№9, 1981/Обзоры и рецензии

Национально-эпические корни художника

П. М. Мирза-Ахмедова. Национальная эпическая традиция в творчестве Чингиза Айтматова, «Фан», Ташкент, 1980, 91 стр.

Творчество Чингиза Айтматова получило широчайшее читательское призвание. Замечательный художник сумел проникнуть в такие глубины народной жизни, его книги обрели такую социально-эстетическую ценность, что вышли далеко за пределы национальной литературы. Задача исследователей как раз и состоит в том прежде всего, чтобы научно освоить это богатство и, обращаясь к его художественному миру, раскрыть «феномен Айтматова».

Справедливо утверждение, что в творчестве Ч. Айтматова мы видим синтез трех начал: киргизской художественной традиции, активного усвоения опыта русской литературы и приобщения к опыту литературы мировой. Писатель, ограниченный в своем художественном сознании национальными пределами, не может вызвать всеобщего интереса, да и в своей литературе он живет недолго. В то же время стремление быть «общечеловеческим» за счет национального начала мстит художнику стиранием с лица его неповторимых черт народности. Чингиз Айтматов сумел сразу и быстро преодолеть «местный потолок», но, преодолев его, он осветил киргизскую землю светом имеющих общечеловеческий смысл философских раздумий, и его книги приковали к себе внимание и самих киргизов, и читателей многонациональной советской Родины, и зарубежных друзей.

Не правы, конечно, те (хотя их и немного) критики, которые подходят к творчеству писателя односторонне, отрицая у него национально-киргизские корни. Так могут думать лишь люди, отождествляющие национальное с патриархальным, косным и неподвижным. Исследование П. Мирза-Ахмедовой «Национальная эпическая традиция в творчестве Чингиза Айтматова» ценно в первую очередь тем, что отвергает такое восприятие айтматовского творчества. Автор утверждает концепцию «национальной художественности», выразившуюся в образном содержания, художественной палитре произведений писателя, в самом художественно – эстетическом сознании писателя, в восприятии его героями всего того» что их окружает, волнует, радует и печалит. И доказывает это автор конкретным анализом, интересными сопоставлениями, убеждающими обобщениями. Правда, П. Мирза-Ахмедова не ставит перед собой задачу охватить все произведения писателя, она останавливается главным образом на трех повестях Ч. Айтматова – «Прощай, Гульсары!», «Белый пароход», «Ранние журавли» – и раскрывает многообразные связи их художественно-изобразительных форм с национально-эпической традицией, новой ее идейно-эстетической функцией в современных условиях. Право выбора, конечно, всегда за исследователем, хотя избранная тема позволяла, на мой взгляд, активнее привлекать и другие произведения писателя.

Социально-эстетическая значимость прозы Ч. Айтматова состоит в активном и последовательном утверждении им – писателем и гражданином – идей гуманизма. И здесь ему также помогает то, что П. Мирза-Ахмедова называет «национальной эпической традицией». «Самый интересный и, может быть, самый поучительный парадокс ускоренного развития, лежащего в основе творчества Айтматова», по мысли исследователя, состоит в том, что «в глубоко реалистическом творчестве писателя обнаруживается прочная эпическая традиция его народа, отражающая очень важный момент национальной художественности» (стр. 9).

Несомненным достоинством работы П. Мирза-Ахмедов ой является стремление разобраться в поэтике прозы Ч. Айтматова, анализ тех разнообразных и богатых изобразительно-выразительных средств, художественно – стилистических приемов, которые связывают творчество писателя с национальной эпической традицией. Интересны в этом плане наблюдения и суждения автора о песенном ритме сказания о маралах в «Белом пароходе» (стр. 43), о ритме рефренов (стр. 55), стилистических функциях эпиграфов в «Ранних журавлях» (стр. 57), об эпических картинах древней конной игры байги (стр. 22 – 27), окотной (стр. 29 – 30), похорон Чоро (стр. 35). Стилистика повестей Ч. Айтматова «несет на себе печать национальной эпической традиции», которая в «Прощай, Гульсары!» ознаменована старинными песнями («Плач о верблюде», «Песня старого охотника»), в «Белом пароходе» – древним сказанием о Матери-оленихе, в «Ранних журавлях» – присутствием «Манаса» в сознании героев.

«Да будут благословенны предки, оставившие нам эти мужские игры бесстрашных!» – восклицает повествователь «Прощай, Гульсары!», воссоздавая картины байги. И нельзя не согласиться с выводом, что «байга для Айтматова – это не только лучший способ раскрыть огненный дух бега иноходца Гульсары, эти игры нужны ему для того, чтобы раскрыть существенную грань характера своего народа» (стр. 26).

Едва ли не ведущим «музыкально-поэтическим мотивом», придающим особую тональность художественной прозе Ч. Айтматова, является частое обращение его героев к песне – в минуты и радости, и печали. «…Песни петь негромкие – так для самого себя. Мало ли о чем поет человек наедине с собой?.. изредка ему хочется почувствовать самого себя», – комментирует писатель состояние старика Момуна, воплощающего в себе определенные черты народного характера. И «тот факт, что песня служит способом самопознания, – пишет П. Мирза-Ахмедова, – только подтверждает, как жива, как жизненна о национальном художественном сознании киргизов песенная традиция. Песни-плечи, песни-сказания продолжают традиции «Манаса»… Мы видим, как Айтматов последовательно развивает эту традицию в своем творчестве» (стр. 17).

Однако порой автор книги допускает неточности, которые противоречат ее же собственным верным наблюдениям и утверждениям. Проследив в двух первых главах книги эпические традиции в произведениях Ч. Айтматова, раскрыв поэтику и эстетику этих традиций в трех повестях писателя, П. Мирза-Ахмедова в последней, третьей, главе делает такие выводы, которые не согласуются с конкретным содержанием предшествующих наблюдений, с логикой ее собственных мыслей. Так, она пишет: «Строго говоря, все, что мы в своей работе определяли как эпическую традицию в творчестве Айтматова, можно было бы квалифицировать и как мифологическую» (стр. 88). Но так ли это?

Мифология – это определенный тип мышления, мировоззрения человечества на раннем этапе его исторического развития, а именно – дофеодального, общинно-родового. В эпоху феодализма народ уже не воспринимает мир мифологически, мифология из содержательной категории превращается в категорию формальную. Эпос – не тип мышления, а форма существования, бытия мифологии, но он же форма существования, развития других типов мировосприятия – фольклорного, художественно – письменного. П. Мирза-Ахмедова не проводит эти градации, отождествляя, в частности, мифологическое и эпическое, находи мифологию как содержательную категорию в произведениях, в сознании героев современного писателя. Так, в «Белом пароходе»»истоки этой цельности… последовательности в характере айтматовского мальчика» П. Мирза-Ахмедова ищет «в эстетической традиции киргизского эпоса… С эпическим характером роднит мальчика еще и его причастность к патриархальному миропониманию… Мальчик свято верил в свою кровную связь с природой, связь, когда-то нарушенную, забытую людьми» (стр. 68). Но ведь П. Мирза-Ахмедова сама же верно замечает, что Ч. Айтматов – «весь в реальной действительности своей родины и своих героев», и в повести «Белый пароход» речь идет не о мифологии, не об «элементах мифологизма» даже, а о мифе как «художественной метафоре» (стр. 77). В условиях социально-исторической действительности XX века невозможно не только «первозданное» воссоздание мифа (как бы это талантливо ни сделал, скажем, О. Чиладзе в эпическом повествовании «Шел по дороге человек»), но и создание новой мифологии как типа мировосприятия: ведь современный мифологизм – это тоже «форма», «художественная метафора».

Если отправляться от конкретного Жизненного содержания повестей, а не выяснять – соответствуют или не соответствуют они тем или иным теориям современного мифологизма, то все объяснится просто.

Развивая и утверждая свою социально-философскую концепцию гуманизма, «Ч. Айтматов избирает главными героями повестей таких персонажей, которые наиболее концентрированно и непосредственно воплощают в себе этот гуманизм. В «Белом пароходе» это восьмилетний мальчик, в «Ранних журавлях» – юноша-школьник Султанмурат, в «Прощай, Гульсары!» – Гульсары. Писатель ставит своих героев в такие ситуации, которые наиболее полно раскрывают его понимание добра, красоты, справедливости, тот трагизм, которым сопровождается борьба добра со злом, красоты – с душевным уродством, справедливости – с жестокостью и бесчеловечностью. Основу этого гуманизма составляет исторический оптимизм не мифологического, не патриархально-феодального, а социалистического миропонимания, В «Белом пароходе» все эти особенности айтматовской концепции гуманизма выразились наиболее заостренно благодаря творческому использованию традиций и национальной эпики именно как «национальной художественности» сказание о Матери-оленихе) и литературного мифологизма сказка мальчика о Белом корабле).

Однако в повести есть и «третье измерение» – это те реальные жизненные обстоятельства, в которых живет, мыслит, чувствует восьмилетний мальчик. Именно этими обстоятельствами и сознанием, фантазией ребенка, а не «эстетической традицией киргизского эпоса», не «причастностью к патриархальному миропониманию» объясняется идейно-эстетическое своеобразие повести, характер мальчика. Впрочем, П. Мирза-Ахмедова сама хорошо говорит об этом: «Вся жизнь мифа в повести реалистически соотнесена с действительностью – буквально объяснена и мотивирована: старый дед рассказывает внуку сказку, и внук, маленький мальчик, как это свойственно детям, поверил в ее правду. Айтматов, исподволь раскрывая нам внутренний мир своего героя, показывает, как естественно в его богатом поэтическом воображении, постоянно творящем свои маленькие сказки (с биноклем, камнями, цветами, портфелем), может жить и «сказка» (так он называет миф) о «Рогатой Матери-оленихе» (стр. 77).

Если это так, то причастно ли сознание восьмилетнего мальчика «к патриархальному миропониманию»? В таком случае сознание любого ребенка с богатым воображением можно характеризовать как «мифологическое» или патриархально-наивное. Но ведь айтматовский мальчик всем своим существом, всем своим разумом восстает против патриархальности, против зла Орозкула, против пассивности деда Момуна, только он не знает, как верно и успешно бороться со всем этим (отсюда и лирическая концовка повести «от автора»). Так что было бы упрощением все «чудесное», «поэтическое», сказочное у современного писателя сводить только к традициям национального эпоса «Манас», а все «нравственно цельное», «первозданное» – к «патриархальной нерасчлененности сути человека и его дела», к первобытной слиянности с природой. Все здесь гораздо сложнее

Проза Ч. Айтматова, выросшая на почве советской многонациональной литературы, в условиях современных мировых литературных взаимосвязей, в творчески переработанном виде вбирает в себя многие национальные эпические традиции. В этом плане художественный талант Ч. Айтматова развивается в русле той «всемирной отзывчивости», которой характеризовались гении Низами, Данте, Шекспира, Гёте, Пушкина. Мы думаем, что, выделяя «национальную эпическую традицию» в ряде повестей писателя как предмет самостоятельного исследования, П. Мирза-Ахмедова в последующих своих разысканиях учтет роль и «многонациональных эпических традиций» в творчестве Ч. Айтматова, уверенно взметнувшегося на всемирную литературную орбиту последним своим произведением – романом «И дольше века длится день»…

г. Баку

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №9, 1981

Цитировать

Гаджиев, А. Национально-эпические корни художника / А. Гаджиев // Вопросы литературы. - 1981 - №9. - C. 242-246
Копировать