На путях к литературоведческому освоению жанра

В. С.Барахов, Литературный портрет (Истоки, поэтика, жанр), Л., «Наука», 1985, 312 с.

Книга В. Барахова посвящена литературному портрету.

Ее подзаголовок – «Истоки, поэтика, жанр» – говорит о том, что исследователь ставит перед собой задачу дать теорию жанра литературного портрета, основав свои выводы на изучении истории жанра, его возникновения и бытования в прошлом и настоящем.

Задача непростая. Она сложна не только обширностью материала, но и прежде всего необходимостью найти тот критерий или критерии, которые позволили бы автору монографии и ее читателям четко представить себе сам предмет исследования, его содержание и границы. Хорошо это понимая, В. Барахов правомерно уделяет значительное место самому определению жанра «литературный портрет» и выявлению того аспекта, который выбран в монографии для его изучения. Тем более что взятое само по себе словосочетание «литературный портрет» отнюдь не однозначно. Оно может быть понято как портрет литератора, «написанный», однако, нелитератором; портрет, созданный литератором, в то время как оригинал литератором не был; портрет литератора, литератору же принадлежащий.

Предметом исследования в монографии В. Барахова становятся литературные портреты, определяемые одним главным признаком: их создатели – профессиональные писатели.

Портретируемые же оказываются представителями разных сфер: литературы, политики и т. д. (литературный портрет В. И. Ленина, созданный Горьким, анализируется наряду с горьковским же портретом Л. Толстого).

Наконец, литературный портрет может включать в себя мемуарно-автобиографические моменты, быть написанным на основе личного знакомства художника и портретируемого, что вовсе не исключает возможности создания такого портрета, который будет базироваться лишь на изучении фактов, документов. Поэтому исследователь специально оговаривает, что в его книге рассматривается литературный портрет лишь «как жанр мемуарно-биографической прозы» (стр. 51).

Подобное ограничение принципиально важно. Оно содержит в себе не только указание на направление исследования, но и на его новаторский характер, так как литературоведческое изучение мемуаристики начато у нас сравнительно недавно. «В качестве основного объекта исследования, – пишет В. Барахов, – автор выбирает воспоминания русских и советских писателей, рассматривая их как самостоятельный раздел мемуарно-биографической литературы, как доказательство того, на что способна бывает мемуаристика, когда перо в руки берет не просто очевидец, свидетель прошлого, но талантливый художник, мастер портретного жанра» (стр. 7).

Построение книги, проблематика ее глав отвечают стремлению выявить генезис и особую художественную структуру жанра литературного портрета. Постановка вопросов о специфике художественного обобщения, об исторических и социально-философских истоках жанра, о личности писателя в связи с жанровым своеобразием литературного портрета, об эстетическом идеале и его роли в формировании жанра помогает представить те пути, по которым шел исследователь сам и по которым, вероятно, необходимо будет пройти всем тем, кто будет обращаться к этому своеобразному материалу. Необходимо, потому что вопросы эти не случайны, и, очевидно, к наибольшим достоинствам книги В. Барахова принадлежит то, что проблемы и вопросы, им поставленные, закономерны по отношению к теме его исследования.

Правда, не всегда можно согласиться с ответами, которые нам предлагаются, но сама проблематика книги, думается, выбрана безошибочно.

Новизна темы заставляет тщательно аргументировать ее важность. И если порой подобные обоснования так и остаются чисто формальными, то в данном случае они в высшей степени содержательны: ведь обосновывается необходимость изучения таких литературных явлений, которые ранее фактически не принимались или мало принимались во внимание. Более того, даже и литературными они считались далеко не всегда. Поэтому, например, мысль, что «документально-художественный портрет занимает важное место в современном литературном процессе» (стр. 4), является не просто декларативной. В сущности, это заявка на новый подход к изучению жанра – включение его в систему других жанровых форм.

Разрабатывая свою концепцию литературного портрета, видя в нем самостоятельный жанр мемуарно-биографической прозы, исследователь раскрывает огромные эстетико-познавательные возможности литературного портрета как специфического способа познания личности конкретного человека.

Эволюция жанра, его становление рассматриваются В. Бараховым в неразрывной связи с утверждением реалистического метода в литературе и искусстве. И, говоря о «портретном способе познания человека» (стр. 21), исследователь, естественно, «дальнейший прогресс в развитии портрета» также не отделяет от его самых высоких достижений. «В ощущении как бы заранее намеченных для себя «пределов» обнаруживается зависимость портретистов не только от присущего им индивидуального мастерства, стиля, специфики жанра, принуждающей каждого из авторов придерживаться мемуарно-документальной основы повествования и не выходить за ее границы, но и от самого литературного метода» (стр. 161).

Хотя специально такая проблема, как влияние на произведения мемуарной прозы литературных течений и направлений, в книге не разрабатывается детально, соотнесение с ней проводится в какой-то мере и указывает на один из необходимых аспектов изучения этой своеобразной сферы творчества. Пока сделаны лишь первые попытки, но они подтверждают плодотворность предпринятых поисков и необходимость продолжения их.

Жанр литературного портрета не может не вызывать на сопоставление с портретным жанром в живописи. Исследователь не только восстанавливает и сравнивает основные вехи истории овладения искусством портрета, писателями и художниками (здесь как раз его наблюдения не первичны, они основаны на работах К. Пигарева, М. Андрониковой и др.), но и широко использует возникающие ассоциации, подмечая то качественно новое, что рождается при пересечении искусств. Так, анализируя повесть Гоголя «Портрет», он подчеркивает, что «в созданной автором символике отчетливо обнаруживается новая взаимосвязь живописи и литературы, свойственная реалистическому искусству XIX столетия, их способность активно влиять друг на друга, решительно и бескомпромиссно вторгаться друг в друга для того, чтобы яснее, художественно убедительнее обозначить главную идею повести. И портрет в этом отношении оказывается наиболее очевидным звеном их соединения, пересечения в судьбе литературного героя, приобретающей вследствие этого обобщающее значение и многозначительный смысл» (стр. 24).

Мемориальная основа литературного и живописного портрета не только сближает, но и позволяет нагляднее продемонстрировать специфику творческой реализации замысла в литературе и в живописи, показать границы и возможности разных искусств при попытке воссоздания «реального человека». Так, констатирует В. Барахов, «сама природа портретного жанра, отразившаяся в его названии, – черта за чертой – требует в словесном портрете для построения образа более длительной протяженности во времени и поэтому создает иную, более гибкую и емкую по сравнению с живописным портретом художественную структуру» (стр. 31).

Обобщенная характеристика литературного портрета, выявляя существенные черты, недостаточна, конечно, для всех разновидностей жанра, хотя задача их всегда одна – создание образа «реального человека». Вместе с тем, и книга убедительно это положение доказывает, выбран ли «портрет-диалог» (иногда исследователь называет его «портрет-беседа») или «интеллектуальный портрет», его зависимость от творческого метода писателя всегда явственна и несомненна. В «портрете-диалоге»»образующая его основу словесная ткань состоит нередко из прочно осевших в памяти художника характерных высказываний», они позволяют «представить «внутреннее течение» мысли» (стр. 151). К этой жанровой разновидности В. Бараховым отнесены воспоминания Бунина о Чехове, портреты в мемуарах Короленко, Елпатьевского, Куприна, Вересаева.

Впрочем, границы между «разновидностями» жанра зыбки, и анализ конкретного произведения показывает, что к творениям тех же авторов могут быть применены и критерии «интеллектуального портрета», которым они вполне удовлетворяют. Сам же исследователь это наглядно и демонстрирует. К тому же, подчеркивая мысль о близости биографии, портрета и литературной критики, он привлекает внимание к тому, что образующая повествовательную основу портрета «обобщенная характеристика включает в себя элементы других родственных жанров, которые подчиняются основному замыслу портретиста. Их место и роль в каждом конкретном случае зависит от главной цели автора. Поэтому внутри портрета центр тяжести, неизменно приходящийся на саму индивидуальность человека, может сдвигаться в ту или другую сторону…» (стр. 48). Это дает возможность выделить литературный портрет как документально-биографическое повествование о давно умершем историческом деятеле, основанное на использовании иконографических материалов, писем, мемуаров; литературный портрет как жанр критики или мемуарно-биографической прозы и т. д.

Качественно новым этапом в истории развития жанра литературного портрета предстают в монографии воспоминания Горького о Ленине, Толстом, Чехове. «Синтезирующая природа жанра находит в творчестве основоположника социалистического реализма свою идейно-эстетическую сущность, – пишет В. Барахов, – так как все компоненты портрета образуют завершенную в своей целостности художественную гармонию» (стр. 170).

Портретное искусство Горького – своеобразный итог, проявление всего лучшего, чего удалось достичь в этом жанре предшественникам писателя и его современникам. Оно стало известного рода эталоном для будущих портретистов Метод социалистического реализма, «являющийся художественным воплощением последовательно-исторического подхода к изображению реальной личности в процессе ее изменения и развития, дарует художнику возможности для широкого, многогранного осмысления человека, и его времени, того самобытного, неповторимого, что обнаруживает он в каждом из интересных людей своей эпохи» (стр. 170).

В умении Горького увидеть в частном – общее, в универсализме его художественного мышления, в удивительной «пластике словесного живописания» находит исследователь то главное, что позволяет горьковским портретам оставаться непревзойденными и сегодня.

Советская литература развивает горьковские традиции в жанре портрета. В воспоминаниях Федина о Горьком («Горький среди нас»), Чуковского о Репине («Илья Репин») ощущается та же «синтезирующая природа» жанра, обнаруживается сложное построение, ставящее целью показать духовное разнообразие живой индивидуальности портретируемого.

Вместе с тем многочисленные разновидности литературного портрета заключают в себе И специфику творческой индивидуальности их создателей. Глава монографии, озаглавленная «Личность писателя и жанровое своеобразие литературного портрета», раскрывает перед нами двери самой «мастерской» писателя, показывает, что каждый творец по-своему использует «новые художественные возможности для самовыражения» (стр. 271). Произведения Паустовского, Алигер, Каверина, Полевого, Симонова, Трифонова демонстрируют, как присущее художнику «ярко выраженное индивидуально-личностное начало берет на себя жанрообразующую роль в обосновании авторской концепции» (стр. 272).

Исследователю удалось доказать, с нашей точки зрения, главное – реальность художественных открытий, сделанных в жанре литературного портрета, необходимость их теоретического осознания. В восполнении до сих пор существующего здесь литературоведческого пробела – задача и ценность книги В. Барахова, показавшей и эволюцию жанра, и его идейно-художественные завоевания.

Естественно, подобно каждому поисковому труду, и рецензируемый вызывает порой желание поспорить: ведь это существенный параметр его плодотворности. Так, трудно согласиться с отождествлением понятий «писательский» и «художественный». Между тем оно последовательно проводится в самом подходе к «писательским мемуарам». Нам уже приходилось напоминать об условности такого отождествления¹: не каждому «писателю» дано быть художником в его мемуарно-автобиографических произведениях. Не стал им, например, Григорович в своих «Литературных воспоминаниях». В то же время мемуарноавтобиографические жанры могут открыть художника слова и в том, кто до того писателем не считался. Вспомним скульптора Челлини, математика Кардано, не говоря уже о Сен-Симоне.

Название «писательские мемуары» предлагает такое выделение «разновидности» (стр. 270) мемуаристики, в основу которого положен профессиональный признак. Причем заранее предполагается высокий уровень произведения. Во всяком случае, более высокий, чем у воспоминаний, скажем, «инженерных». А ведь и подобная «разновидность» возможна, если уж помнить о профессии писавшего.

Название «писательские мемуары», конечно, имеет право на существование, – если оговорить, что оно не может a priori дать гарантию художественности. «Писательские мемуары» – тематически-профессиональное, но не жанровое определение, не основа для выделения особой разновидности.

Думается, нельзя противопоставлять писателей, оставивших воспоминания, «обычным мемуаристам» (стр. 57). Среди них могут быть очень «необычные» по художественному дарованию, по умению владеть словом. Ценность всякого произведения литературы, в том числе литературного портрета и произведений других мемуарных жанров, определяется не тем, кто их написал, но лишь достигнутым идейно-художественным уровнем. Разумеется, писателям удача дается чаще, и странно, если бы это оказалось по-другому. Но будем справедливы. Разве Кони, оставивший замечательные литературные портреты, не был юристом? И разве не называем мы его писателем прежде всего потому, что он стал им в своих воспоминаниях? Да В. Барахов и сам называет актера Орленева среди замечательных портретистов!

Что же касается того, что ничьи, кроме писательских, воспоминания не дают так много знаний о писателях же, то как же может быть иначе? Но – опять-таки – это их тематическая специфика, а не «идейно-художественная», которая не может зависеть от профессии, но только от творческого дара.

Речь идет, повторяю, не о том, «целесообразно» ли использовать термин «писательские мемуары» (стр. 270), а о том, чтобы ясно видеть содержание явления, этим термином обозначаемого.

Богатая мыслями и наблюдениями, книга В. Барахова как раз и призывает к дальнейшему научному, литературоведческому изучению такого интересного, специфического материала, который дают исследователям художественно-документальные жанры, и среди них – жанр литературного портрета.

1. См.: «Вопросы литературы», 1982, N 10, с. 152 – 153.[↩]