№8, 1986/Публикации. Воспоминания. Сообщения

Моментальные снимки

Это не литературные воспоминания, претендующие на полноту, широту и объемность изображения личности, судьбы и характера, А только лишь короткие дневниковые записи, сделанные в разные годы и, как представляется автору, вбирающие в себя какие-то чертыиприметы нашей литературно-общественной жизни.

Писательский клуб, литературные встречи, обсуждение творческих проблем, юбилейные чествования – все это всегда еще и общественная трибуна. Их влияние на литературную жизнь всегда было значительным, резонанс после таких встреч и собраний был широким, и не только в профессиональной среде.

Дневниковые записи вовсе не предполагают близкого знакомства, дружеских отношений автора с теми писателями, с которыми он встречался или наблюдал их в тех или иных ситуациях.

Это, пожалуй, всего лишь штрихи к портретам, документальные свидетельства, относящиеся к значительным личностям в нашей литературе, к событиям литературной жизни, да и к самому времени, этапы и вехи которого так быстро на наших глазах откатываются в историю. Одним словом, это не более как моментальные снимки.

ВИКТОР БОРИСОВИЧ ШКЛОВСКИЙ

Сентябрь 1967 года. Ялта. Писательский Дом творчества. Здесь жили Виктор Борисович Шкловский и Захария Станку, известный румынский поэт и прозаик, руководитель Союза писателей Румынии.

Так случилось, что по просьбе Захария Станку, с помощью сотрудницы Союза писателей и переводчицы Лилии Долгошевой я познакомил Шкловского со Станку, стал свидетелем их бесед, о чем и хочу рассказать.

Еще в дореволюционную пору, а именно в 1916 году, Виктор Борисович побывал в Румынии, работал там в пароходстве. Сейчас он сказал Станку, что у него осталось впечатление богатой (земли) и бедной (люди) страны тех лет. Особенно его тогда поражала грязь на дорогах. В грязи застревали повозки так, что их приходилось потом вырубать зимой.

Станку, выслушав все это от всегда улыбающегося Шкловского, подтвердил тоже с улыбкой достоверность этого впечатления.

– Но сейчас вы не узнаете нашего Черноморского побережья. Ривьера! Не хуже, чем во Франции, – сказал Захария Станку.

Как-то неожиданно, и, может быть, в связи с воспоминаниями о 1916 годе, разговор зашел о возрасте. Виктор Борисович заметил, что через четыре месяца ему исполнится семьдесят пять лет. Станку ему зааплодировал. О себе он сказал, что через месяц ему будет шестьдесят пять.

И Виктор Борисович в связи с этим произнес:

– Вы знаете, в шестьдесят пять лет можно еще заново начинать жизнь. Мой отец в шестьдесят лет закончил высшее учебное заведение, стал преподавателем в архитектурном училище, вообще же он был школьным учителем. И по сути дела, переменил специальность. Погиб же случайно, попав под трамвай.

Виктор Борисович выглядел, как и за десять лет до этого и десять лет спустя, находясь в своей удивительной нравственно-физической форме, над которой, казалось, не властно было время. Постоянно светилась на его лице улыбка, о которой трудно сказать, чего в ней больше – ума, мягкости, внимания к собеседнику или к самому предмету разговора, дающему повод для таких радостных раздумий. И эта улыбка Шкловского мне представлялась постоянным выражением, кроме всего прочего, еще и нравственного здоровья, и неиссякаемого одухотворения работой мысли, памяти, сердца.

Бывали ли перебои в этой мощной эманации жизненной энергии? Бывали, конечно. Однажды я видел, как Виктор Борисович под неусыпным надзором жены целый день пролежал на балконе, не вставая, но уже на следующий мы гуляли с ним по крутым дорожкам,

обегающим и слева, и справа ту гору, на которой стоял трехэтажный дом с колоннами, балконами и асфальтовым пятачком площадки перед главным входом в Дом творчества.

Всюду и везде, где встречаются литераторы, их беседа невольно соскальзывает на литературные темы, нередко при этом достается критикам.

Шкловский вспомнил, как когда-то Достоевский сказал, что вот, мол, уже много лет он читает как будто бы одну статью о том, что у нас нет литературы. А ведь это было время, когда жили Толстой, Достоевский, Чехов.

– Критики всегда пишут, что литературы нет, – заметил Виктор Борисович. – Это говорит о здоровье литературы.

Захария Станку спросил, знал ли Шкловский русских классиков.

– О да! С Горьким я был хорошо знаком. Маяковский и Пастернак – мои друзья. Знал Блока, Андрея Белого.

Станку спросил про Сергея Есенина. Тут же сообщил, что именно он был первым переводчиком Есенина на румынский язык.

– Есенина хорошо знал, – ответил Шкловский. – Часто ругал в статьях. Очень красивый был человек. И талантливый. Он из тех, у кого голос поставлен с детства.

Станку пригласил Шкловского снова посетить Румынию.

– Неужели вам неинтересно посмотреть, какая сейчас жизнь в тех местах, что вы видели в 1916 году? – спросил он.

– Очень интересно. Вот перед поездкой сюда, в Ялту, я с женой побывал в Венгрии, потом поедем во Францию, позже в Италию. И может быть, еще и в Румынию, – сказал Виктор Борисович.

На следующий день вечером Виктор Борисович пригласил Захария Станку, его жену Николину, внука Тудора и еще нескольких гостей в свою комнату номер 45, на третьем этаже дома с огромным балконом, выходящим в сторону моря. Стоял теплый, тихий, чудесный крымский вечер. Фонари в парке, мощные потоки света в городе у набережной – все это водопадом спускалось с горы к морю. Виднелся и порт, обозначенный маяками причалов, сигнальными лампами на кранах, движущимся лучом прожектора на маяке. Казалось, шагни с балкона – и ты очутишься на широкой лунной дороге, бегущей от ялтинского берега к горизонту.

Шкловский, как обычно, был энергичен и оживлен, много рассказывал, вспоминал, и, слушая его вместе с Захария Станку, я поражался памяти Виктора Борисовича.

Между прочим, он сказал тогда, что работает над книгой о смене литературных школ. И заметил, что писатель это вовсе не корова, мирно жующая траву на лугу, а нередко и тигр, поедающий своих собратьев. И долго, увлекательно и темпераментно излагал свои мысли относительно неизбежной смены литературных школ, направлений, их диалектической борьбы, когда одни писатели вольно или невольно, не в буквальном смысле, а иносказательно, «пожирали других», стремясь вытеснить их из истории литературы.

8 февраля 1968 года. Юбилейный вечер, посвященный 75-летию Виктора Борисовича Шкловского, в ЦДЛ.

Рассказывать о юбилейных торжествах всегда трудно. Стенографические записи длинны и не во всех подробностях интересны, а выборочные заметки носят характер личностный, да иначе и не может быть. И самое главное, почти невозможно передать атмосферу юбилейного торжества, быть может наиболее полно выражающую меру любви, уважения и почитания юбиляра, степень его популярности у читателей, в писательской профессиональной среде. На вечерах Шкловского эта эмоциональная атмосфера всегда отличалась высоким накалом.

И я хочу предложить читателям свои записи выступлений, мыслей писателей, остановивших мое внимание, чем-то удививших, поэтому и попавших в дневник.

В своей вступительной речи Семен Кирсанов заметил:

– Мы были в одной группе, где процветало наставничество без покровительства. С Маяковским Шкловский так и не смог перейти на «ты», но с Алексеем Толстым он был на «ты».

Семен Кирсанов назвал Шкловского «многоюдоострым», «человеком, который воюет за мастерство». «Любительство у нас превратилось в бедствие» – так выразился Кирсанов.

Интересной мне показалась мысль, высказанная Львом Славиным: «Обычно человек складывается от восемнадцати до двадцати пяти лет. Виктор Борисович «сложился несложившимся». Говоря об образности мышления в литературе, Славин вспомнил фразу Юрия Олеши: «Троллейбус сзади напоминает Чехова в пенсне с опущенным шнурком».

– Ну, кому еще придет в голову сравнить троллейбус с лицом Чехова? – спросил Славин и продолжал: – Здесь видна оригинальность образного мышления. В не меньшей степени она присуща и перу Виктора Шкловского.

Много известнейших писателей выступали на этом вечере с приветствиями, обращенными к юбиляру. И наконец, в заключение яркая, я бы сказал, даже удивительная по молодой энергии, по страсти и пафосу творческих исканий речь самого юбиляра. Он начал так:

– Вечерний звон, вечерний звон! Пришла старость. Я получил много писем к 75-летию, из них два письма из кардиологического института. Но не надо поддаваться старости! Самое обидное для писателя, когда хвалят его старые книги. Сейчас это происходит на Западе. Я сказал им: «Сорок лет вы не замечали этих книг, теперь о них трубите, но у меня нет уже сорока лет, чтобы подождать, пока вы поумнеете».

Самое трудное для писателя, – продолжал Виктор Борисович, – это увидеть сегодня и сегодняшний день литературы. Есть такая поговорка: «Маманя вышла за папаню, а меня выдают за чужого мужика». Надо уметь приветствовать молодежь, привыкая к ней, если надо, то и уступая место за столом. Не будем позволять себе уставать!

Известен необычный стиль Шкловского. Неожиданные повороты мысли, смелые ассоциации, острота и парадоксальность всегда были присущи ему. Это только на первый взгляд трудно для понимания, не всегда подчинено прямой логике, но при внимательном рассмотрении все обладает цельной и законченной внутренней драматургией. И мне не показалось странным то, что Виктор Борисович, вспомнив о Максиме Горьком, вдруг сказал:

– Я однажды с ним мылся в бане. Увидел: у него два ребра переломаны, потом они срослись. Он дрался в деревне с колом, дрался за женщину, которую били за измену. Потом это вошло в один из рассказов Горького. Надо писателю уметь драться. И работать до последнего часа.

Когда Лев Толстой ушел из дома, – продолжал Виктор Борисович, – он забыл шапку, но взял с собою пачку писем, на которые не успел ответить. И там, в дороге, он отвечал.

И снова Шкловский выкрикнул в зал, молодо и страстно:

– Неистребимость работы до последнего часа!

Продолжая свою речь, Виктор Борисович заговорил о Всеволоде Иванове, некоторые романы которого долго не печатали.

– Мы легкоранимые люди, – сказал Шкловский, – мы птицы, которым, чтобы летать, надо чувствовать воздух под сердцем. Если бы у нас была Толстая кожа, мы не смогли бы писать.

Виктор Борисович вспомнил фразу из Библии: «Говорить, что сегодняшний день хуже вчерашнего, – не дело мудрого».

– Всегда труднее верить в сегодняшний день. Но за свое дело надо быть гордым, – сказал он и закончил выступление: – Самые сильные понятия в мире – это земля и слово. Земля хранит многое, и слово хранит следы человеческого труда и жизни.

Будем гордыми и будем вместе строить жизнь, помогая друг другу!

23 февраля 1983 года. День 65-летия Советской Армии, и в этот же вечер в нашем Центральном Доме литераторов чествование Виктора Борисовича Шкловского в связи с его 90-летием.

В январе и феврале газеты и журналы напечатали много статей о Шкловском, интервью с ним, бесед, отрывков из его произведений.

Цитировать

Медников, А. Моментальные снимки / А. Медников // Вопросы литературы. - 1986 - №8. - C. 170-186
Копировать