№4, 1976/Жизнь. Искусство. Критика

Многообразие единства

Многообразие творческих устремлений – одно из самых заметных сегодняшних качеств нашей мировоззренчески единой критики.

Критик пишет для того, чтобы прочнее «навести мосты» между художником и читателем, выявить силу и слабость художника и, главное, извлечь из представленного им материала социальные, философские и нравственные обобщения и уроки, интересные для передового человека, нужные для воспитания новой личности, о которой мы думаем и заботимся. Социально-духовная зрелость нашего человека сейчас необыкновенно возросла; соответственно усложнились задачи критики. И она сознает это. Наследуя традиции отечественной критической классики и осваивая новый социальный опыт, наша критика, в лучших ее образцах, затрагивает практически все общественные, жизненные и духовные вопросы, занимающие мыслящего советского человека. Разнообразие ее забот говорит об идейной активности, о полноте воспитательного и познавательного поиска. Идейное единство выражается в конкретных творчески-воспитательных задачах.

Многосторонне исследуя предмет своего познания, ставя кардинальные духовные и воспитательные проблемы, критика порою обретает повышенную творческую специализацию, связанную с заметным различием жанрово-стилевых начал и решений. Широта творческого диапазона порождает и широту материала; современность нынешней нашей критики нередко лежит в сфере, прежде всего проблематики и не ограничивается текущим литературным материалом, хотя он, естественно, преобладает; это ставит дополнительные исполнительские проблемы.

В связи со всем этим настоятельно встает вопрос об исследовании творческого опыта критики; причем настоятельность тут не только чисто познавательная, но и практическая. Имей мы такие исследования, удалось бы избежать некоторые из тех «издержек производства», которые иногда имеют место.

Моя попытка разговора о творческой специфике современной критики – именно попытка и не более; к тому же одна из первых, со всеми неудобствами, вытекающими из этой ситуации. Имена, приводимые ниже, берутся для примера, и, естественно, их совокупность не отражает сколько-нибудь полно состояния нашей критики даже и в существеннейших ее чертах.

Вопрос о стилях и жанрах критики мало изучен. Довлеет отношение к критике как к сфере несамостоятельной и поэтому творчески малоинтересной в своей видовой сущности; а ведь категории стиля и жанра – из самых художественных, творческих. По-видимому, критика в нынешнем понимании слова была вообще слабо развита в большинстве старых литературных традиций, что косвенно льет воду на мельницу скептиков: «обходились же без критики». Что же касается новейшей литературы, и прежде всего, конечно, европейской и европеизированной, то критику, коли она талантлива и существенна, обыкновенно как бы молчаливо включают в историю «самой» литературы (Гердер, Лессинг, Белинский) и если и изучают в стилевом плане, то по законам прозы; а коли она не такова или как область деятельности не удовлетворяет понятиям такой-то эпохи, направления или системы мышления о сути творчества, то не включают никуда и не изучают с исполнительской стороны. При этом мимо сознания проходит тот интересный факт, что сплошь и рядом литераторы, отрицавшие критику как творчество, сами весьма серьезно занимались ею, Конечно, это свидетельство в пользу критики косвенно, но оно существует. Блок, объявивший, что «когда начинают говорить… о литературных родах и видах, о «чисто литературных» задачах, об особенном месте, которое занимает поэзия, и т. д., и т. д., – это, может быть, иногда любопытно, но уже не питательно и не жизненно» 1 и что «горе тому, кто вздумает толковать художественные произведения. Ему удастся истолковать только всякую дрянь…» 2, внес весьма весомый вклад в историю художественной критики начала века. Даже и по объему она в последнем собрании занимает два тома из восьми.

Впрочем, Блок, отрицая «толкование», при этом замечает: «Прав тот критик, который творит свою волю, который на основании собранных им фактов строит свою систему…» 3 Мысль, имеющая прямое отношение к проблеме стилей и жанров в критике и, кстати, во многом объясняющая феномен периодического обращения к критике даже интуитивнейших из поэтов новейшего времени, скажем, того же Блока. Есть духовные «системы», выразимые только в форме критики.

Как известно, советская критика складывалась на почве борьбы марксистского социологического метода с формальной школой и вульгарно-социологическими тенденциями. То и другое существовало как в чисто академической, так и в собственно критической сфере и дало своих теоретиков литературного процесса, которые подчас были и практиками его. В дальнейшем возникло единство советской критики на основе марксистского мировоззрения, при этом самое мастерство критики, в соответствии с конкретными задачами, продолжало развиваться в различных жанрово-стилевых направлениях. В то же время творческие манеры все более явно взаимодействуют между собой. Такая ситуация создает дополнительные трудности при изучении, классификации, так как различные жанрово-стилевые моменты плотно пересекаются в пределах одного явления, взаимодействуют и противоборствуют между собой; кроме того, в подобном положении порою нелегко разграничить собственно стилевые и собственно жанровые моменты (например, степень художественного начала в критике: жанр это или стиль?), и это придется принять во внимание в дальнейшем изложении: жанровые и стилевые черты здесь берутся в их единстве. Различение их между собой каждый раз обусловлено конкретной задачей.

Что касается конкретных жанровых форм, бытующих в советской критике и в критике вообще (проблемная и обзорная статьи, эссе, литературный портрет, критический очерк, рецензия и пр.), то разговор в этой плоскости не отвечал бы сути жанрово-стилевой ситуации в современной советской критике. Так же как и в поэзии и в прозе, в ней ощутима резкая сопротивляемость диктату внешних жанровых форм. В дальнейшем проблема жанровых форм учитывается, но не стоит в центре внимания.

На мой взгляд, в современной нашей критике прослеживаются жанрово-стилевые линии, главные из которых можно обозначить как публицистическую, философскую и художественную.

Понятно, что термины эти условны и с самого начала нуждаются в мотивировках и оговорках. В широком смысле слова публицистический пафос, прицел, интерес есть непременная черта всей вообще нашей критики. Однако же внутри этих общих целей есть свои акценты, возможна и даже необходима своя творческая дифференциация, разделение труда. Под напором накопленной информации, опыта, идей, в ситуации неизмеримо возросшей внутренней зрелости, влиятельности и творческой силы нашей критики эта потребность дает о себе знать все более открыто. Уже очевидное и все увеличивающееся жанрово-стилевое разнообразие нашей критики обусловлено именно этой потребностью. Как всегда бывает в подобных случаях, раздаются голоса, не помешает ли такое разнообразие самому единству. В «недиалектических» проявлениях, конечно, помешает, но вообще, видимо, такое разнообразие сейчас – один из законов самого единства.

Собственно публицистическая критика по степени влияния на литературный процесс и на широкого читателя остается ведущим жанром советской критики.

Публицистическая критика предпочитает стиль, в той или иной мере приближающийся к научному типу. «Освежающие» и «оживляющие» приемы, ходы, обороты строго мотивированы и, как правило, не обладают никаким «саморазвитием». Это обстоятельство неизменно придает даже самой талантливой публицистической критике налет изобразительного аскетизма; но оно же сообщает ей особую силу прямого воздействия на жизнь, на мораль и поступки читателя. Общественная проблема, взятая через характеры автора и героев, которая стоит в центре такой критической работы, как бы не нуждается в дополнительных нагрузках на свою суть; соответственны резкая и подчеркнутая центростремительность композиции, анализа и организация самого словесного материала.

Типичными образцами нашей современной публицистической критики являются некоторые работы Б. Сучкова; вот одна из последних и наиболее показательных. Теоретик, литературовед, Б. Сучков выступает здесь и в специфической роли критика.

Предисловие к Марселю Прусту не наилегчайшая из задач для критика – марксиста, социолога, публициста. Не говоря уже о том, что материал не дает немедленного внутреннего отзыва на прямые социальные категории, не «выводит» на них, сама судьба Пруста в нашей переводной литературе сложна и опосредованна. Начатое и неконченное издание 30-х годов, перерыв в десятки лет, новое, притом «необъемное» издание. Тем временем Пруст был провозглашен одним из героев западной художественно-прозаической триады XX века. Влияние Пруста на французскую и иные традиции до сих пор велико. Генезис его творчества зовет на свет тени не только Сен-Симона и Рескина, но и Толстого и Достоевского, что только осложняет дело.

Преодолевая эти повышенные трудности, критик-публицист, теоретик реализма как конкретно-социального творчества идет навстречу фактам и в то же время жестко организует их вокруг одной литературно-социальной проблемы. Можно ожидать, что этой проблемой будет место Пруста в общественно-идеологической истории западного мира XX века и преломление в его творчестве кризисного состояния этого мира. Так оно и есть. При решении задачи возникает много трудностей, о которых размышлял Плеханов в «Искусстве и общественной жизни»; их приходится устранять или преодолевать, вводить в систему.

Вот пример этой целеустремленной организации аналитического материала, его движения к нужному синтезу: «Проза Бергота очаровывает Марселя тем, что в ней слиты интенсивность мысли и прекрасная законченность выражения, кажущаяся порой чрезмерно насыщенной и густой. Но это – свойство настоящего искусства улавливать и выражать квинтэссенцию жизненных явлений, позволяя понять их лучше путем подчеркнутой интенсивности изображения… Касаясь в романе живописи, Пруст обнаруживает довольно стойкие свои эстетические пристрастия, характеризующие и ту традицию, с которой ощущал свою связь и Эльстир… Несомненно, Пруст выбирает художников, картины которых отчетливо подкрепляют излюбленную им идею содержательной красоты…

В современном ему искусстве Пруст обнаруживал расколотость этого единства и считал это крупным пороком. Поэтому он был противником формального экспериментаторства…

Не принимал он также и литературы, которая «содержит «описание вещей», дает лишь перечень их поверхностных свойств»…

В целом эстетика Пруста обращена к реальности, почему его роман обрел ценность, художественную значимость и оказался способен запечатлеть психологию и нравы общества, ставшего для Пруста объектом анализа. Но очевидны и границы его реализма, утрата Прустом полноты исторического мышления» ## Б.

  1. Александр Блок, Собр. соч. в 8-ми томах, т. 6, Гослитиздат, М. – Л. 1962, стр. 176.[]
  2. Там же, 152.[]
  3. Там же.[]

Цитировать

Гусев, В.И. Многообразие единства / В.И. Гусев // Вопросы литературы. - 1976 - №4. - C. 76-92
Копировать