№5, 1995/Обзоры и рецензии

«Моя работа глубоко принципиальна… глубоко революционна»

«Диалог. Карнавал. Хронотоп» (Журнал научных разысканий о биографии, теоретическом наследии и эпохе М. М. Бахтина), Витебск, 1992, N 1; 1993, N 1 – 4; 1994, «N 1 – 2.

На Западе давно уже стало нормой в гуманитарных исследованиях издание «персональных» журналов и других периодических выпусков, посвящаемых личности и творчеству того или иного классика, просто популярного автора, будь то Бальзак, Диккенс или Конан Дойл. При этом не считается зазорным интересы «чистой» науки свободно комбинировать с чисто любительским подходом к сферам культуры, стоящим на грани искусства и обыденного существования: читатель хочет знать не только о своеобразии реализма Диккенса, но и о кличках, предположим, собак, фигурирующих в его прозе, о типах тросточек, которыми пользуются его герои. Памятники литературным персонажам, музеи, посвящаемые им, вкупе со специфическими изданиями образуют разновидность карнавала или «игры в бисер». Как говорит Джек Трейси, автор шерлок-холмсовской «Энциклопедии»: «Культ «Шерлокианы» – это развернутая в пространстве и времени интеллектуальная шутка, в которой факты и вымысел должны быть весьма основательно перемешаны» 1. «Шерлоковеды» занимаются вроде бы совершеннейшей чепухой: они выясняют, куда именно был ранен доктор Ватсон во время войны в Афганистане, через какие двери Форйн офиса выходил со службы Майкрофт Холмс, какие напитки подавали в лондонских барах 90-х годов XIX века, посещаемых Холмсом и Ватсоном, и проч. 2.

Нашей литературе и филологии, пропитанным идеологией серьезности, недостает такой веселой паранауки! Приведу свежий пример. Талантливый филолог, специалист по Достоевскому, прочитав один номер рецензируемого журнала (1994, N 1), возмутился: почему это В. Кожинов и С. Бочаров затеяли спор о том, вставал Г. Гачев перед М. Бахтиным на колени или нет? Это ж такая мелочь! И невдомек нашему достоевсковеду, что из таких вот – и многих иных – мелочей складывается духовная атмосфера эпохи.

Журнал «Диалог. Карнавал. Хронотоп» (в дальнейшем – ДКХ), издаваемый в Витебске Н. А. Паньковым, – примечательное явление культурной жизни «в пространстве СНГ», как сейчас выражаются. Да и границы нашего бывшего государства ему тесны: в его редколлегии ученые Австрии, Германии, Англии; США, Канады, Польши, в нем печатаются статьи не только на русском, но и на белорусском, английском языках. Жаль, что исчезли из ежеквартальника заведенные вначале английские резюме.Приоритеты издания четко заявлены на первой странице – это «Журнал научных разысканий о биографии, теоретическом наследии и эпохе М. М. Бахтина». Итак, на первом плане именно биография ученого, а уж вместе с нею и, так сказать, в ее контексте все прочее – теории мыслителя, работы исследователей, эти теории развивающих, использующих или оспаривающих. Такое распределение акцентов определено интересами главного редактора, который поставил себе серьезную задачу – создать первую в мире научную биографию М. М. Бахтина. Хочется надеяться, что это нелегкое и увлекательное дело будет завершено Н. Паньковым в достаточно короткие сроки. С той лишь естественной оговоркой, что, поскольку «диалог» исследователя с его «загадочным» персонажем в принципе не может быть завершен, мы вправе ожидать от других «бахтиноведов все новых и новых вариантов жизнеописания великого мыслителя, которые не дадут витебскому ученому возможности поставить последнюю и окончательно завершающую точку даже в его работе.Бесспорным украшением журнала (1993, N 2 – 3) является любовно подготовленная Н. Паньковым и тщательно им же прокомментированная, снабженная шлейфом ценных приложений публикация стенограммы заседания Ученого совета Института мировой литературы им. А. М. Горького от 15 ноября 1946 года, на котором состоялась легендарная защита диссертации «тов. Бахтиным на тему «Рабле в истории реализма». Определяя жанр события, публикатор назвал его «ярким событием», «высокой драмой» и «научной комедией» (с. 42). К этому тройному определению добавим – защита была и редуцированной, втиснутой в формализованно-бюрократические рамки тогдашней советской науки мениппеей, в которой сталкиваются и взаимодействуют – подчас абсурдно, а иногда и неожиданно остро – жанры научного отзыва, политической инвективы, похвалы, исповеди ученого («я одержимый новатор»), диатрибы и т. п. Подспудно же все это «реальное событие» вписывалось в трагический контекст советской истории – «виновник торжества», отбывшийссылку, ущемлен в правах; один из официальных оппонентов, И. М. Нусинов, погибнет в сталинских застенках в 1950 году, когда его «подзащитный» еще не получит своего кандидатского диплома…

Стенографическая запись заключительного слова М. Бахтина доносит до нас с трудом скрываемое волнение ученого, получившего тогда редкий – собственно, единственный за долгие годы! – шанс открыто выступить перед коллегами. Отсюда явно неуместная в тех мрачных условиях исповедальная нота – «я одержимый новатор» (с. 92), явно не согласующиеся друг с другом интонации самоумаления («новатор, может быть, очень маленький и скромный» – с. 92) и гордого самоутверждения («меня здесь будут обвинять в страшной ереси, но смею утверждать», «я историю реализма обогатил», «моя работа глубоко принципиальна», «моя работа глубоко революционна» – с. 95, 96, 99). Невольным, может быть, но от этого не менее озорным элементом карнавала в речи ученого звучит фраза: «Меня все же смущает вопрос о вертеле» (с. 93). Образы кухни, да еще гротескно гиперболизированные, куда как «уместны» были на строго ученом собрании! Впрочем, Бахтин, трезво учитывая уровень и менталитет ученой аудитории того времени, ведет свой диалог с нею, пытаясь как-то смягчить впечатление от «драстичности» (словечко А. К. Дживелегова) своей работы. О своей концепции «подзащитный» говорит (с. 92): она «представляется и неправильной, и странной, понадобилось очень много материалов для того, чтобы сделать ее правдоподобной (! – В. В.), чтобы убедить меня самого (! – В. В.)». И это говорится в то время, когда любая работа требовала опоры на авторитет классиков марксизма…Короче, стенограмма этой защиты должна войти в историю советской филологии, во все хрестоматии по истории отечественной гуманитарной науки, где она вступит в «диалог» с проработочными текстами 40-х годов, посвященными бичеванию Зощенко и Ахматовой, формалистов и космополитов тех незабываемых лет.На фоне этой публикации и ряда других материалов, помещенных в ДКХ, слишком благостной и почти как бы агиографической представляется пьеса, А. Смородиной и К. Смородина «Ныне отпущаеши…» о жизни супругов Бахтиных (1994, N 2). Авторы задались благородной целью сказать «последнюю правду» о великом мыслителе, раскрыть трагическое величие его души, претерпевающей «море смут» в духовном «противоборстве». Но благородный замысел получил однотонное (= монотонное) воплощение, диалог супругов, беседы Бахтина «старого» с Бахтиным «молодым» выдержаны сплошь в стиле трагической мелодекламации, «чистого» монолога, в котором мысль ученого беднеет и искажается. «Старый» Бахтин размышляет: «Ничто не имело смысла… кроме бессмертия души… Ничто… Никогда-никогда мир не превратится в фарс, всегда в основе будет лежать трагедия, потому что каждый – смертен» (с. 147 – 148). А куда же делся весь раблезианский пафос мыслителя, его концепция «веселой смерти», дух карнавала, вбирающий в себя и фарс? Но авторам пьесы-жития близок только Бахтин-подвижник, чей лик они живописуют предельно серьезно. Впрочем, хорошо, конечно, что ДКХ публикует и такие материалы, ибо они способствуют расширению наших представлений о философе.Вообще разделы публикаций разного рода мемуарных материалов об ученом и текстов М. Бахтина, записей его лекций радуют – так много нового, подчас неожиданного вводится в научный оборот, что в свою очередь непрерывно расширяет сферу диалога, ведущегося в бахтиноведении. Возьмем на выборку несколько примеров. В. Кожинов, предваряя запись лекций Бахтина, сделанных в 20-е годы Р. М. Миркиной, пишет: «…нетрудно предвидеть, что многое в них будет воспринято определенными кругами читателей с недоумением или даже с резким недовольством…» (1993, N 1, с. 90). Речь идет об очень «сильных» (и вполне однотонных, добавим мы) оценках тогдашнего творчества И. Эренбурга, М. Зощенко, Ю. Тынянова. Возможно, Р. Миркина упустила кое-какие нюансы в лекциях молодого Бахтина, но, надо полагать, ей особенно запомнились такие, например, формулировки: в «Хулио Хуренито» и «Николае Курбове» доминирует «пошлость», тон «дурного газетного фельетона», у Тынянова «нет ни стиля, ни языка (! – В. В.)», юмор Зощенко «чисто языковой и очень поверхностный» (с. 102 – 104). Кожинов с этими оценками полностью согласен. А «резкое недовольство» сразу проявилось – академик Г. М. Фридлендер (кстати, давший высокую оценку первым номерам ДКХ3) пишет: почти все наследие Бахтина «крайне спорно и субъективно», ученому не хватает диалектики. К тому же, «утверждая полифонизм Достоевского, Бахтин в своих работах, как это ни парадоксально, крайне монологичен и дидактичен». А лекции ученого о Тынянове и Зощенко произвели на Г. М. Фридлендера «жуткое впечатление», ибо в них Бахтин якобы «неожиданно смыкается с А. А. Ждановым (! – В. В.)» (1994, N 1, с. 15). И это говорится об авторе, который в 1946 году ни разу не процитировал речь Жданова! Более того, возражая резко своей оппонентке М. П. Теряевой, которая требовала от Бахтина ссылок на ждановский доклад, ученый имел дерзость заявить: «…если бы мне сейчас предложили пересмотреть свою работу с точки зрения этого постановления (даже фамилии Жданова не названо! – В. В.), я бы пришел к убеждению, что пересматривать ничего нельзя…» (1993, N 2 – 3, с. 99). А если по существу, то никакой «ждацовщины» в бахтинских оценках 20-х годов нет. У М. Зощенко немало слабых рассказов и довольно поверхностных юморесок. Сравнение раннего Эренбурга с «лакеем», к сожалению, с лихвой оправдалось в 30 – 40-е годы, когда талантливый писатель поставил свое перо в услужение сталинскому режиму4. Нельзя, однако, согласиться с уничижительной оценкой, данной Бахтиным Тынянову-писателю.

Можно еще говорить о других ценных мемуарных и публикаторских материалах, помещенных в ДКХ, но мы остановимся лишь на двух примерах. Первый – это беседы редактора журнала с В. Кожиновым, воспоминания и полемические заметки последнего (1992, N 1; 1993, N 2–3; 1994, N 1, 2). Вадим Кожинов на страницах ДКХ выступает как бы в роли «крестного отца» этого издания: он охотно делится с редактором своими увлекательными воспоминаниями, связанными с той ролью, которую критик сыграл в публикации трудов М. Бахтина. Кожиновские мемуарные зарисовки, как не без известной доли самолюбования говорит о них сам автор, это своего рода маленький «карнавал» и «авантюрный роман». Естественно, что мемуаристу, да и большинству читателей, интересны любые мелочи, детали из «похождений» Вадима Валериановича, который, проявляя чудеса изобретательности, житейской смекалки и начитанности, преодолевал одно за другим многочисленные препятствия, стоявшие в 60-е годы на пути к изданию книг ссыльного ученого. Как ловко учитывал молодой критик вкусы и пристрастия тех или иных «китов» нашей науки или администраторов от литературы! Как умело комбинировал способы воздействия на капризных литературных вельмож! Чего стоит один его рассказ в стиле пикаро, как он прорывался на велосипеде, преодолевая страх перед цепным псом, на дачу Федина!

  1. J. Tracy, The Encyclopaedia sherlockiana, L., N. Y., 1977, p. X.[]
  2. M. Harrison, The London of Sherlock Holms, Newton Abbot, 1972; Martin D. Dakin, A Sherlock Holmes Commentary, Newton Abbot, 1972.[]
  3. См.: Г. М. Фридлендер, Наследие М. М. Бахтина вчера и сегодня. – «Русская литература», 1993, N 3, с. 200.[]
  4. Редакция такую характеристику И. Эренбурга не разделяет []

Цитировать

Вахрушев, В. «Моя работа глубоко принципиальна… глубоко революционна» / В. Вахрушев // Вопросы литературы. - 1995 - №5. - C. 339-353
Копировать