Научность и популярность
René Sliwowski, Antoni Czechow, Warszawa, 1965, 268 s.
Популярных книг о русских писателях издается мало. На это сетуют все. Но с Чеховым дело обстоит как раз наоборот. Большинство работ, вышедших за последние два десятилетия в СССР и на Западе, написано, как говорится, в живой и доступной форме. Книги эти не перегружены цитатами из рукописей и малодоступных свидетельств современников; страницы их не пестрят ссылками на архивные источники. Тип критического очерка возобладал теперь совершенно.
Р. Сливовский, написав книгу о Чехове легко и увлекательно, ни в коей мере не поступился ее научной основательностью и строгой документальностью, – этим она близка к лучшим работам о Чехове 30-х годов – А. Дермана, Ю. Соболева, А. Роскина.
Автор обнаруживает не только прекрасное знание русской и западной литературы о Чехове, но – что очень выделяет его книгу среди работ других западных исследователей – и осведомленность в архивных рукописных материалах.
В книге часто дается характеристика и критика источников – для популярного издания явление крайне редкое. Автор, например, критически рассматривает степень достоверности таких традиционных биографических источников, как сообщения членов семьи Чеховых.
Вообще в работе Р. Сливовского не раз подвергаются критике и пересмотру устоявшиеся мнения. Так, он критикует распространенную точку зрения, преувеличивающую роль письма Григоровича в творческой биографии Чехова, отвергает традиционные (и слишком прямые) сопоставления Чехова с Щедриным, Гоголем. Его собственные сопоставления Чехова с Толстым, Тургеневым, – самостоятельны ли они, даны ли на основе уже существующих работ, – сделаны с большим чувством меры. Это не общие фразы о традициях великих предшественников, но всегда попытка конкретного анализа, стремление в сравнении выявить важнейшие черты поэтики, стиля. Очень любопытно сближение Чехова с Писемским и Лесковым – едва ли не первое в литературе о Чехове. По мысли Р. Сливовского, «обширную сферу, не затрагиваемую прежде литературой, – сферу каждодневных, обыденных фактов и случаев, на первый взгляд неважных, не заслуживающих внимания и как бы недостойных пера писателя, – Чехову помогли открыть Писемский и Лесков».
Одним из общих мест стало идущее со времен воспоминаний Горького и первых статей Измайлова мнение о непонимании Чехова современной ему критикой. Между тем это неверно. В статьях К. Арсеньева, Д. Мережковского, В. Кигна, М. Протопопова, А. Бычкова было высказано немало тонких и глубоких суждений о творческой манере Чехова, немало верных мыслей (многие из которых, кстати, выпали из научного обихода). Р. Сливовский широко использует высказывания современников, вводя читателя в литературную атмосферу тех лет. Интересна, например, подборка отзывов критики о «Пестрых рассказах».
Стремление, дать неканонического Чехова видно во всем -даже в подборе фотографий; некоторые из них относятся к очень редким.
Книга охватывает весь творческий путь Чехова. Но подробнее всего Р. Сливовский рассматривает раннего Чехова. Это достоинство книги. Ибо тем самым автор избрал путь наиболее трудный и малоизведанный: из многих сотен работ, посвященных писателю, молодому Чехову уделено едва ли более трех десятков. Недооценка Антоши Чехонте еще не изжита. Ранний период творчества (до 1884 года) – самый малоисследованный. Между тем для понимания позднего Чехова этот период важен чрезвычайно.
«Будущие исследования покажут, – писал в 1940 году Александр Роскин, – глубокую связь литературных приемов Антоши Чехонте с самыми важными, основными элементами стиля Антона Чехова». Эта мысль высказывается и во многих зарубежных работах о Чехове 1950 – 1960-х годов1. Действительно, главнейшие черты чеховской поэтической системы складывались именно в это время. Такую существенную черту его повествовательного стиля, как изображение окружающего мира через восприятие героя, в его «тоне и духе», находим уже в рассказе «Вор», написанном в 1883 году. В рассказе того же года «Герой-барыня» отчетливо видны зачатки знаменитого чеховского «подводного течения»: когда слова героя и его чувства, размышления идут двумя непересекающимися потоками.
Корни позднего Чехова Р. Сливовский отыскивает в раннем. Так, характерный для Чехова особый эмоциональный тон, явный, например, в «Егере» или «Тоске», обнаруживается, как указывает автор, уже в «Барыне», «Трагике», «Мести», «Бароне». «Лирический настрой, – пишет Р. Сливовский, – характерный для ранних рассказов (имеются в виду рассказы 1883 – 1885 годов, типа «Осенью», «Слова, слова и слова», «Старость». – А. Ч.), по своему качеству близок к лиризму позднейших произведений 90-х годов, таких, как «Скучная история», «Попрыгунья», «Соседи», «Три года», «Ариадна» и др.».
Особенно пристально с этой точки зрения автор исследует «Платонова» (так Р. Сливовский, по западной традиции, именует чеховскую пьесу без названия), считая, что «подробное, систематическое сопоставление «Платонова» с остальным чеховским драматургическим наследием могло бы многое прояснить в «деле Чехова».
«Платонов», – пишет Р. Сливовский, – это ключ к последующим сценическим творениям Чехова, своего рода конспект позднейшей его драматургии и многих других произведений. «Иванов». «Чайка», «Дядя Ваня», «Три сестры», «Вишневый сад» – это как бы автоплагиаты Чехова, выросшие из «Платонова». В «Платонове» мы находим не только чуть ли не все проблемы, темы, мотивы, появляющиеся затем в произведениях зрелого Чехова-драматурга, но и множество черт, свойственных его великим драмам: знаменитые чеховские паузы, высказывания героев, скрывающие истинную мысль в подтексте, хаотичные разговоры, случайные реплики, как будто не стоящие внимания…»
Рассматривая «Иванова» и пьесы Чехова 900-х годов, автор еще раз возвращается к «Платонову», отыскивая и в содержании, и в структуре этого первого большого произведения Чехова общие черты с поздними чеховскими драмами. Кстати, Р. Сливовский предлагает интересную гипотезу о времени создания «Платонова»: между декабрем 1880 года и июнем 1881, когда Чехов не напечатал нигде ни одной вещи.
Чеховское окружение, «малая пресса» и вообще время 80-х годов знакомо широкому читателю гораздо меньше, чем, например, пушкинская эпоха или начало XX века. В книге Р. Сливовского дан сжатый, но очень насыщенный очерк литературной жизни 1880-х годов. Кроме традиционных имен – Лейкина, Билибина, Пальмина, – читатель найдет здесь портреты издателей и редакторов журналов, в которых сотрудничал Чехов. Например, сведения о такой колоритной фигуре 80-х годов, как издатель «Московского листка» Н. Пастухов, основатель российской «мелкой прессы», в молодости сиделец винной лавки, а впоследствии миллионер, известный своими чудачествами (он, например, водил своих сотрудников по субботам в баню). Или портрет Н. Пушкарева – драматурга, поэта, в прошлом сотрудника «Отечественных записок», а в 80-е годы издателя первого в России журнала переводных романов и журналов «Мирской толк» и «Свет и тени», изобретателя бензиновой горелки и рыболовных самодействующих подсекателей. Или сведения об издательнице «Будильника» Уткиной, редакторе «Стрекозы» Корнфельде.
Чехов – театральный критик в монографиях обычно не находит места. Р. Сливовский пишет об этом целую главу. В поле зрения его попадают не только статьи, но и театральные пародии Чехова: «Нечистые трагики и прокаженные драматурги», «Кавардак в Риме», которые рассматриваются как особого рода рецензии, в своеобразной форме выражающие взгляды писателя на тогдашний театр.
С вниманием относится Р. Сливовский к чеховской публицистике, и к ранней и к поздней, к Чехову-автору «Острова Сахалина».
Интересны главы, посвященные театру Чехова. На немногих страницах автор сумел очертить главные его особенности, показать Чехова как «родоначальника новой театральной эстетики». Автора интересуют в первую очередь вопросы поэтики, конструкции чеховских драм, особенности его драматического стиля.
К сожалению, далеко не так подробно, как драматургия, охарактеризована поздняя чеховская проза, новаторство прозаической художественной системы писателя, оказавшей столь большое влияние на всю новейшую мировую литературу. Многие выдающиеся творения последних лет жизни Чехова удостоились лишь перечисления.
Иногда автор как будто противоречит самому себе. Общая высокая оценка раннего творчества Чехова и пристальное к нему внимание не согласуются с некоторыми частными высказываниями автора о молодом Чехове. Явная дань традиции – утверждение, что рассказы И. Горбунова и В. Билибина явились «школой» для Чехова. На самом деле, если в жанре «мелочей» – комических объявлений, календарей, вопросов и ответов и т. п. – Чехов опирался на традицию юмористических журналов, то поэтика даже самых первых его рассказов-сценок имеет очень мало общего со сценками его современников – И. Мясницкого, Д. Дмитриева, Н. Лейкина, А. Пазухина, А. Плещеева, А. Герсона. Здесь Чехов не имел авторитетного предшественника. Оригинальность в этом жанре проявилась уже с самых первых лет его работы. И вряд ли молодому писателю помогали «опытная редакторская рука Пушкарева» и замечания редактора пушкаревских журналов Н. Путяты. Произведения опытного Пушкарева, равно как и его редактора (как, впрочем, и вся проза их журналов), стояли неизмеримо ниже даже самых ранних рассказов будущего автора «Дамы с собачкой».
Большие возражения вызывает стремление Р. Сливовского проводить слишком прямые параллели между фактами биографии и творчеством писателя. Автор очень часто и охотно делает такие сближения. Так, категорически утверждается, что «в повести «Моя жизнь»… находим характеристику Таганрога», что «инспектор Дьяконов послужил Чехову прототипом для героя рассказа, учителя Беликова», что «Чайка» создана на материале «недавнего романа Лидии Мизиновой и Потапенки».
Но подобные вопросы не могут быть решены столь однозначно. Спор о прототипах «Чайки», «Попрыгуньи», «Человека в футляре» идет уже давно и вряд ли когда-нибудь завершится, ибо очевидно, что художественный образ не может быть привязан только к одной модели. Инспектор Дьяконов, например, явно не был такой зловещей фигурой, как Беликов. По воспоминаниям В. Тана-Богораза, он завещал два дома под училища и 75 тысяч рублей в пользу беднейших педагогов. На Таганрогском кладбище и сейчас стоит памятник, воздвигнутый на его могиле благодарными учителями. Поездку Чехова на Сахалин Р. Сливовский, следуя за Д. Магаршаком, связывает с отношениями писателя с Л. Авиловой. Правда, он не утверждает, как английский исследователь, что это было главной причиной, побудившей Чехова к путешествию, но все же считает, что «духовный кризис соединился здесь с тупиком в чувствах». Для подобных утверждений нужна аргументация более обширная и основательная.
Есть в книге и неточности, ошибки. В журналах «Свет и тени» и «Мирской толк» Чехов начал печататься не с 1881, а с 1882 года. Первый ответ Чехову из «Осколков» не был прислан в письме, а напечатан в почтовом ящике журнала (1882, N 45). Письмо А. Суворину, где Чехов описывает свои впечатления от Гонконга, написано не 29, а 9 декабря 1890 года; «Чеховиана» И. Масанова вышла в 1929 году, а не в 1947. Неточно сделан перевод шуточного «Медицинского свидетельства», выданного Чеховым брату Михаилу. Начало его в подлиннике читается так: «Дано сие Студенту Императорского Московского университета Михаилу Павловичу Чехову, 20 лет, православного исповедания, в удостоверение, что он состоит с 1865 года моим родным братом…» При переводе автор, видимо, счел достаточным одного упоминания о возрасте брата и в фразе «состоит с 1865 года моим родным братом» исключил дату. А ведь в этом «состоит с 1865 года» и заключен весь юмор!
Но неточностей в книге немного, и работе, охватывающей весь жизненный и творческий путь писателя, они простительны.
- См. например: R. Hingley, Chekhov. A biographical and critical study, London, 1950; W. Bruford, Anton Chekhov, London, 1957; T. Winner, Chekhov and his prose, N Y. 1966.[↩]