Неизвестные строки. Вступительная заметка, подготовка текста и комментарии М. Красикова. Публикация стихотворений О. В. Кульчицкой и М. Красикова

…Я судьбу его нынче вспомнил,

Я искал в ней скрытого толка,

Но единственно,

что я понял:

Жить в России надобно долго, —

 

так заканчивает Владимир Корнилов стихотворение «Памяти А. Бека». Да, жить у нас надобно долго: авось и тебе что-то засветит… Но так уж исстари ведется, что многим талантливым людям на Руси – не житье.

Михаил Кульчицкий прожил неполных 24 года (1919 – 1943). И мы знаем о нем меньше, чем он того заслуживает. Почти весь архив поэта (а за последние три московских года набрался целый чемодан рукописей, с которым, как говорят, он носился по Москве перед отправкой на фронт) погиб. Исчез знаменитый «гроссбух», в котором «были многие сотни страниц, испещренных стихами» (Б. Слуцкий). Сестра Михаила Олеся Валентиновна, пережившая в Харькове немецкую оккупацию, вместе с матерью Дарьей Андреевной сохранила то немногое, что оставалось, – несколько записных книжек, наброски, черновики, письма, фотографии, юношеский дневник, детские рисунки…

В 1991 году в харьковском издательстве «Прапор» вышел сборник стихотворений поэта и воспоминаний о нем «Вместо счастья», где мы вместе с Олесей Валентиновной напечатали почти все, что можно было воскресить из полустертых карандашных записей полувековой давности. Но что-то, как водится, не попало в книгу. Это эпиграммы на товарищей-поэтов, автопародия и несколько стихотворных набросков, большая часть которых посвящена Литинституту. Как бы ни иронизировал Михаил по поводу института, он все-таки любил его и, более того, воспринимал как Alma Mater новейшей поэзии:

Литература начиналась в коридорах.

Прокуренных. Казенных. Голубых.

И в полусловных кулуарных разговорах,

И в половинках строчек в книжках записных.

 

Несмотря на черновой характер (впрочем, почему же «несмотря на»? – истинный любитель поэзии умеет ценить прелесть черновика), в этих «половинках строчек» есть то, что вообще привлекает в стихах Кульчицкого: неожиданность, «полетность» образов, афористическая точность мысли, вольное ритмическое дыхание. Он умел отделывать свои произведения, вырабатывая в себе гигиеническую привычку «чистить зубы, как слова стихов», но всегда был преисполнен веры в то, что

Наш мир – лишь черновик поэмы,

К тому же – самый первый черновик.

 

В стихах, которые мы публикуем, созидается мир во всей его первозданной чистоте, свежести и силе, звучит живой голос живого поэта.

 

НАЧИНАЮЩИЕ ГЕНИИ

Из цикла «ЛЮДИ, ДЕЛАЮЩИЕ СТРОЧКИ»

Они приезжают из южных провинций

С пустым узелком и с тетрадями строк.

Очкастый, массивный, маститый Сельвинский¹,

Прищурясь, отпробует (сплюнет ли?) сок.

И спят на газете в простуженной даче

За 10 км от Москвы².

Но все ж не берут в парикмахерской сдачи

И в очередях не сомкнут головы.

Почти без билета стоят в электричке.

В столовках (но с прошлым) пьют перлы супов³.

Чтоб где-то увидеть – как в иле, как в Ниле

коричневом,

Крупинки тяжелых и вечных стихов.

 

[1939 – 1940]

 

Из серии «ПОРТРЕТЫ»

1.Израилев⁴

В бархатной куртке-мефистофельке,

С лицом гениального скрипача,

Пронося над собой запрокинутый профиль

Над обрывом готического плеча,

Бредет Израилев. За рукав внезапно —

В судорогах строк, в конвульсиях рифм.

Это – схема стиха, что в обрывок вцарапал

Острый и рвущий волокна грифель.

 

2.Майоров⁵

Лицо откопанного неандертальца.

Топором сработанный синий взгляд.

Он бросает

из конокрадьих пальцев

не голос – hолос —

как пеньковый канат.

 

3. Слуцкий Робеспьеровский череп⁶

и гонор Пилсудского⁷.

Не ум, а памфлет, не стих, но

гротеск.

1. Илья (Карл) Львович Сельвинский (1899 – 1968) – поэт, драматург, стиховед; в Литинституте и при Гослитиздате вел семинары поэзии, которые в 1939 – 1941 годах посещал М. Кульчицкий.[↩]
2. Поэт Михаил Львов вспоминал: «В октябре 1939 года мы – несколько новых студентов-очников Литературного института – Михаил Кульчицкий, Александр Кременской, Григорий Цуркин, Юрий Окунев, я и другие – сняли за городом, на станции Перловская, комнату у частника. Постелей у нас не было. У меня не было даже пальто, чтобы постелить на пол, спал на газетах. На рассвете просыпался от судороги.

   Утром шли в ближайший продуктовый киоск, покупали черный хлеб и сахарный песок, и вот макаешь хлеб в большую жестяную кружку с кипятком, потом в песок – и ешь. И весь – завтрак. Бежим на пригородный поезд – в давку (которая тоже не беспокоит еще нас, воспринимается как нечто естественное). Обедаем в Юридическом институте (где параллельно с Литинститутом учился Борис Слуцкий).Ужин чаще всего – «отменяем» – добровольно – как «буржуазный пережиток»…» (М. Львов, Навеки прав. – В кн.: Михаил Кульчицкий,Вместо счастья. Стихотворения. Поэмы. Воспоминания о поэте, Харьков, 1991, с. 206).[↩]

3. В письмах Михаила родителям часто – отчеты: «Обедаю в студенческой столовке: суп 80 к., каша 70 к., картоф. котлеты 1 р. 50 к., освещение бесплатно» (М. Кульчицкий,»Мое такое». Лирическая автобиография комсомольца. – «Дружба народов», 1968, N 10, с. 180).[↩]
4. Израиль Абрамович Израилев (1919 – 1988) – однокурсник Кульчицкого по Литинституту, писавший впоследствии под псевдонимом «Юрий Окунев». В блокноте Кульчицкого – запись 10 апреля 1940 года: «Сельвинский у Израилева: «А Вы бить ее не пробовали?» После серии стихотворений о несчастной любви». Вместе с Израилевым Кульчицкий в сентябре-октябре 1939 года снимал угол у квартирной хозяйки на станции Лианозово под Москвой.[↩]
5. Николай Петрович Майоров (1919 – 1942) – поэт, студент МГУ. Погиб на фронте.[↩]
6. Слуцкий был похож на Робеспьера не столько внешне (небольшой рост, высокий лоб, резкие черты лица), сколько характером классического «якобинца». Не случайно давняя знакомая поэта М. И. Файнберг называла его «харьковским Робеспьером». Часто называли Слуцкого и «комиссаром».[↩]
7. Юзеф Пилсудский (1867 – 1935) – диктатор Польши после организованного им в мае 1926 года военного переворота, премьер-министр, маршал, беспощадно расправлявшийся с революционерами. В 1920 году руководил военными действиями против Советской России. Как вспоминал Д. Самойлов, Слуцкий острил жестко, иногда обидно, и многим это казалось проявлением гонора. К тому же Слуцкий, что называется, всегда знал себе цену, и в этом многие усматривали проявление гордыни. Как пишет тот же Д. Самойлов, инициатором знакомства и встреч молодых поэтов (М. Кульчицкого, П. Когана, М. Львовского и др.) осенью 1939 года был Б. Слуцкий, «обсматривавший и выслушивавший тогда московскую молодую поэзию с целью узнать, кто пишет лучше, а кто не лучше него» (Д. Самойлов, Кульчицкий и пятеро. – В кн.: Михаил Кульчицкий, Вместо счастья, с. 212 – 213).[↩]