№3, 1988/Обзоры и рецензии

Монография об авторе «Леса богов»

А. Самуленис, Балис Сруога. Монография, Вильнюс, «Вага», 1986, 428 с. (на литовском языке).

Монография по-прежнему остается ведущим жанром в литературоведении, жанром, который венчает частные исследования и создает цельную картину жизни и творчества писателя. Такова монография Альгиса Самулениса, посвященная Балису Сруоге (1896 – 1947).

Балис Сруога – один из выдающихся литовских писателей, многогранная творческая личность: поэт, прозаик, драматург, литературный критик, театровед и театральный критик, фольклорист, литературовед, профессор-славист. В творчестве Сруоги проявились многие общественные и литературные тенденции, характерные для первой половины XX века. Писателю было суждено пережить три в корне различных этапа существования литовского народа: годы самодержавного гнета, период независимого буржуазного Литовского государства и окончательное утверждение Советской власти в послевоенной Литве.

Его жизнь насыщена подвижническим трудом, высокими творческими устремлениями и драматизмом: в годы гитлеровской оккупации Сруога был в качестве заложника заключен в фашистский концлагерь Штутгоф. Глубоко потрясенный тем, что он увидел там и пережил, писатель воссоздал эти свои переживания в широко известной книге мемуарного характера – «Лес богов».

Б. Сруога был одним из крупнейших славяноведов в Литве.

В Каунасском университете он вел значительную часть курсов по русской литературе (устное народное творчество, древняя русская литература, новейшая русская литература и др.), опубликовал двухтомник «История русской литературы» (1931 – 1933). Русская литература в целом и ряд отдельных писателей оказали заметное влияние на становление Б. Сруоги как литератора. Он был близко знаком с Горьким, являлся активнейшим организатором задуманного издательством «Парус» крупного альманаха литовской литературы на русском языке – посредничал между Горьким и редактором названного издания Ю. Балтрушайтисом. Сам Балтрушайтис с юности и до последних дней жизни был и оставался для Сруоги величайшим духовным авторитетом. Благодаря ему в годы первой мировой войны Сруога – студент Московского университета – вошел в литературную жизнь тогдашней Москвы, познакомился с К. Бальмонтом, В. Брюсовым, А. Белым, Вяч. Ивановым, полюбил музыку А. Скрябина. В одной из своих автобиографий Сруога так пишет об этом: «Мое духовное развитие все же началось только в Москве, где благодаря близкому знакомству с М. Горьким, Юргисом Балтрушайтисом, Вячеславом Ивановым, Константином Бальмонтом я мог жить полнотой российской культурной жизни».

Б. Сруога был человеком европейского культурного кругозора.

Образованный, владеющий иностранными языками, он, в отличие от многих литовских культурных деятелей, страдавших провинциальной стесненностью, мыслил свободно и смело, порой намеренно подчеркивал эту свою смелость, как бы провоцируя остальных. Однако в любых обстоятельствах Сруога стремился сохранять гуманистическую концепцию ценностей. Раскрывая эти особенности мировосприятия Сруоги, его самобытность, А. Самуленис справедливо отмечает, что творчество писателя является «одним из тех мостов, по которым в современную литовскую культуру приходят традиции классической литовской литературы – ее гуманизм, органичная связь с землей, озабоченность судьбой родного края, как и ее особый лиризм, поиски новых горизонтов художественной выразительности, неустанное внимание к культуре формы» (стр. 6).

А. Самуленис не претендует на то, чтобы охватить все эти разветвленные линии связей творчества Сруоги с нашей современностью. Он ставит перед собой более скромные задачи: произвести окончательную инвентаризацию творческого наследия писателя, обрисовать общие контуры его биографии, личности и творчества. Первая цель автора монографии может привести читателя в некоторое замешательство: неужели спустя четыре десятилетия после смерти писателя не собрано полностью его наследие? Увы, это так. И относится это не только к Сруоге. Из литовских писателей покамест только К. Донелайтис издан полностью. Инвентаризация творчества Сруоги производилась в основном самим автором монографии. Им издана «Библиография сочинений Балиса Сруоги» (1970), а до того – исследование «Балис Сруога – критик драматургии и театра» (1968). Ряд позиций дополнен, исправлен. Сруога подписывал свои статьи, заметки самыми причудливыми псевдонимами (и в этом проявлялся его врожденный артистизм – псевдонимов у него было свыше ста!). Как выявить, обнаружить все его работы? Для раскрытия личности писателя нужны воспоминания – они собраны самим А. Самуленисом и другими литераторами, их накоплено уже около 150 единиц. Существенным фактологическим подспорьем для автора монографии явился богатый том воспоминаний, изданный в Чикаго (1974) стараниями вдовы Сруоги – историка В. Сруогене (бывшей учительницы многих наших писателей, в том числе и Э. Межелайтиса). Опирается А. Самуленис и на адресованные ему письма В. Сруогене.

О творчестве Сруоги опубликовано уже несколько работ, важнейшие из них принадлежат Й. Ланкутису (о драматургии) и В. Кубилюсу (о лирике). Последний является также редактором рецензируемой книги. В 1957 году выпущен шеститомник сочинений Сруоги (составитель и автор примечаний А. Малдонис), где впервые был опубликован и «Лес богов», впоследствии переизданный в 1960, 1971, 1976, 1979, 1985 годах. Столько же изданий выдержал роман и на русском языке, кроме того, он переведен на латышский, эстонский, польский, французский, болгарский, чешский, испанский языки. Особенно большой резонанс вызвала эта книга в странах, перенесших фашистскую оккупацию. После «Времен года» К. Донелайтиса, «Аникщяйского бора» А. Баранаускаса и «В тени алтарей» В. Миколайтиса-Путинаса «Лес богов» Б. Сруоги представляет собой самое видное на европейском горизонте произведение литовской литературы. (Жаль, что появилось оно там с большим опозданием.) На русском языке изданы также основные драматические произведения писателя.

Творчество Сруоги трудно охватить, трудно вместить его буйную (и человеческую, и творческую) натуру в те или иные узаконенные рамки. Тому противятся широкие интересы, разносторонняя деятельность, обилие сочинений, разнообразие жанров, яркий и противоречивый характер. Исследовать Сруогу интересно. Иначе разве посвятил бы ему А. Самуленис около двадцати семи лет труда. «Пока всего не знаю, не могу писать», – отвечал ученый, когда его поторапливали скорее закончить работу. Насыщенность монографии фактами естественно переходит в то глубокое знание предмета, которое не нуждается в демонстрации (А. Самуленис многое «втискивает» в сноски), но которое ощущается как некая подпочвенная водоносная жила. А. Самуленис не старается быть нарочито актуальным, ошеломляющим (истинное знание всегда противится внешнему «осовремениванию»), он настойчиво подчеркивает, что его труд следует традиционному направлению монографических исследований о писателях, которое довольно широко разработано в литовском литературоведении. Достаточно назвать монографии В. Кубилюса о Ю. Янонисе, Саломее Нерис, К. Боруте, Е. Симонайтите, В. Кузмицкаса о К. Донелайтисе. Монография А. Самулениса о Сруоге заняла достойное место в числе выдающихся работ этого жанра.

И все же. Не часто в монографиях так детально исследуется не только жизненный и творческий путь писателя, но и широта, многообразие его культурных и литературных интересов, выявляются обстоятельства создания произведений, их жанровое и стилистическое своеобразие, место в литовской литературе и отношение к общеевропейским тенденциям литературного развития. Организующей теоретической нитью монографии является проблема становления творческой личности, трактуемая автором не только как проблема психологии творчества, но и как проблема эстетики.

Жизнь, личность, творчество Сруоги, тем более в таком фактологически четком, верном, сдержанном и в то же время волнующем изложении, безусловно, будут интересны читателю. Вглядимся хотя бы в публикуемую впервые фотографию Балиса Сруоги тотчас по возвращении из Штутгофа: какая одухотворенность, какое благородство на этом изможденном, измученном лице, какая горькая ирония в изгибе рта, словно вопрошающего: «Поистине, чего стоят все мои книги, если в середине двадцатого века в центре цивилизованной Европы человек вдруг становится людоедом?» Из последних сил отстаивая свое человеческое достоинство, писатель отказывался в концлагере носить головной убор заключенного. Тем самым он избегал унизительной процедуры «Mutzenab!» («Шапки долой!»), которую полагалось исполнять, встречая любого эсэсовца.

Б. Сруога по сей день, спустя несколько десятилетий, предстает в воспоминаниях как «политзаключенный с непокрытой головой», «гордый и без шапки», «худой и высокий, точно символ мести» (стр. 336). Штутгофский период – вплоть до самого возвращения в Вильнюс – автором монографии изучен особенно тщательно, с привлечением фактов из Штутгофского государственного музея, исторических сведений и воспоминаний… Здесь автору удалось создать волнующее напряжение повествования, накал, который крайне необходим для книги такого большого объема.

Этот накал ощущается и во всей монографии, хотя автор, казалось бы, неспешно ведет читателя от одной вехи жизненного пути писателя к другой.

Детство в зажиточной крестьянской семье (брат, однако, был арестован за участие в революционной деятельности), годы студенчества в Петрограде, Москве и Германии (но раскрывается неугомонная, творчески ищущая натура юноши, чувствовавшего свою непохожесть на остальных, одиночество, отсюда – молчаливого, мрачноватого), одержимость поэзией, захлестнувшей все его существо (в 1920 и 1923 годах вышли в свет символистские сборники «Солнце и песок» и «Тропами богов»), казалось бы, самые мирные, наполненные творчеством годы профессорства в Каунасе… Но была ли когда-нибудь спокойной театральная жизнь и связанная с нею драматургия Сруоги? К тому же в вихрях исторических событий редко кому доводилось столько пережить и столько изведать. Названия глав в книге А. Самулениса безыскусны и точны («Детство», «Годы учебы», «Поэзия», «Преподавательская деятельность», «Поворот к драматургии», «В водоворотах исторических перипетий»).

Завершает труд обобщающая глава «Новые направления в творчестве», где, на наш взгляд, чересчур сжато рассматривается творчество двух последних лет жизни писателя. Недостаточно полно выявлена новизна направления творчества Сруоги и драматическая несовместимость его с литературной политикой послевоенных лет, лакировкой и «теорией бесконфликтности».

Для всякой монографии очень важен вопрос о соотношении в ней жизнеописания и анализа творчества писателя. В труде А. Самулениса анализ гармонично включен в исследование жизненных, биографических факторов, эстетических взглядов (особенно относящихся к драматургии и театру). Следует сказать, что любая область творческой деятельности Сруоги достойна отдельного исследования. Так, немало загадок для литературоведа таит в себе лирика Сруоги, которая на первый взгляд была лишь юношеским увлечением писателя. Однако в ней наиболее ярко раскрывается решительный для литовской лирики поворот от Майрониса к новым направлениям в литературе и искусстве. В 1915 году Сруога писал: «Я понимаю лирику исключительно как действо» (стр. 139).

Б. Сруога перевел на литовский язык знаменитое стихотворение П. Верлена «Искусство поэзии» и сам создал ряд образцов музыкальных стихотворений. В 1922 году он опубликовал небольшую поэму «Город» – произведение совершенно иной, чем у символистов, стилистики – это скорее экспрессионизм. После семилетнего молчания следует стихотворный цикл «В Альпах», снова не похожий ни на первые сборники, ни на «Город». Последнее обращение Сруоги к лирике – цикл «Песнопения Гостье Лазоревой» (1946) – одно из самых прекрасных произведений в литовской любовной лирике, в целом мало исследованное.

Б. Сруога-поэт по глубинной своей сущности – лирик (он говорил о литовцах как о «проклятой нации лириков»), лирическая нота звучит и в его драмах, особенно в «Под сенью исполина». Однако Сруога был автором, не желавшим покоряться лирическому мировосприятию (возможно, это тоже обусловило большие интервалы между лирическими волнами), подавляющим лирическую непосредственность рациональной конструктивностью (без чего драма как жанр немыслима) и зловещим смехом сквозь слезы («Лес богов»). Сопоставляя символистские стихи из сборника «Солнце и песок», историческую драму «В тени исполина» и мемуарный роман «Лес богов», трудно поверить, что это сочинения одного автора.

Широкий диапазон личности Сруоги проявляется в любом виде творчества, которым он занимался, в том числе в литературной критике: от горестного подтрунивания над литературой своего времени (нередко и над собой) до высокой и мудрой элегии, пронизывающей его последнюю статью о Ю. Балтрушайтисе.

Сложная, противоречивая и в то же время цельная личность Сруоги убедительно раскрыта А. Самуленисом – и это главное достижение исследователя. Личность художника для него не внешний, отстраненный объект – через личность просматривается все остальное, она «участвует» и в анализе творчества.

Возможно, читателю захочется увидеть в книге большее внимание к самому выдающемуся произведению Сруоги – мемуарной книге «Лес богов». Сегодня можно надеяться, что нашей общественности станут известны в реальных подробностях и драматичные перипетии этой книги: роман был подвергнут жестокой критике, опубликован с досадным, почти роковым опозданием. Именно поэтому «Лес богов», одна из первых (и потрясающих!) в европейской литературе книг о фашистских концлагерях, влиться в поток мемуарных произведений данного типа не успел. Довольно драматичным были последние годы жизни Сруоги в Вильнюсе: душевно и физически надломленному писателю, разлученному с близкими людьми (жена и дочь эмигрировали на Запад в надежде встретить его там), довелось пережить много горьких моментов. В монографии А. Самулениса об этих трудных годах жизни Сруоги, в которых как в зеркале отражается и драматизм послевоенного развития литовской литературы, сказано слишком мало. Все это нуждается в обсуждении, в оценке с позиций нашего времени, в подкреплении конкретными материалами, письмами (в том числе и всеми – без сокращений и изъятий – письмами Сруоги к Пятрасу Цвирке, возглавлявшему тогда Союз писателей Литвы), другими документами. Можно надеяться, что и это сделает А. Самуленис. Тем более, что столетний юбилей Сруоги (1996) предполагается отметить научным изданием сочинений писателя в двенадцати томах. Оно позволит восполнить последние пробелы. Исследования А. Самулениса дают нам в этом твердую уверенность.

г. Вильнюс

Цитировать

Дауетите, В. Монография об авторе «Леса богов» / В. Дауетите // Вопросы литературы. - 1988 - №3. - C. 213-218
Копировать