№6, 1986/История литературы

Начало всех начал

«Взгляни на Пушкина, – на Гоголя. Написали немного, а оба ждут монументов» 1, – поделился однажды с братом еще при начале литературной деятельности писатель, который как раз напишет «много», – Федор Достоевский.

Действительно, основоположники новой русской литературы Пушкин и Гоголь написали не так уж много, а монументов дождались, правда, не так уж скоро, но еще самому Достоевскому в 1880 году доведется произнести великую речь как раз в связи с открытием «монумента» – Пушкину.

И впрямь обращают внимание некоторые, казалось бы, внешние факты. Классическая литература первых десятилетий прошлого века представлена малыми по объему произведениями. Почти все они либо написаны стихами, либо тесно связаны со стиховым началом. Это прямо сопрягаетсяис особой ролью слова: оно получило значение, которого более уже никогда не приобретало, впрочем, как раз потому, что оно уже было приобретено. Именно в ту пору были созданы почти все нашитипыи названы ставшие нарицательными имена: такое слово уже давало возможность это делать. При всей остроте социальной борьбы и идеологических столкновений все великие писатели до поры до времени, в общем, стоят по одну сторону, а вся литература имеет один безусловный и никем не оспариваемый центр – Пушкин, Наконец, такая литература буквально сразу входит в плоть и кровь национальной жизни. Но за рубежом, – тогда, конечно, прежде всего за рубежом западным, – именно самые-то великие наши встречают сравнительную холодность, если не прямое равнодушие, особенно явственные на фоне того успеха, который получила русская литература последующая: это прямо связано и с тем, как трудно они переводятся, а хуже всех и дольше всех, особенно до поры до времени, – Пушкин,

Конечно, литературный процесс во всех его составных, во всех его противоречиях, сложностях и взаимопереходах многолик и запутан, но тем более важно попытаться уяснить некоторые общие особенности классиков той эпохи, которые и определяют необщее выражение ее лица в ряду других. Слова Горького, что Пушкин у нас начало всех начал, приложимы и ко всей нашей классической литературе начала прошлого века. В то же время она есть и нечто своеобразное, цельное и, как говорили раньше, желая указать на органичность явлений искусства (Белинский, например), в себе замкнутое.

Итак, первое. Стоит сравнить, что и сколько написали наши писатели и поэты начала прошлого века с тем, что и как написали наши классики, скажем, середины и второй половины века, чтобы эта вроде бы чисто количественная разница прямо бросилась в глаза. Пройдет некоторое время, и многие выдающиеся русские книги уже не будут вмещаться в один даже самый большой том: «Война и мир», «Анна Каренина», «Братья Карамазовы»… Здесь же произведения небольшие, то есть малые по объему своему: «Горе от ума» – «светское евангелие» – едва ли в сотню страниц, «Евгений Онегин» – «энциклопедия русской жизни» – в каких-нибудь шесть-семь листов печатных. Наконец, может быть, единственные и высочайшие русские эпопеи – «Капитанская дочка» и «Мертвые души» – небольшие томики.

Знаменитое стихотворное определение, которое когда-то Фет дал сборнику стихов Тютчева, —

Вот эта книжка небольшая

Томов премногих тяжелей, –

 

приложимо почти к любому из произведений русской классики первых десятилетий прошлого века.

Из этого совсем не следует, что «премногие тома» не писались в начале XIX века или даже в конце XVIII, но явно не через них проходит ведущая линия литературного развития.

Достоевский же однажды и определил особенность такого искусства: «…я действую Анализом, а не Синтезом.:. Гоголь же берет Прямо целое…» 2.

Со своей стороны, Гоголь тоже сразу же ощутил противостояние и сформулировал его в похожих словах: «Бедные люди» я только начал, -сообщает он А. М. Виельгорской в письме от 14 мая 1846 года, – прочел страницы три и заглянул в середину, чтобы видеть склад и замашку речи нового писателя… (напрасно вы оторвали одних «Бедных людей», а не прислали весь сборник3. Я бы его прочел, мне нужно читать все новые повести: в них хотя и вскользь, а все-таки проглядывает современная наша жизнь). В авторе «Бедных людей» виден талант, выбор предметов говорит в пользу его качеств душевных, но видно также, что он еще молод. Много еще говорливости и мало сосредоточенности в себе: все бы оказалось гораздо живей и сильней, если бы было более сжато».

Дело, впрочем, оказалось именно в том, что здесь «проглядывает современная наша жизнь» уже нового и иного искусства, а не просто молодость автора. Более того, ведь чем дальше, тем этот автор будет «говорливее» и «говорливее». Да и всему последующему нашему словесному искусству в говорливости не откажешь, и оно не стало от этого менее «живым» и «сильным», хотя, действительно, не осталось столь «сжатым». Искусство начала века – искусство «целого», больших мер, невероятных обобщений, общенациональной значимости.

В России именно в искусстве, прежде всего в литературе, вершился процесс национального самосознания на рубеже 1812 года и после него. Все это рождало и у самих его создателей особое ощущение себя в национальной истории, непременного и чуть ли не решающего в ней участия и, так сказать, личной ответственности за все, в ней творящееся, масштабность самой борьбы, когда в нее приходилось вступать. Характерная примета времени. Ленин, как известно, воспользовался словами Герцена, поднимавшими декабристов, этих воинов-сподвижников революции, почти на уровень героев национальной мифологии: «какие-то богатыри, кованные из чистой стали с головы до ног» 4.

Е. Баратынский в письме Пушкину еще в 1825 году прямо сравнил его творческую работу с созидающей деятельностью Петра. Гоголь почти сразу осознал свою роль мессии, а наши лучшие критики ее подтвердили и разъяснили с поразительной широтой: «Он пробудил в нас сознание о нас самих» 5.

«Он чрезвычайно гордился тем, что происходил от фамилий, игравших довольно значительную роль в нашей истории, и дорожил памятью своих предков. Чувство это отразилось на многих его произведениях, и если мы не будем знать фамильных воспоминаний, которыми он гордился, то многое в его сочинениях останется для нас темным» 6. Это Чернышевский писал уже о Пушкине, кстати сказать, ничуть на осуждая того, что еще Белинскому казалось сословной узостью аристократического предрассудка.

«По сравнению с Пушкиным, Вяземским, – отметила Анна Ахматова, – символисты кажутся узкими. Те на все смотрели как на свое личное дело – на политику, на светскую жизнь, вообще на жизнь. В их письмах жизнь кажется интересной, а в дневниках Блока и Брюсова она совершенно не нужная» 7.

Великие писатели и поэты того далекого времени не только ощущали всю полноту жизни и всю жизнь как личную жизнь, но неизменно стремились найти в ней главное, основное, ведущее, всеобщее, национальное, государственное. При этом они часто находили его не там, где видел привычный глаз и уж тем более официальная государственность. Государственные представления позднего Пушкина, конечно, отнюдь не сводятся только к оппозиции Николаю. Но они, даже очень мягко говоря, далеко расходятся с государственными же представлениями последнего.

Поэтому, с одной стороны, царь, озабоченный созданием «Истории Петра», открывал Пушкину такие архивы, которые, в сущности, ни для кого и никогда не открывались (дело Алексея). А с другой стороны, запрещал «Медного всадника», да и – позднее, уже после смерти поэта, – материалы к «Истории Петра».

Грибоедов смог написать национальную комедию, только будучи государственного мышления человеком. И потому же поставить ее в такую оппозицию к самодержавно-крепостнической государственности. А написав именно такую комедию, имеющую всеобщий и в этом смысле государственный смысл, естественно и, так сказать, закономерно стать государственным министром, создать «Записку… об учреждении Российской Закавказской кампании». И снова преисполниться великими замыслами особого склада: во всяком случае, задумывалась-то трагедия о 1812 годе. Опять-таки речь идет о государственном подходе, государственном масштабе, о государственной ответственности, а не о николаевской государственности, к которой тот же Грибоедов как раз вставал в сложные отношения, даже став государевым министром, и во многом жертвой которой оказался сам. Гоголь все более укрепляет себя в роли почти отца, законоучителя нации. А Лермонтов если и скорбит, то, в частности, и потому, что он,призванный(«как колокол на башне вечевой»), такой роли, по его мнению, не играет.

Но, во всяком случае, принцип целого, общенационального, всегосударственного волнует наших великих постоянно и особенно в моменты социального раскола, исторического противостояния («Медный всадник»), прямой классовой схватки («Капитанская дочка»). Недавно, оспаривая известное положение Ю. Манна, восходящее, впрочем, еще к С. Венгерову, о том, что уже в первых фразах гоголевских «Мертвых душ» о двух русских мужиках заложен общенациональный масштаб, В. Федоров в статье «Поэтический мир Гоголя» пишет: «Не сомневаясь в верности мысли об общенациональном масштабе изображения в поэме, мы все же хотим заметить, что Определение «русские» не обусловлено этим масштабом так непосредственно, как это, по-видимому, представляется Ю. Манну: «мельчайшие детали письма» определяются ближайшим образом другими причинами. Ведь из того, что А. Пушкин, например, называет Троекурова «Старинным русским барином», не следует, что жизнь в «Дубровском» изображена в общенациональном масштабе. С другой стороны, из того, что повествователь «Мертвых душ» замечает на бале’ у губернатора «не виданный землею чепец», нельзя заключить об «общеземном» масштабе изображения» 8.

Дело в том, однако, что именно у Пушкина, у Гоголя даже «мельчайшие детали письма» почти неизменно определяются общенациональным масштабом. Видимо, отсутствие общенационального масштаба как раз и помешало Пушкину закончить «Дубровского» и заставило перейти к «Капитанской дочке», а уж об «общеземном» масштабе изображения хотя бы и бала у губернатора заключает на кто иной, как сам Гоголь, который писал, что весь город со всем вихрем сплетен есть преобразование бесцельной жизни всего человечества. Как низвести всемирную картину безделья во всех родах до сходства с городским бездельем? И как городское безделье возвести до прообразования мира? – вот ведь в чем видит Гоголь свою задачу. Все время вершится поиск генеральных идей, целого, всерусского или даже «общеземного».

Потому-то как искусство синтеза, общего, основного, стремящегося схватить целое, общенациональное, всегосударственное, именно реализм начала века, становясь реализмом и оставаясь им, тесно связан с классицизмом, во многом даже через голову непосредственно предшествующего и сопутствующего романтизма, Мы уже избавили себя от необходимости только противопоставлять реализм романтизму, между тем отношение реализма к классицизму у нас обычно все еще предстает только Как отталкивание, преодоление и противостояние. А ведь не говоря уже о басне, к нему обращена и, стихотворная комедия Грибоедова. И до сих пор, скажем, почти строгое соблюдение Грибоедовым трех единств – времени, места и действия – часто рассматривается только как дань старому классицизму, уступка ему или его непреодоленность, то есть своеобразная рудиментарность, конечно, извинительная, если учесть величие этого реалистического создания.

Между тем значение «Горя от ума» как великого реалистического синтеза прямо связано и с той необычайной сосредоточенностью действия, концентрированностью места и сгущенностью времени, которые и обеспечила дисциплина трех единств. Да и в «Ревизоре», где, как известно, автор стремился собрать все дурное и разом посмеяться над всем, такие сосредоточивающие единства оказались явно необходимы при создании комедии и очень ощутимы при ее восприятии.

Говоря же более широко, гибкое понимание и применение этого универсального принципа, конечно, обеспечило многие дальнейшие победы, но не более ли было и поражений, когда начавшая резвиться на воле драма сочла себя вполне от него свободной.

Показательно ведь и возвращение Пушкина после «Бориса Годунова» к «узкой» Расиновой форме в «маленьких трагедиях». А бесспорно реалистические характеры грибоедовской комедии, да и гоголевской поэмы, свяжет с классицизмом опять-таки стремление найти одно универсальное свойство большого слоя, целого класса людей, одно качество, одну черту и через нее, и только через не», раскрыть все в человеке: молчалинщина, ноздревщина, маниловщина. Известно, что Пушкин противопоставляет мольеровскому Скупому, который скуп – и только, Шейлока у Шекспира, который являет все богатство характера – даже и чадолюбив. Манилов у Гоголя являет все богатство характера – даже и чадолюбив, но при всем том он Манилов – и только.

Видимо, как раз с ощущением целого и своей в нем роли связано и то обстоятельство, что в собственных своих созданиях, и именно тех, которые и приобретают чрезвычайную роль в судьбах национальной культуры, писатель играет роль своеобразного Зевса-вседержителя, учредителя мира, демиурга. Говоря банальными литературоведческими определениями, роль автора, образ автора в «Евгении Онегине», в «Мертвых душах» совершенно исключительны. И это вообще одна из ярких примет литературы начала прошлого века. А уж «Горе от ума» – пример такого рода почти единственный, поскольку ведь речь идет о драме. Подобно Пушкину Грибоедов мог бы сказать! «Пишу не комедию, а комедию в стихах – дьявольская разница». И конечно, как и у Пушкина, – дело не только в стихотворной речи как таковой. Потому что чуть ли не вопреки всем родовым установлениям драмы автор в комедии вездесущ и открыто явлен. Можно спутать у Островского речь, например, таких антагонистов, как Борис и Дикой? Несколько лет назад один литературовед, безусловный знаток комедии Грибоедова, в статье, посвященной этой комедии, оговорился и приписал Чацкому слова Фамусова.

  1. Ф. М.Достоевский, Полн. собр. соч. в 30-ти томах, т. 28, кн. 1, Л., 1985, с. 107.[]
  2. Ф. М.Достоевский, Полн. собр. соч. в 30-ти томах, т. 28, кн. 1, с. 118.[]
  3. Речь идет о «Петербургском сборнике», в котором были напечатаны «Бедные люди».[]
  4. См.: В. И.Ленин, Полн. собр. соч., т. 21, с. 255.,.[]
  5. Н. Г.Чернышевский, Полн. собр. соч. в 15-ти томах, т. III, М., 1947, с. 20.[]
  6. Н. Г.Чернышевский, Полн. собр. соч. в 15-ти томах, т. III, с. 317.[]
  7. Лидия Гинзбург, О старом и новом. Л., 1982, с. 403.[]
  8. »Гоголь: история и современность», М., 1985, с. 132. []

Статья в PDF

Полный текст статьи в формате PDF доступен в составе номера №6, 1986

Цитировать

Скатов, Н. Начало всех начал / Н. Скатов // Вопросы литературы. - 1986 - №6. - C. 113-130
Копировать