Направление поясков

«К истории русского романтизма», «Наука». М. 1973, 551 стр.

Еще сравнительно недавно романтизм представлялся нашей науке гигантским белым пятном. За последние десять-пятнадцать лет картина изменилась: интерес к этому противоречивому и сложному явлению обострился необычайно. А ныне на повестку дня поставлен вопрос о создании обобщающих трудов о романтизме. В этой широкой перспективе и следует рассматривать рецензируемый сборник. Как явствует из редакционного предисловия, он носит предварительный, поисковый характер и является ступенью в подготовке фундаментальных исследований типа «История русского романтизма» или «Развитие романтизма в литературах Восточной Европы».

Для осуществления поставленных задач необходима прежде всего надежная теоретическая основа. Поэтому вполне оправданно решение включить в сборник работы по общим проблемам романтизма.

Что такое романтизм: литературное направление, течение, тип творчества, художественный метод, стиль? По этому вопросу в нашей науке согласия не достигнуто. Изменчивость и разнообразие форм, несхожесть национальных разновидностей романтизма нередко ставят исследователей в тупик.

Во вступительной статье И. Волкова «Основные проблемы изучения романтизма» обосновывается необходимость весьма широкого понятия – литературного романтического движения. Для характеристики различий внутри романтизма автор предлагает использовать термины «литературные направления» (романтизм прогрессивный и консервативный) и «литературные течения» – разновидности направлений. Различия эти И. Волков связывает с особенностями романтики как вида идейно-эмоциональной направленности творчества.

Романтическое движение воплощает, по мысли автора, особый тип художественного сознания. В его основе – представление о полной независимости человека от внешних условий жизни и об абсолютной самоценности личности. Отсюда – основные черты художественного метода романтической литературы: воссоздание человеческих характеров как «универсальных», ничем не обусловленных, независимых от окружающих жизненных обстоятельств. И. Волков раскрывает специфичность метода романтиков, его принципиальное отличие, с одной стороны, от методов литературы Возрождения, классицизма и просветительства, с другой – от реалистических методов XIX-XX веков.

Вместе с тем вопрос о границах романтизма и реализма особенно важный в контексте данного сборника, не получил здесь сколько-нибудь развернутого и конкретного решения. Сложность этого вопроса определяете», по-видимому, не только наличием переходных от романтизма к реализму форм, но и, главное, присутствием в сформировавшейся, зрелой реалистической литературе начал, свойственных также и романтизму. Таков, в частности, пристальный интерес ряда писателей-реалистов (Достоевский, Л. Толстой, Бунин) к исторически повторяющимся, «универсальным» сторонам человеческих характеров.

Статья А. Гуревича «О типологических особенностях русского романтизма» в своей общетеоретической части удачно дополняет работу И Волкова. Здесь говорится о характерном для романтиков стремлению к идеалам абсолютным и бесконечным, о полярности идеала и действительное о напряженности противоречий между ними. По мнению А. Гуревича, весьма относительна типологическая общность национальных разновидностей романтизма, поскольку каждая из них связана со своеобразной национально-исторической и духовно-культурной ситуацией. Отсюда следует существенный вывод: далеко не все, что известно в истории под именем романтизма, может быть признано романтизмом и строгом смысле слова. Предложенное автором разграничение «классических» и «смешанных» форм романтизма требует дальнейшего обсуждения и конкретизации на материале ряда национальных литератур: Сейчас само понятие «меры» романтизма обосновано еще недостаточно, В самом деле, все ли черты романтизма, о которых пишет А. Гуревич, специфичны для этого литературного направления? Не является ли устремленность к абсолютным и бесконечным идеалам, противостоящим действительности свойством и ряда других направлений, в значительной мере и критического реализма?

Главное же внимание в рецензируемом сборнике уделено, естественно, проблемам русского романтизма, О его общих свойствах говорится в статье А. Гуревича. По мысли автора, романтизм в России был явлением весьма неоднородным, он взаимодействовал с иными, неромантическими началами: сентиментализмом, анакреонтикой, просветительским рационализмом, критическим реализмом.

Об особой сложности и внутренней неоднородности русского романтизма говорится и в собственно историко-литературных работах первой части сборника («От Жуковского до Лермонтова»). Здесь выдвигается ряд интересных и во многом новых соображений и гипотез. Так, в статье Е. Пульхритудовой «Романтическое и просветительское в декабристской литературе 20-х годов XIX века» раскрываются глубинные романтические тенденции в творчестве декабристов, отмечается переплетение в их произведениях просветительских и собственно романтических начал (особенно интересен в этом плане анализ лирики Кюхельбекера).

В работе Л. Фризмана «Эволюция русской романтической элегии (Жуковский, Батюшков, Баратынский)» показано, как изменялось миросозерцание русских поэтов-элегиков по мере движения от классицизма к романтизму, как все больше насыщалась элегия трагическими мотивами и ощущением неблагополучия жизни в целом. Позднее, в эпоху формирования реализма, трагическая судьба героя элегии все более детерминируется жизненными обстоятельствами, а его внутренний облик обретает большую психологическую конкретность.

Об одном из вершинных достижений русского романтизма – пушкинских «Цыганах» – пишет Н. Фридман в статье «О романтизме Пушкина («Цыганы» в художественной системе южных поэм)». Рассмотрев проблематику и стиль этого произведения в перспективе всего творческого развития поэта и в теснейшей связи с его взглядами на романтизм, автор пришел к выводу, что романтическое творчество Пушкина составляет особую разновидность русского романтизма первой четверти XIX века. Это «романтизм страстей», отличный и от «сентиментального» романтизма Жуковского, и от гражданского романтизма поэтов-декабристов.

Как известно, современное литературоведение все настойчивее обращается к типологическому изучению национальных литератур. И хотя напечатанные в сборнике работы (за исключением статьи А. Гуревича) не старят этих проблем непосредственно, они так или иначе подготавливают их дальнейшую разработку. Явления русского романтизма сопоставляются здесь с аналогичными явлениями романтизма зарубежного: немецкого, английского, американского, польского. Так, А. Пиотровская в статье «К типологии ранних романтических поэм Пушкина и Мицкевича» обнаруживает существенное сходство (проблематики, конфликта, художественной структуры) между «Кавказским пленником», «Бахчисарайским фонтаном», «Цыганами», с одной стороны, и «Дзядами», «Гражиной», «Конрадом Валленродом» – с другой. Вместе с тем, пишет автор, романтические поэмы Пушкина и Мицкевича во многом отличны от байроновских. Им свойственны критическое отношение к герою-индивидуалисту, стремление объективировать изображаемые характеры, определенные реалистические тенденции. А. Николюкин в статье «К типологии романтической повести» устанавливает сходство этого жанра в русской и американской литературах. Самые принципы «видения и отражения действительности», «соотнесение мира фантастического и действительного, иллюзии и реальности» во многом близки у русских и американских писателей, что обусловлено «самой эстетической природой романтического метода» (стр. 282).

На общеевропейском литературном фоне рассматривается романтическое начало гоголевского творчества в статье Н. Степанова «Романтический мир Гоголя». Различные этапы писательского пути Гоголя соотносятся здесь с творчеством Тика, Гофмана, гейдельбергских романтиков, В. Ирвинга, В. Скотта.

Точкам соприкосновения русского романтизма с немецким посвящены статьи И. Усок «Философская поэзия любомудров» и Ю. Манна «Эволюция гоголевской фантастики». Уже в самом заглавии работы И. Усок содержится положительный ответ на все еще дискуссионный вопрос: удалось ли любомудрам создать подлинную «поэзию мысли» – оригинальную философскую лирику, ориентированную на идеи немецкого идеализма? В подтверждение своей точки зрения автор приводит ряд веских аргументов. Прослеживая, как преломлялись в поэтическом творчестве Веневитинова, В. Одоевского, Шевырева и Хомякова философские воззрения Шеллинга, она определяет место этих писателей в литературной борьбе второй половины 20-х я 30-х годов. Ю. Манн устанавливает три этапа в развитии фантастического у Гоголя. «Вначале Гоголь отодвинул носителя фантастики в прошлое, оставив в настоящем временном плане его влияние, «след». Потом Гоголь снял носителя фантастики, пародируя поэтику романтической тайны, сна и т. д.». Наконец, «он обратился к действительности, сохранившей лишь «нефантастическую фантастику». Фантастика ушла в быт, в вещи, в поведение людей, в их способ мыслить и говорить» (стр. 255). Аналогичные сдвиги, показывает Ю. Манн, происходят и в западноевропейской литературе, в частности в позднем немецком романтизме. Прямое вмешательство необычного в сюжет уступает здесь место фантастике в ее завуалированных формах.

При всей многоплановости проблематики рецензируемый сборник обладает определенным внутренним единством. Всех без исключения авторов объединяет высокая оценка романтизма в целом и его роли в становлении русской классической литературы.

В ряде статей второй; части сборника – «Дальнейшее развитие романтизма (Некоторые течения и тенденции)» – убедительно показано, что утверждение реализма в русской литературе не привело к упразднению романтической традиции. Хотя и оттесненный на второй план, романтизм в эпоху господства реализма продолжает самостоятельное существование. Идеология и художественное творчество славянофилов в их отношении к романтизму – этой важной и актуальной теме посвящена статья В. Кулешова «Славянофилы и романтизм». По мнению автора, консервативная в общественном, эпигонская в художественном отношении славянофильская поэзия представляет собой особую разновидность русского романтизма, противостоящую романтическому творчеству декабристов, а также Пушкина и Лермонтова.

Как романтическое по преимуществу охарактеризовано в этом разделе и творчество поэтов народнического лагеря (статья Н. Осьмакова «Своеобразие романтизма поэзии революционного народничества»). А в острой статье В. Кожинева «О «тютчевской» школе русской лирике (1830 – 1860-е годы)» доказывается существование особого течения в русской романтической поэзии, на которое историки литературы не обращали до сих пор должного внимания. По мнению В. Кожинова, позднее творчество Вяземского, Ф. Глинки, Хомякова, Шевырева обладает внутренним единством и в своих основных чертах сближается с поэзией Тютчева. Тяготение к прямому выражению мысли и дисгармоничность стиля – таковы важнейшие черты этой школы, противостоящей пушкинской школе «гармонической точности». Очевидно, выводы автора требуют еще тщательной проверки, но значимость поставленной им проблемы сомнений не вызывает.

Судьба романтизма в русской литературе «послеромантических» эпох нуждается, конечно, в дальнейшем изучении. В сборнике рассмотрены лишь отдельные грани этой большой историко-литературной проблемы. Важен и совершенно не разработан, в частности, вопрос о моментах общности русского романтизма и символизма.

Во второй части сборника рассматриваются также романтические традиции в творчестве писателей-реалистов второй половины XIX века. Мы имеем в виду статьи И. Гея «Стиль Л. Толстого и романтическая поэтика» и З. Паперного «Чехов и романтизм». По мысли Н. Гея, последовательная антиромантическая направленность толстовского творчества» не исключала сложного, отнюдь не только негативного отношения писателя к романтизму. Тщательно проанализировав «точки соприкосновения» творчества Толстого с романтической традицией, Н. Гей показал, что стиль писателя вобрал в себя многие достижения искусства романтиков: «Опыт романтической поэтики оказался необходимым моментом развития реалистического толстовского стиля» (стр. 470). В статье З. Паперного охарактеризовано соотношение в чеховской новеллистике «объективного» и «субъективного» (романтического, по мнению автора) принципов изображения жизни.

Приковывая внимание к этой грани русского романтизма (его «преломление» в последующем реалистическом творчестве), участники сборника как бы открывают дорогу подобному же рассмотрению произведений Тургенева, Гончарова и, главное, Достоевского, активно откликавшихся на проблематику романтизма.

Во всех этих отношениях рецензируемый сборник является по своему содержанию современным, обращенным к завтрашнему литературоведению.

Нельзя не заметить, однако, что в историко-литературных статьях понятие «романтизм» оказывается довольно-таки неопределенным: авторы вкладывают в этот термин разное и порой весьма расплывчатое содержание. Так, Е, Пульхритудовой самый вопрос о специфичности романтической литературы кажется не столь уж существенным. Соглашаясь с венгерским ученым И. Шетером, она готова принять понимание романтизма не как художественной системы, а только лишь как «диалектического, исторического процесса», как отрицания предшествующей эстетической теории и подготовки новой. Н. Фридман, опираясь на известные высказывания Белинского, рассматривает романтизм как выражение внутреннего мира человека, «жизни его сердца» (стр. 171). Это уже иная точка зрения, не учитывающая, кстати сказать, принятого в современной науке разграничения романтизма и романтики. И наконец, И. Усок вообще выступает против «абстрактно-логических» определений романтизма и попыток найти для него «однозначную и исчерпывающую формулу» (стр. 286).

Еще более расплываются очертания романтизма в некоторых статьях второй части сборника. Этот термин выступает здесь лишь как обозначение отличного от реализма художественного метода или же (еще шире!) особого «типа творчества», связанного с активным, пересоздающим началом. А это значит, что тезис о романтическом характере поэзии революционного народничества или же о романтической тенденции в творчестве Чехова утрачивает какое-либо конкретное содержание. При столь широкой трактовке термина можно говорить о причастности к романтизму едва ли не любого писателя.

Особенно много неясностей и противоречий в суждениях авторов сборника о соотношении романтизма и реализма. Печатью неопределенности отмечены, например, рассуждения Н. Фридмана о «романтической струе» в реалистическом творчестве Пушкина или, И. Усок о реализме позднего Лермонтова. Показательны также расхождения между Ю. Манном и А. Николюкиным в истолковании гоголевского «Носа». Для первого это произведение – пародия на стиль немецких романтиков, «факт диалектической смены школ»; для второго – одна из лучших романтических повестей Гоголя. Необходимо, на наш взгляд, более отчетливо и последовательно разграничить разные стороны обсуждаемой проблемы: обращение писателей-реалистов к тематике романтизма, к отдельным свойствам его художественного метода, к романтической поэтике и т. п.

Существует, таким образом, определенный «зазор» между теоретическими и историко-литературными статьями сборника. Первые несколько абстрактны, в них почти не затрагиваются, в частности, проблемы романтической поэтики и стиля, которые активно обсуждаются в статьях историко-литературных. С другой стороны, работы об отдельных писателях-романтиках содержат меткие наблюдения, интересные сопоставления, убедительные и важные выводы по конкретным историко-литературным вопросам, но они зачастую не имеют прочного теоретического фундамента. Причем разногласия (порой принципиальные) в понимании романтизма никак не обсуждаются авторами и присутствуют в их работах лишь подспудно. Очевидная несогласованность в понимании природы романтизма и его соотношений с реализмом не позволяет рецензируемому сборнику в полной мере выполнить свою подготовительную роль. Однако взятый, так сказать, сам по себе, он, безусловно, заслуживает положительной оценки. Богатство и разнообразие привлеченного материала, постановка важных теоретических и историко-литературных проблем, интересные суждения о русском романтизме и его традициях в позднейшей литературе, а также его сопоставления с зарубежным романтизмом – все эти несомненные достоинства нового коллективного труда свидетельствуют о достижениях нашего литературоведения в изучении романтизма.