«Мифы, правда, содружества, веры…»

И. ИВАНЮШИНА

«МИФЫ, ПРАВДЫ, СОДРУЖЕСТВА, ВЕРЫ…»

«Даниил Андреев в культуре XX века», М., «Мир Урании», 2000, 320 с.

Судьба творческого наследия Даниила Андреева уникальна даже для богатой трагедиями русской литературы XX века. Ни одной строчки оригинальных произведений не было напечатано при жизни автора, долгое время его настороженно обходили вниманием и «тамиздат», и «самиздат». Вышедший в 1975 году сборник стихотворений «Ранью заревою» (М., «Советский писатель») был пропущен сквозь такие цензурные сита, что не отразил и сотой доли неповторимого художественного мира, созданного писателем. Когда же в конце 80-х – начале 90-х годов были опубликованы основные произведения Даниила Андреева и в особенности после выхода в свет трехтомного собрания его сочинений, перед читателями и критиками всплыл огромный неведомый материк поэзии, мысли, веры. Он требовал осмысления. Открывшийся художественный мир был столь необычен и оригинален, что поставил исследователей в тупик. Обыденное сознание, столкнувшись с необъяснимым явлением, попыталось либо отбросить непонятное как несуществующее (этим, на наш взгляд, объясняется относительная немногочисленность работ, посвященных творчеству Д. Андреева), либо «нормализовать ситуацию» путем типизации личности автора. Назвать – значит понять. Даниила Андреева называли «святым», «не от мира сего», «душевнобольным», «духовидцем», «визионером», «пророком», «инопланетянином», «вестником», «безумцем», «мистиком», «ясновидцем», «поэтом в изначальном значении этого слова», «свободным теологом», «мифотворцем», «метагеографом»…

Потребность в систематизации и обобщении наметившихся подходов к творчеству писателя вызвала к жизни сборник «Даниил Андреев в культуре XX века» – «первый опыт научного осмысления творчества и идей выдающегося русского писателя» (с. 3), изданный Межрегиональным общественным благотворительным фондом «Урания» им. Даниила Андреева. В сборник вошли материалы двух конференций («Даниил Андреев в культуре XX века», 1996; «Связь времен: Даниил Андреев и пушкинские традиции в культуре XX века», 1999), частично уже знакомые читателю ¹.

Необходимость серьезного монографического исследования творчества писателя назрела давно, поэтому вполне понятно стремление редколлегии сборника (Алла Андреева, Станислав Джимбинов, протоиерей Валентин Дронов, Игорь Кондаков, Борис Любимов) форсировать этот процесс. Во вступительной заметке заявлено: «… научный труд в процессе редакторской подготовки перерос первоначальный замысел и стал по сути коллективной монографией, подчинив вошедшие в него работы смысловому единству издания» (с. 3). В то же время очевидно, что единство это скорее желаемое, чем осуществленное, и редколлегия вынуждена предупредить: «Взгляды и подходы авторов не обязательно совпадают с позицией редакторов сборника и Правления Благотворительного фонда «Урания» им. Д. Андреева» (с. 5). Составители сборника проявили определенную широту взглядов, собрав под одной обложкой разные, часто противоречащие друг другу точки зрения, ограничив доступ на страницы своего издания лишь тем авторам, которые пытаются отлучить Даниила Андреева от христианской традиции. В концепции сборника, в подборе материала ощущается активное участие вдовы писателя Аллы Александровны Андреевой, блестящего знатока, великолепного чтеца, неутомимого пропагандиста творчества Даниила Андреева. Ее статьи, открывающие три раздела – биографический, исследовательский и раздел публикаций, служат камертоном для дальнейших размышлений.

Биографические материалы по-разному могут способствовать пониманию творчества писателя. Для того чтобы читатель принял необычайные творения визионера, необходима не только художественная достоверность, здесь важна «достоверность» личности, жизни и судьбы. Потому так ценны опубликованные в сборнике фрагменты воспоминаний современников, документы следственного дела и, конечно, все вышедшее из-под пера самого Даниила Леонидовича. Краткий вариант биографии писателя, открывающий сборник, очевидно, преследует две цели: познакомить с ней «широкий круг читателей», которому адресована книга, и расставить акценты для тех, кто уже знаком с более полными ее вариантами ². Земляки Андреева, орловские исследователи, располагая документами и воспоминаниями очевидцев, освещают отдельные моменты жизненного пути писателя, помогающие понять его личность (Г. Павлова, «Трубчевск и трубчане в жизни и творчестве Даниила Андреева»). На основе тщательного изучения генеалогии рода Андреевых Л. Иванова высказывает осторожное предположение о происхождении помещика Карпова, предка Даниила Леонидовича, от Рюриковичей. Неожиданно далекоидущие выводы из этой гипотезы делает другой участник сборника – Ст. Джимбинов: «Итак, не исключено, что Даниил, Андреев – не просто аристократ, он – Рюрикович» (с. 103), «совершенно естественно предположить, что вообще это – свойство аристократического духа, что только аристократической музе одновременно подвластны и лирическая, и эпическая поэзия, и драматургия, и роман» (с. 103). Думается все же, что аристократизм крови и аристократизм духа не находятся в столь прямой зависимости, а такая экстраполяция фактов биографии на область творчества неплодотворна.

Впрочем, грань между жизнью и творчеством поэта иногда трудноуловима. Так, например, материалы о ранних художественных опытах будущего писателя (В. Сорокина, «Листая ранние тетради») помещены в первый раздел сборника и таким образом отнесены к фактам биографии. Между тем исследовательница убедительно показывает, что чудом сохранившиеся 600 страниц тетрадей, написанных 8 – 11-летним Даниилом, – «зародыши будущих творений» (с. 26). Летопись «Урасовская династия», фантазия-эпопея «Юнона» – это первые попытки создать свой «собственный мир» (с. 29), со своим адом, раем, мифологией, историей, географией, с персонифицированными образами абстрактных понятий («портретами» добра, зла, веселья, ненависти, радости, лести, покоя, горя, гордости и т. д. – с. 34). Детский опыт, осуществленный с недетской системностью и масштабностью мышления, строгостью и четкостью изложения. Конечно, все мы смотрим на ранние создания писателя сквозь призму системообразующего для его творчества произведения – «Розы Мира» – и узнаем в них главным образом знакомые черты. Тем очевиднее различия. Автор «Юноны» – это вестник до вести. Поэтому его сочинения с большим основанием, чем «Роза Мира», могут быть соотнесены с творениями Дж. Р. Толкиена и К. С. Льюиса. Их объединяет задача «создания вторичных миров или историко-художественного моделирования» (с. 35). Цель «Розы Мира» иная – адекватно передать полученную весть.

Наиболее сильное впечатление из всех биографических материалов производит, конечно, «Автобиография красноармейца Андреева Даниила Леонидовича, бойца команды погребения 196 краснознаменной стрелковой дивизии» от 4 июня 1943 года. Неформальная, подробная, опасно честная, она ставит нас перед вопросом: кому адресован этот документ, на какого читателя рассчитан? Полная серьезность, уважение к адресату, чувство равенства с ним – интеллектуального, личностного, морального. На формальный вопрос анкеты о религиозных убеждениях Даниил Андреев отвечает пространным рассуждением о природе религиозности как таковой, исторических формах богопознания и путях развития мировых религий. Свою религиозность он не только не скрывает, но пытается объяснить сотрудникам НКВД ее оттенки, обусловленные сочетанием христианства с поздним индуизмом, – «Красноармеец Андреев» признается в расхождении с «идеологией партии» «в вопросе религиозном» (с. 20). Выражая готовность бороться с фашизмом, он считает своим долгом уточнить: «Я глубоко люблю старую культуру Германии и Италии, немецкую музыку и поэзию, итальянскую живопись и архитектуру» (с. 20). Что это – наивность или безоглядная смелость? Ответ на этот не предусмотренный советской анкетой вопрос также содержится в уникальной автобиографии: «Некоторые моральные взгляды, усвоенные мною с детства и укоренившиеся навсегда, диктуют мне не избегать ни опасностей, ни открытой борьбы. Но препятствуют участию в такой работе, где имеется элемент обмана, хотя бы и допустимого в условиях войны… Возможно, что эту мою позицию трудно обосновать и защищать логически, но она коренится в чувстве, более сильном и императивном, чем логика, и никакому пересмотру не подлежит» (с. 21). Таков «категорический императив» Даниила Андреева, обеспечивший устойчивость и неизменность его жизненной позиции на протяжении десятилетий. Об этом свидетельствуют, например, протоколы допросов, опубликованные в пятом разделе данного сборника. При всех чудовищных искажениях, внесенных в них малограмотным следователем, некоторые мысли Андреева вполне узнаваемы: «Я, считая неправильным отношение советской власти к религии, утверждал, что в СССР не существует свободы печати и неприкосновенности личности. Невозможность свободно выехать за границу для каждого желающего я расценивал как насилие над личностью. Позднее я был не согласен с политикой коллективизации, усматривая в ней элементы принуждения» (протокол допроса от 5 марта 1947 года, с. 307). Даже в заявлении с просьбой о пересмотре его дела в 1956 году он повторит: «Но пока в Советском Союзе не будет свободы совести, свободы слова и свободы печати, прошу не считать меня полностью советским человеком» ³.

И еще одно важнейшее впечатление от этой автобиографии – удивительная достоверность, убедительность тона, заставляющая верить автору. Это свойство ощущается во всем написанном Даниилом Андреевым. «Он внушает доверие и заставляет воспринять такие вещи, которые у другого автора я бы просто не принял» (с. 102), – признается Ст. Джимбинов. Именно биографические материалы, дающие представление о человеческой личности Даниила Леонидовича, помогают нам отнестись к его художественному творчеству с «методологическим доверием».

Второй, третий и четвертый разделы сборника демонстрируют многообразие подходов современных исследователей к творчеству писателя. Объединяет их стремление поместить Даниила Андреева в тот или иной культурный, философский, эстетический, религиозный контекст. Принципы сопоставления предлагаются самые разнообразные. По многогранной одаренности и уникальности вклада в мировую культуру Даниил Андреев ставится в ряд с Данте, Фомой Аквинским, Дж. Мильтоном, Р. Вагнером, Ф. Ницше, В. Соловьевым, Н. Рерихом, Г. Гессе (И. Кондаков, с. 77). По способам познания мира его предшественниками называются «духовидцы прошлого»: Майстер Экхарт, Якоб Беме, творцы «Добротолюбия», В. Соловьев, Э. Сведенборг (А. Созонова, с. 156- 157). Наиболее устойчивой предстает параллель: Сведенборг / Данте / Андреев – три исторически, национально, конфессионально, личностно обусловленные типа вестничества.

Сопоставление русского и шведского духовидцев признается участниками сборника не бесспорным: автор давней статьи «Русский Сведенборг» («Новый мир», 1989, N 2) сегодня называет такое сближение «легкомысленным» (с. 102), а А. Созонова, выявляя сходства и различия двух визионеров, приходит к выводу о том, что они антиподы-естествоиспытатель, оставивший потомкам отчет исследователя, и поэт, создавший мифопоэтическую картину мироздания.

Параллель Даниил Андреев/Данте стала уже общим местом: два поэта, духовидца, мыслителя, «метагеографа». Между ними существует как генетическое, так и типологическое родство. Тем интереснее обнаруженные С. Семеновой различия. Если у Данте наиболее впечатляющими получились картины адских мучений, то «у Д. Андреева жизнь высших, просветленных существ, жизнь самосозидаемая, творческая, духовная раскрывается в поразительном разнообразии, богатстве и яркости красок» (с. 83 – 84). У Данте: «Все точно отмерено, торжествует симметрия, цифра, моральный циркуль, высокое самодовольство «чистеньких», страшное никогда, ничего изменить нельзя!» (с. 89; курсив мой. – И. И.). У Андреева: «тотальное спасение», «воссоединение всех с Богом», «все – в раю бессмертной творческой жизни» (с. 89). Носят ли эти различия конфессиональный характер, или их истоки лежат в индивидуальной природе таланта, – на этот вопрос еще предстоит ответить исследователям.

Иногда возникающий в связи с творчеством Даниила Андреева теософский контекст в сборнике сведен к минимуму. Его отголоски слышны в статье переводчика «Розы Мира» на финский язык Л. Сииберг. Работая для журнала финского Розенкрейцеровского общества «Феникс», она ставит русского визионера в контекст таких имен, как Я. Беме, М. Гендель, Р. Штейнер, Е. Блаватская, Н. и Е. Рерихи, П. Успенский, Г. Гурджиев ⁴, и видит в его творениях прежде всего «методологию религиозного познания»:

1. »О пламенном хоре, которого нет на земле». – «Новый мир», 1996, N 10; «О Данииле Андрееве». – В кн.: Даниил Андреев, Собр. соч. в 3-х томах, М., 1996; Б. Романов, «Русские боги» Даниила Андреева. – В кн.: Даниил Андреев, Собр. соч. в 3-х томах, т. 1, М., 1993. [↩]
2. А. Андреев а, Жизнь Даниила Андреева, рассказанная его женой. – «Новый мир», 1993, N 7; А. Андреева, Плаванье к Небесному Кремлю, М., 1998.[↩]
3. А. Андреев а, Жизнь Даниила Андреева, рассказанная его женой, с. 209.[↩]
4. Представителям оккультных наук явно не повезло на страницах сборника: Георгий Иванович Гурджиев назван Н. Гурджиевым (с. 201), Петр Демьянович Успенский – Павлом Успенским (с. 159), а Е. Блаватская – Блавацкой (с. 313). [↩]