общественных групп. Ликвидация же «обязательного соглашения», по словам С. Макашина, была объективно одним из этапов процесса самоопределения боровшихся общественных сил в условиях резкого обострения классовых противоречий в стране.

Таким образом, соглашение с Толстым, Тургеневым, Островским и Григоровичем, которым мог гордиться любой журнал, является следствием либеральных иллюзий руководителей «Современника» и ставится им в вину, а ликвидация соглашения считается их заслугой. Но не ясно ли, что литературные взгляды и литературная «политика» руководителей «Современника»выглядит в таком случае сектантскими, примитивными, какими их изображали Дружинин и другие идейные противники Чернышевского и какими они в действительности не были.

Главным «виновником»»обязательного соглашения», согласно изложенной научной версии, был Некрасов. Соглашение это его «затея». Это он «поддался» либеральным иллюзиям и стал проводить в жизнь призывы Кавелина о единстве всех «благомыслящих» людей России. Это он, будучи связан с «либерально-дворянскими писателями» дружескими узами, вместо того, чтобы порвать с ними, всячески удерживал их в своем журнале.

Автор книги «Журнал «Современник» и крестьянская реформа 1861 года» Н. Сикорский пишет: «…В отделе словесности (журнала «Современник». – А. Д.) произведения, насыщенные революционно-демократическим пафосом, начинают занимать заметное место лишь с конца 1858 г. (произведения М. Е. Салтыкова-Щедрина, Н. Успенского и др.). Этот факт объяснялся, в частности, тем, что сильны были связи Некрасова с писателями, которые в недалеком прошлом составляли славу и гордость журнала. Сам Некрасов, непосредственно возглавлявший беллетристический отдел, в середине 50-х годов еще заметно колебался между демократизмом и либерализмом…» ⁶

Значит, Некрасов прямо-таки задерживал появление в «Современнике» антикрепостнических художественных произведений о крестьянстве (а именно о произведениях на эту тему пишет Н. Сикорский), так как был связан с Тургеневым, Григоровичем, Л. Толстым. Но ведь это были авторы «Записок охотника», «Антона-Горемыки», «Севастопольских рассказов» – писатели, которые составляли славу и гордость не только «Современника», но всей русской литературы. И казалось бы, привлечение их к исключительному сотрудничеству в «Современнике» не имеет ничего общего с колебаниями Некрасова между демократизмом и либерализмом…

Несколько смягчает «вину» Некрасова, – если следовать логике излагаемой точки зрения, – то, что заинтересованное участие в заключении «обязательного соглашения» принимал Чернышевский. С. Александров – автор вступительной заметки к публикации чернового текста объявления об «обязательном соглашении» (написанного рукой Чернышевского) – полагает: «…В пору создания «Обязательного соглашения» Чернышевский, вопреки существующим на этот счет в литературе утверждениям, видимо еще верил, подобно Некрасову, в возможность и целесообразность «коалиции» с либерально-дворянской группой журнала. Об этом, но крайней мере, свидетельствует его активное участие в создании одного из основных документов, оформивших «коалицию» ⁷.

Выходит, что «вину» за «обязательное соглашение» вместе с Некрасовым разделяет и Чернышевский. Как будто Чернышевский не мог принять активного участия в оформления соглашения просто потому, что считал Толстого, Тургенева, Островского и Григоровича выдающимися писателями и понимал их литературное и общественное значение.

Не надо, однако, думать, что в названных мною работах руководители «Современника» только ошибаются. Совсем нет. Как уже говорилось, их иллюзии и просчеты, сказавшиеся при заключении «обязательного соглашения», с лихвой перекрываются трезвостью и твердостью, проявленными ими при его ликвидации. Особенно велики «заслуги» Некрасова. Ведь именно он, считал В. Евгеньев-Максимов, проявил здесь инициативу. По словам ученого, с 1858 года «Современник» ведется в выдержанном демократическом духе. Сотрудничество «корифеев» в «Современнике» в соответствии с этим ослабевает. Л. Толстой дает в журнал только «Альберта». Тургенев – только «Асю». «Зато сатирическая беллетристика еще более укрепляет свое господство в «Современнике», будучи представлена произведениями Елагина, Карповича, Федорова и др.».

Как видно, благодаря ликвидации «обязательного соглашения» вен хорошо устроилось: сотрудничество «корифеев» ослабевает, «зато» (?) появляются Елагин, Карпович и Федоров. Но как бы положительно ни относиться к укреплению в «Современнике» сатирической беллетристики и появлению новых авторов, все же думается, что ослабление сотрудничества «корифеев» едва ли можно считать достижением журнала.

Столь же высоко оценивает решимость Некрасова порвать с Тургеневым и другими писателями Б. Козьмин. Убедившись в том, что Некрасов поддерживает Чернышевского, рассказывает В. Козьмин, либеральные сотрудники «Современника» начали отходить от журнала: в 1858 году ушел Лев Толстой, в 1859 году его примеру последовали Фет и Аполлон Майков, в 1860 году последний раз появились на страницах «Современника» произведения Тургенева и Григоровича. «Однако, – утверждает ученый, – «Современник» от ухода их нисколько не пострадал. Его тираж из года в год продолжал повышаться» ⁸.

Ну что ж! Это верно, что тираж журнала продолжал повышаться, но неужели оттого, что из него ушли Л. Толстой, Тургенев, Фет и Григорович? Да, «обязательное соглашение» было расторгнуто, но, разумеется, Некрасов никогда не ставил себе в заслугу прекращение сотрудничества в «Современнике» Тургенева, Толстого, Григоровича, Фета. Он знал, что журнал не может не пострадать от этого.

Вся эта история с неубедительными обвинениями и сомнительными похвалами произошла, наверное, от того, что В. Евгеньев-Максимов, С. Макашин и другие ученые в своих работах о «коалиции» в «Современнике» как-то упустили из виду, что они имеют дело не с политическими деятелями, не с публицистами и даже не с критиками, а с писателями, да еще такими выдающимися. Между тем, как говорил А. В. Луначарский, «надо делать разницу между писателем-беллетристом или поэтом, с одной стороны, и публицистом или политическим деятелем, с другой» ⁹. И конечно, он нрав. Следует только прибавить, что «делать разницу» надо и между критиками и писателями. И если бы речь шла, скажем, о Дружинине, Боткине, Анненкове, то многие рассуждения наших ученых попадали бы в цель. А сейчас они цели не достигают.

Нельзя ни на минуту забывать, что Тургенев в те годы не только склонялся к либерализму, но и был автором «Записок охотника», «Муму», «Рудина», что Толстой не только защищал мирное решение вопроса о крепостном праве, но и написал «Детство», «Отрочество», «Севастопольские рассказы», что Островский не только тяготел к славянофильству, но и занял первое место в русской реалистической драматургии, что «легкомысленный» Григорович заслужил любовь русского демократического читателя своим «Антоном-Горемыкой» и «Деревней». Если забыть обо всем этом, то путь к пониманию «обязательного соглашения» будет закрыт.

Руководители «Современника» понимали разницу между критиками типа Дружинина и писателями, в которых – при всех их заблуждениях – видели славу и надежду русской литературы. Первых они вытесняли из журнала, вторых – привлекали к участию в журнале, объединяли вокруг него, удерживали в нем, а если расставались с ними, то не по своему желанию.

«Позабыв» о художественном творчестве участников договора об «исключительном сотрудничестве», наши ученые естественно выключили «обязательное соглашение» из истории литературы, из процесса литературного развития. Борьба литературных направлений и мнений оставлена ими без внимания. А в этом и заключается главный изъян устаревшей «концепции». Конечно, «обязательное соглашение», его возникновение и расторжение так или иначе связаны и с общественным подъемом, наступившим после смерти Николая I и окончания Крымской войны, и с размежеванием различных направлений общественной мысли, но без обращения к литературе понять его невозможно. Классовые отношения и социально-политическая идеология являются основой художественной литературы, но осложняются в ней, приобретают особый вид и выступают в особой форме. И нельзя игнорировать при анализе любого литературного явления и события относительную самостоятельность развития литературы и ее специфику.

«Обязательное соглашение», на мой взгляд, свидетельствует об этом с предельной убедительностью.

2

Вернемся от «обязательного соглашения» на несколько месяцев назад. Весной 1855 года в «Библиотеке для чтения» (N 3 – 4) были напечатаны известные статьи Дружинина «А. С. Пушкин и последнее издание его сочинений». В них критик пытался оказать энергичное противодействие гоголевскому направлению в литературе. С этой целью он, вопреки истине, изобразил Пушкина в качестве поэта «чистого искусства» и светлых радостей, поэта-эпикурейца, ласково и умиротворенно взирающего на окружающую его жизнь, и противопоставил Пушкина Гоголю и гоголевскому, или, по его выражению, «неодидактическому», направлению в литературе. «Нам нужна поэзия, – писал Дружинин. – Поэзии мало в последователях Гоголя, поэзии нет в излишне-реальном направлении многих новейших деятелей» ¹⁰.

Нетрудно заметить, что в статьях Дружинина речь шла о больших и серьезных вопросах: о борьбе или примирении с крепостнической действительностью, о путях развития творчества Тургенева, Толстого, Писемского и других писателей. Статьи вовсе не были обращены в прошлое. Имена Пушкина и Гоголя служили для Дружинина в значительной мере условными знаками. Их творчество было интерпретировано крайне произвольно. Искусственное противопоставление Пушкина и Гоголя, пушкинского и гоголевского направлений означало, в сущности, нападение на критический реализм и освободительно-демократический характер русской литературы и защиту независимого от интересов народа «чистого искусства», идеализирующего действительность.

Статьи Дружинина вызвали много откликов. Они понравилась и Боткину,  и Тургеневу, и Некрасову, хотя Боткин оговаривался, что «оба направления – необходимы», и советовал Дружинину не торопиться с критикой гоголевского направления, Тургенев писал, что «в отношении Гоголя Дружинин не прав», а Некрасов положительно отозвался о статьях Дружинина лишь по первому впечатлению (возможно, он судил о них со слов Боткина).

Еще более решительно и откровенно Дружинин высказался о направлении литературы в письмо к Боткину от 19 августа 1855 года. «…Мое мнение о гоголевском направлении, в применении к настоящей литературе, вовеки нерушимо… – писал Дружинин. – Неодидактическое направление словесности, то есть усилия к исправлению нравов и общества, может быть полезно для житейских дел, но никак не для искусства… Тургенева, например, Гоголь замучил, обессилил, стал ему поперек дороги… Тургенев желает, во что бы то ни стало, быть обличителем общественных ран и карателем общественных пороков. Это ли его род, и из каких причин он не повинуется истинному призванию? Взгляните теперь на все дело, любезный друг, с другой точки зрения. За нами стоит молодое литературное поколение, из которого пахнущий клопами¹¹ есть extreme droite… Эти юноши, – продолжал Дружинин, – жаждут попасть в русские Берне и Гервеги, презирая всю осмотрительность. Если мы не станем им противодействовать, они наделают глупостей, повредят литературе и, желая поучать общество, нагонят на нас гонение и заставят нас лишиться того уголка на солнце, который мы добыли потом и кровью!» ¹²

Нельзя отказать Дружинину ни в упорстве, с которым он отстаивал свои взгляды, ни в продуманности убеждений. Он оказался тогда в литературе и литературной критике наиболее непримиримым и «сознательным» врагом революционной демократии, идей Белинского и Чернышевского. Его эстетические теории и литературно-критическая практика как нельзя лучше соответствовали его политическим позициям. Будучи убежденным сторонником существующих в России общественных отношений, Дружинин хорошо понял огромную революционную силу реализма и почувствовал серьезную опасность, которую несет для него, людей его круга и установившегося в России порядка «молодое литературное поколение» во главе с Чернышевским.

Получив от Дружинина письмо от 19 августа, Боткин нашел его дельным и умным и даже «смаковал языком, читая его». Рассуждения Дружинина он признал убедительными и во многом согласился с ним. В своих письмах он утверждал, что «политические идеи – это могила искусства», что дидактику надобно гнать везде, «начиная с некоторых стихотворений Некрасова, который, кажется, начинает впадать в дидактический тон», что Тургенева, верно, «сбил с толку Гоголь» и т. д. ¹³.

Совсем иначе оценил нападки на гоголевское направление Некрасов, которого Боткин познакомил с письмом Дружинина. «Любезный друг, – писал Некрасов Боткину 16 сентября, – прочел я, что пишет тебе Дружинин о Гоголе и его последователях, и нахожу, что Дружинин просто врет и врет безнадежно,

так что и говорить с ним о подобных вещах бесполезно… Мне кажется, в этом деле верна одна только теория: люби истину бескорыстно и страстно, больше всего и, между прочим, больше самого себя, и служи ей, тогда все выйдет ладно: станешь ли служить искусству – послужишь и обществу, и наоборот, станешь служить обществу – послужишь и искусству… Эту теорию оправдали многие великие мира сего и оправдывают лучшие теперешние писатели Англии и России».

Иного отношения к попыткам принизить значение гоголевского направления в литературе от Некрасова нельзя было и ожидать. Свое отношение к Гоголю он с огромной страстью выразил за три года до этого в программном стихотворении «Блажен незлобивый поэт…», написанном на смерть Гоголя. Созданный им в этом стихотворении образ поэта-гражданина, который «проповедует любовь враждебным словом отрицанья», имеет самое широкое значение, и не только литературное, но и политическое. Недаром Тургенев под впечатлением этого стихотворения написал то «несколько слов о Гоголе», которые послужили причиной его ареста и ссылки. А Дружинин не раз безуспешно пытался иронизировать по поводу главной мысли стихотворения: «любил – ненавидя».

У Некрасова были взгляды на задачи русской литературы и направление ее развития, диаметрально противоположные дружининским. Теории «свободного творчества», «чистого искусства» и примирения с действительностью, развиваемые Дружининым, прикрашивание и идеализация крепостничества в литературе в духе популярного тогда писателя М. Авдеева и других ничего не вызывали у Некрасова, кроме возмущения. Как раз в эти дни – 12 августа – он делился своими мыслями о Гоголе и современной литературе с Тургеневым. Гоголь, по словам Некрасова, «добивался писать то, что считал полезнейшим для своего отечества… Это благородная и в русском мире самая гуманная личность – надо желать, чтоб по стопам его шли молодые писатели в России. А молодые-то наши писатели более наклонны идти по стопам Авдеева. Грустно! И нет человека во всей литературе, нет критика, который хоть немного растолковал, куда ведет путь, проложенный Авдеевым и т. под.».

Некрасов, конечно, не только молодым писателям желал идти по стопам Гоголи. И зная, что Дружинин и Боткин в два голоса твердят о вредном влиянии Гоголя на Тургенева, он именно автору «Записок охотника» писал о значении гоголевского направления.

Вообще Некрасов понимал, что дружининская фальсификация Пушкина (как поэта-олимпийца, глядевшего на жизнь «с ясной приветливостью») и противопоставление Пушкина Гоголю имели весьма актуальные и практические цели. В частности, речь шла о том, чтобы совратить с пути критического реализма таких писателей, как Тургенев, Толстой, Островский, Писемский и другие, и осудить то направление в поэзии, по которому шел Некрасов. Этим тенденциям надо было противодействовать. В связи с этим особый смысл приобретают и приведенное выше письмо Некрасова к Тургеневу, и написанное им тогда же (2 сентября) письмо к Толстому. Речь идет в нем о рассказе Толстого «Севастополь в мае». По словам Некрасова, рассказ «всегда будет свидетельствовать о силе, сохранившей способность к такой глубокой и трезвой правде, среди обстоятельств, в которых не всякий бы сохранил ее… Это именно то, что нужно теперь русскому обществу: правда – правда, которой со смертию Гоголя так мало осталось в русской литературе. Вы правы, дорожа всего более этою стороною в Вашем даровании».

Как видно, литературные отношения в 1855 году – при переходе к новому подъему общественного движения в России – складывались таким образом, что Некрасову пришлось вступить в активную борьбу за реализм и гражданственность литературы, за объединение литературных сил вокруг «Современника».

Некрасов отстаивал и утверждал реализм в литературе при первых же попытках «эстетической критики» напасть на него. В ближайшее время борьба примет еще более острый характер. Что же касается до скрытых и явных нападений Дружинина и Боткина на поэзию Некрасова и путь, избранный им в своем творчестве, то здесь лучшим ответом врагам поэта были его новые стихи, печатавшиеся в тот год в «Современнике», – такие, как «Несжатая полоса», «Памяти приятеля», «В больнице», «Маша», «Извозчик», «Влас», «Свадьба», «Русскому писателю». Это были стихи, сильные беспощадной правдой, печалью и гневом, с которыми в них изображались страдания простых людей, горячим протестом против окружающей действительности.

В этой связи неслучайным представляется и переход в «Современнике» так называемых «Заметок о журналах» из рук Панаева в руки Некрасова. Это обстоятельство тоже не может быть обойдено при анализе предпосылок «обязательного соглашения».

В первой половине 1854 года ежемесячные обзоры русской журналистики вел в «Современнике»»Иногородний подписчик», то есть Дружинин. Затем (это и было началом постепенного вытеснения Дружинина из «Современника») с пятого номера 1854 года обзоры журналов стал вести «Новый поэт», то есть Панаев. Теперь пришло и для Панаева время уступить свое место другому: с осени 1855 года «Заметки о журналах» стал вести Некрасов. Панаев был опытный, способный журналист, но, конечно, в новой исторической обстановке ему было лучше уступить свое место более серьезному, глубокому и принципиальному литератору, каким был Некрасов.

«Заметки о журналах» Некрасова характеризуют его как талантливого критика, сумевшего правильно оценить многие явления тогдашней литературы. Главное же достоинство обзоров Некрасова заключалось в том, что в них последовательно проводилась идея борьбы против теории искусства для искусства, против нападок на гоголевское направление в литературе, за реалистическое, идейное и гражданское искусство.

В первом же журнальном обзоре – заметках за июль месяц 1855 года – Некрасов заявил, что «нет науки для науки, нет искусства для искусства, все они существуют для общества, для облагорожения, для возвышения человека, для его обогащения знанием и материальными удобствами жизни».

Всего более интересуют Некрасова – автора «Заметок о журналах», конечно, самые острые и важные вопросы литературы о наследии Пушкина и Гоголя, о творчестве Толстого, Тургенева, Островского. «…Поучаетесь примером великого поэта любить искусство, правду и родину, и если бог дал вам талант, идите по следам Пушкина, стараясь сравняться с ним если не успехами, то бескорыстным рвением, по мере сил и способностей, к просвещению, благу и славе отечества!» – писал Некрасов о Пушкине.

Нетрудно заметить, что Некрасов воспринимает творчество Пушкина совершенно иначе, чем Дружинин. Если для Дружинина Пушкин – это поэт чистой художественности и тихих, спокойных радостей жизни, то для Некрасова творчество Пушкина пример любви и «рвения» к искусству, правде, просвещению, родине.

1. Дневник А. В. Дружинина не опубликован, хранится в ЦГАЛИ, ф. 168, ед. хр. 108. В 1941 году он был подготовлен к изданию Государственным Литературным музеем; редакция, вступительная статья и комментарии В. А. Жданова. Война приостановила издание дневника. В свое время В. А. Жданов любезно предоставил мне возможность ознакомиться с его работой.[↩]
2. Н. А. Некрасов, Полн. собр. соч. и писем, т. XII, Гослитиздат, М. 1953, стр. 67 – 68. Статьями тогда называли повести, рассказы и другие журнальные материалы.[↩]
3. Там же, стр. 185.[↩]
4. Статью В. Евгеньева-Максимова «Неудавшаяся коалиция» см. в «Литературном наследстве», т. 25 – 26; статью С. Макашина «Ликвидация «обязательного соглашения» см. в «Литературном наследстве», т. 53 – 54.[↩]
5. Она изложена В. Евгеньевым-Максимовым также в кн. «Современник» при Чернышевском и Добролюбове», ГИХЛ, Л. 1936, и других работах.[↩]
6. Н. М. Сикорский, Журнал «Современник» и крестьянская реформа 1861 года, Изд. АН СССР, М. 1957, стр. 67 – 68.[↩]
7. »Литературное наследство», т. 49 – 50, стр. 626. [↩]
8. Б. П. Козьмин, Журналистика шестидесятых годов XIX века. Стенограммы лекций, прочитанных в Высшей партийной школе при ЦК ВКП(б), М. 1948, стр. 14.[↩]
9. А. В. Луначарский, Собр. соч. в 8-ми томах, т. 2, «Художественная литература», М. 1964, стр. 41.[↩]
10. Собр. соч. А. В. Дружинина, т. VII, СПб. 1865, стр. 59.[↩]
11. Это грубое прозвище Дружинин и Григорович дали Чернышевскому.[↩]
12. »Письма к А. В. Дружинину (1850 – 1863)» – «Летописи Государственного Литературного музея», кн. 9, М. 1948, стр. 41. В дальнейшем по этому изданию цитируются все письма к Дружинину. [↩]
13. См. письмо Боткина Дружинину от 4 сентября 1855 года.[↩]