Не с истиной, а с Платоном

Статья С. Чупринина «Критика – это критики» («Вопросы литературы», 1985, N 12) произвела на меня настолько сильное впечатление, что я не могла не откликнуться письмом, за резкость которого заранее приношу извинение.

Судите сами. В наше безупречно мирное время, когда можно услышать разве что, как какой-нибудь критик скажет: «Пора бы нам наконец…», или: «Пора бы тем, кто говорит «пора», сказать что-нибудь кроме «пора», или: «Пора бы тому, кто критиковал неизвестно кого, назвать критикуемых поименно», или: «А нельзя ли было тому, кто критиковал того, который критиковал неизвестно кого, назвать кого-нибудь еще, кроме того, который…», – вот в такое время в вашем спокойном, выдержанном журнале средь бела дня по-черному ругают критика! Да не какого-нибудь без роду и племени, а одного из тех, кто у всех на слуху!

Тронулся лед? Скорее прорвало плотину.

Оправившись от первого изумления, я обнаружила, что хотя на изувеченного до неузнаваемости В. Кожинова уже страшно смотреть, для него еще кое-что припасено, а заодно и для меня – его читателя. Оказывается, происходят неслыханные вещи: какие-то читатели (и видимо, их немало, иначе бы зачем такие сильные средства), то ли каждый сам по себе, то ли сколотив шайку, задались целью ниспровергнуть общепризнанные авторитеты, перераспределить художественные ценности «… и проч. и проч.». И что самое удивительное, все они, видимо, клянутся именем В. Кожинова!

Если бы у меня не было других забот, я бы, может быть, сразу догадалась полистать книгу В. Кожинова и гораздо раньше пришла бы к тривиальной разгадке природы обличительного азарта.

Но вот насчет таинственных читателей и до сих пор нахожусь в совершеннейшем недоумении. Главное, мне непонятно, как именно В. Кожинов может спровоцировать на бунт неподготовленного читателя.

С подготовленным читателем все было бы ясно. Подготовленный знает, что сегодня решительно доминирует исповедальное направле

ние, что времена Белинского и Добролюбова давно миновали, что категоричность суждений В. Кожинова в высшей степени несвоевременна, а его намерение влиять на литературный процесс и вообще проявлять волю настолько нелепо, что иначе как нигилистом его и не назовешь.

Правда, для того чтобы проникнуться бунтарским духом, одного положительного примера маловато, тем более что С. Чупринин, судя по всему, не единственный, кто бросил камень в В. Кожинова, Так что, думаю, подготовленный читатель и в самом деле не взбунтовался бы.

А теперь посмотрим на неподготовленного читателя. Он проходил в школе Белинского и Добролюбова, а из современных критиков, допустим, никого не читал, кроме В. Кожинова. Почему бы ему не отнестись к этому критику с безмятежным доверием. «Критик – литературный публицист» – нормально. «Критик должен влиять на литературный процесс» – а что тут такого? «Критик должен проявить волю» – а почему бы ее не проявить?