Н. Малыгина. Андрей Платонов и литературная Москва: А. К. Воронский, А. М. Горький, Б. А. Пильняк, Б. Л. Пастернак, Артем Веселый, С. Ф. Буданцев, В. С. Гроссман

«Время Платонова» — так называется авторское предисловие к рецензируемой книге. Это словосочетание имеет по крайней мере три разных значения. Во-первых, это творчество писателя в хронологическом развороте. Во-вторых, это период начиная с 1958 года, когда был снят полный запрет на имя Платонова и вышла первая посмертная книга его произведений («полузапрещенным» он, однако, оставался вплоть до наступления перестройки и гласности). Н. Малыгина обстоятельно рассказывает о работе платоноведов, о конференциях, монографиях, процессе издания текстов. Наконец, в-третьих, время Платонова — это нынешнее время его реального бессмертия, когда осознан уровень его гениального дарования и он признан классиком, причем не только в масштабе советского времени.

Сама Нина Малыгина занимается Платоновым уже полвека — с тех пор, как она в юные годы увидела фильм «Возвращение» (1968) с Лией Ахеджаковой в роли Петрушки. Дипломная работа о «Сокровенном человеке», кандидатская диссертация об эстетических взглядах Платонова, докторская — о его художественном мире в контексте литературного процесса 1920–1930-х годов… И вот своего рода итоговая книга, где вокруг фигуры Платонова начинает выстраиваться ни больше ни меньше как литературная история страны. Ведь недостаточно подавать ее (что академически, что в виде учебников) как цикл портретов. Писатели должны сойти с полотен и вступить во взаимодействие. Воскрешению подлежит вся система отношений, сцеплений, сближений и конфликтов.

Книга открывается групповым портретом четырех персон: помимо Платонова это Воронский, Горький и Пильняк. Отношения всех друг с другом не менее значимы, чем роль каждого в литературной судьбе Платонова. В непривычной роли предстает Горький: он «один из», а не «номер один», как в былые годы. На первый план здесь выходят Александр Воронский и Борис Пильняк, история журнала «Красная новь» и издательства «Круг», группы «Перевал»… Н. Малыгина показывает всю неоднозначность отношения Платонова и к Воронскому, и к Пильняку, однако при этом видит тут сходство духовно-литературных стратегий. Пильняк и Платонов эстетически близки друг другу как носители экспрессионистического начала, вместе с тем Платонов сохраняет верность утопическому идеалу «пролетарской литературы» и иронически относится к советской литературной аристократии. Любопытна с этой точки зрения интерпретация Н. Малыгиной пародийных подтекстов пьесы Платонова «Четырнадцать красных избушек», где фигура персонажа по фамилии Уборняк спроецирована на Пильняка. Впрочем, гораздо более зло выведен там под фамилией Фушенко одиозный П. Павленко.

Парадоксальность литературной судьбы Платонова в том, что он, давший в своих произведениях самую, быть может, беспощадную критику советской социальной действительности, не был элементарным «антисоветчиком». Сейчас, когда стало модным говорить о «советском проекте», можно сказать, что у Платонова был свой «советский проект». Это не синтез имперскости и государственного капитализма (каковым реально был СССР), а идеал истинно революционный по устремленности в будущее и истинно демократический (так можно трактовать платоновское понимание эпитета «пролетарский»).

Отсюда несовместимость Платонова с догматическим официозом, отсюда же его разногласия с ретроспективными принципами «перевальцев». «Позиция Платонова не совпадала ни с перевальской, ни с рапповской», — отмечает Н. Малыгина (с. 172).

Интересно поданы в книге отношения Платонова с Пастернаком. Реконструированы ситуации их возможных встреч: здесь промежуточным звеном выступает Пильняк. Были у Платонова с Пастернаком не только общие друзья и единомышленники, но и общие гонители: «На открытом совещании критиков РАПП в марте 1932 года одновременно ругали «Охранную грамоту» и повесть «Впрок». Выступали В. Ермилов, А. Тарасенков, А. Селивановский, А. Фадеев» (с. 252). Обнаруживаются и собственно творческие пересечения. Чтение неопубликованной рукописи Платонова вошло в сознание его старшего коллеги: «Автор «Доктора Живаго» воспринял «Котлован» как приговор гибельной для крестьянства насильственной «сплошной коллективизации»» (с. 239). И Пастернак, и Платонов не были склонны к эстетскому культу профессии: оба они в определенные моменты готовы были порвать с литературой, понимали, что надо порой и «разучиваться писать». Любопытна мысль о том, что проза обоих писателей «была прозой поэтов» (с. 328). Казалось бы, стиховое наследие Платонова не очень сопоставимо с пастернаковской поэзией. Но сходство есть, и оно обосновано следующим образом: «Взаимопроницаемость прозы и поэзии Пастернака совпадала с творческими принципами Платонова: у него часто образы и мотивы его стихотворений становились основой прозаических произведений» (с. 319).

Совсем иначе раскрывается Платонов в сопоставлении с Артемом Веселым. Оба — «пролетарские писатели», ориентированные на авангардную поэтику, вдохновленные опытом Хлебникова и Маяковского. Оба — цельные натуры, не склонные к компромиссам, не терпящие фальши и двоедушия. Обоих поддерживал Вячеслав Полонский, у обоих не сложились отношения с главным советским писателем. Н. Малыгина так обобщает имеющиеся на этот счет данные: «И Андрей Платонов, и Артем Веселый были похожи и тем, что не пытались понравиться Горькому. Оба признавались, что не приняли горьковских восторгов советскими достижениями, о которых Горький писал летом 1928 г., приехав в СССР. Оба не удостоились чести войти в ближайшее окружение Горького…» (с. 331). Сравнение двух художников «новаторской складки», двух ровесников (тот факт, что в 1899 году помимо Набокова, Олеши, Платонова и Леонова родился еще и Артем Веселый, как-то не вошел в культурное сознание, не охвачен этот прозаик юбилейными почестями). Отрадно, что Н. Малыгина воздает должное этому писателю и человеку трагической судьбы.

Глава о дружбе Платонова и Гроссмана, об их творческом диалоге сюжетно увлекательна, богата конкретной фактурой и вместе с тем содержит глубокие обобщения: «Оба сопоставляли германский фашизм и сталинский тоталитаризм» (с. 538).

Платонов и Гроссман — при всех различиях взглядов и стилей — явили в своих произведениях реальный гуманизм: «Платонов всегда следовал главному нравственному принципу: в самых тяжелых ситуациях он умел признать, что кому-то было еще хуже, чем ему. И находил спасение и опору в том, чтобы помочь тем, кто слабее» (с. 543). И Платонов, и Гроссман, работая военными корреспондентами, увидели мировое зло в полном объеме. «Мое сердце разрывается от горя, крови и человеческих страданий. Я много напишу. Война меня многому научила» (с. 543). По иронии судьбы эти платоновские слова зафиксированы в документах ОГПУ. Их записал осведомитель в феврале 1943 года.

Есть такая расхожая формула «практическое значение», которую мы в данном случае применили бы в самом что ни на есть буквальном смысле. Книга Нины Малыгиной — не только вклад в академическую науку, но и практическое подспорье для тех, кто читает вузовский курс истории русской литературы ХХ века. Книга помогает увидеть внутреннюю логику творческой биографии Платонова, интерпретировать его произведения не только как многоплановые и эстетически богатые тексты, но и как творения, прочно связанные с литературным и социально-историческим контекстом эпохи.