Миф о золотом веке в русской масонской литературе XVIII столетия

Наши представления о мире идей века Просвещения достаточно полны и точны, опираются на классические работы российских и зарубежных ученых. Вершиной эпохи Просвещения и вместе с тем трагическим ее завершением по праву считается XVIII столетие, век великих ученых и писателей, Вольтера, Дидро, энциклопедистов. Его по праву называют царством разума. И в то же время мы знаем, что этот мир идей существенно сложен и противоречив, не всегда разумен. К тому же XVIII век отнюдь не исчерпывается Просвещением и классицизмом, рядом с идеями и творчеством просветителей существуют и борются с ними иные философские системы и художественные миры. Именно тогда возникает великий спор о Просвещении, который неизбежно принимает эсхатологическую окраску после трагической и поучительной гибели этой эпохи и многих ее деятелей в огне Великой французской революции. Опор этот жизненно важен для молодой, стремительно развивавшейся русской культуры того времени, определяет ее достижения, капитальные идеи и исторические судьбы на протяжении всего XIX века, да и сегодня далек от завершения.

В 1852 году философ-западник П. Я. Чаадаев, возражая славянофилу И. В. Киреевскому, подводил некоторые итоги этого спора: «Общее мнение не ограничивалось сравнением русского просвещения с просвещением европейским, но предполагало вообще, что существенное различие между одним просвещением и другим состоит не в характере, а в степени…» ¹    Оставив в стороне исторические подробности полемики, обратим внимание на саму идею: чем больше просвещения и неизбежно с ним связанной свободы, тем лучше. Когда они достигнут наивысшей полноты, наступит золотой век для всего человечества.

Такая по-кандидовски оптимистичная однолинейность, вообще характерная для века Просвещения и его деятелей, исключает любой реальный историзм воззрений и сколько- нибудь эмоционально и философски обоснованную эсхатологию, а вот неизбежный исторический крах основанных на ней прекраснодушных теорий, страшные, кровавые формы, которые эти отвлеченные теории и изощренные игры разума вдруг принимают в мире реальной жизни и политики на грани веков, порождают трагические мысли о конце времен и гибели человечества ²   . Тогда и возникают такие выдающиеся и загадочные произведения, как записанное Ж.-Ф. Лагарпом пророчество Ж. Казота, рождаются такие мыслители, как беспощадный, убедительный и талантливый критик века Просвещения и его деятелей Жозеф де Местр.

Все эти обстоятельства заставляют нас иначе взглянуть на XVIII столетие. Вдруг выясняется, что в эту сложную эпоху существовало несколько просвещении, они спорили друг с другом, опирались на совершенно разные культурные традиции и философские системы. Казот и Местр как мыслители и писатели сложились до Великой французской революции, они – масоны, последователи той самобытной и вполне художественной философии жизни, которую создали живший во Франции португальский мистик Мартиниш Паскуалиш (он и дал имя мартинизму) и его талантливый ученик Л. К. де Сен-Мартен. Философия и эстетика ордена вольных каменщиков в разных формах получила распространение в Западной Европе, особенно в Англии и Германии ³   . Масонство возникло и в России и повлияло на всю ее рождающуюся новую культуру, и прежде всего на художественную литературу ⁴  .

Именно здесь в масонских философских и литературных сочинениях прозвучала принципиальная, обоснованная критика многих идей и ценностей XVIII века. Есть у русских вольных каменщиков и свое название для эпохи Просвещения, в которую они живут и делают свою тайную «работу». Масон, переводчик мистических книг и поэт А. Ф. Лабзин говорит ясно: «…ложное Просвещение, продлявшееся всюду, есть та река, которая стремится поглотить Истину, хотящую породить нам мужественное чадо, и бегущую дня того из градов в пустыни и степи…» ⁵   . Без инвектив великого мастера ложи «Умирающий сфинкс» не будет до конца понятна таинственная предсмертная статья Пушкина «Александр Радищев» (1836), этот важнейший документ для истории русского масонства, где прямо и точно сказано: «В Радищеве отразилась вся французская философия его века: скептицизм Вольтера, филантропия Руссо, политический цинизм Дидрота и Реналя; но все в нескладном, искаженном виде, как все предметы криво отражаются в кривом зеркале. Он есть истинный представитель полупросвещения» ⁶   . Эти высказывания показывают, что проблема настолько серьезна, что ограничиться критикой здесь никак нельзя.

Масонская философия была характерна не только как принципиальное отрицание прямолинейного просветительства XVIII века, она стала очень последовательным возвратом ко всем домасонским тайным верованиям, традициям мировой эзотерики, античной, восточной, иудейской и христианской, к гностицизму и средневековой мистике, отброшенным после культурных революций, которые произошли в эпохи Возрождения и Просвещения и по дороге многое изъяли из богатого духовного обихода европейского человека, предложили свои самоуверенные однолинейные формулы взамен сложных старых идей. Ясно, что такая философская критика порождает вполне оригинальную эсхатологию, опирающуюся на барочные «Центурии» Нострадамуса, сочинения Якоба Беме и Джона Пордеджа, поэзию немецких розенкрейцеров ⁷   . Масонский золотой век оказывается не только позади, но и впереди, в послеисторическом будущем, где времени больше не будет, в вечном царстве света и всемирного братства, а «водители» масонской толпы стремятся повести «братьев» в новый рай на земле, в золотой век справедливой богини Астреи.

Потому-то так интересовали масонов доисторические времена, потому-то особое место в их чтении, переводах и издательской деятельности занимала поэма англичанина Мильтона «Потерянный рай» (в раннем русском переводе с французского она получила характерное название «Погубленный рай»). Напоминая о неизбежном возмездии за «погубление рая» и неправедную жизнь, М. М. Щербатов и А. М. Кутузов переводят поэму Э. Юнга «Страшный Суд». Рождается и оригинальная поэтическая эсхатология и апокалиптика. Русские поэты-масоны А. П. Сумароков, В. И. Майков и М. М. Херасков не случайно пишут барочные «оды философические» о Страшном Суде как заслуженном наказании за падение человека и неизбежном конце неидеальных времен.

Ибо, когда пал духовно человек, пала и природа, ставшая, по мысли масонов, низкой «натурой», материальным хаосом, лабиринтом мертвых вещей, где заблудился несчастный потомок светлого первочеловека Адама Кадмона. Только «водители», просвещенные масоны высших степеней могут вывести его из этого лабиринта:

Когда любовь в златые веки, Блистала всем в своей красе, И в братстве жили человеки, Тогда масоны были все ⁸  .

Масонская философия имела установившийся взгляд не только на природу и человека ⁹ , но и на историю, на общество, в котором человек живет. С этой точки зрения оказывается, что самодержцы, верховные правители, жрецы, священники любой церкви – всего лишь узурпаторы, которые преступно посягнули на общую для всех людей политическую и духовную свободу. Масоны всегда были убежденными противниками войн, деятельными сторонниками идеи вечного мира (об этом написан трактат В. Ф. Малиновского, масона и первого директора Царскосельского лицея), отсюда их вражда с Наполеоном, отсюда общеизвестный пацифизм Н. М. Карамзина и рассуждения молодого масона А. Пушкина о «вечном мире». Их псевдоинтернационализм основывался на необходимости объединения народов во всемирной империи, руководимой просвещенным, «конституционным» вождем- масоном. Ясно, что такая философия истории насквозь эсхатологична, полна темных и мрачных пророчеств, говорит о началах и концах, рождении и гибели, исторических канунах и мировых социальных катастрофах ¹⁰

Любое национальное государство, с масонской точки зрения, является незаконным образованием, посягающим на целостность мира, ибо Бог дал человеку божественную свободу; те же, кто так или иначе ограничил ее, являются врагами божественного порядка, поэтому с ними необходимо тайно и беспощадно бороться, вплоть до негласно признаваемого вполне законным умерщвления убежденных опасных врагов. «Вселенная есть отечество каменщика», – сказано в масонском уставе.

Золотой век Астреи предстает у масонов веком, в котором не будет законов, власти, наций, границ и собственности, то есть это знакомая всем нам по коммунистической мифологии картина социального рая на земле, но в масонской интерпретации она выглядит иначе, ибо в ней есть существенный момент, для марксистов неприемлемый, – идея свободы человеческой воли.

«И потому доколе в человеке есть воля, которая хотя и может развратиться худым ее употреблением, не престану однако почитать его свободным, хотя он почти всегда порабощен», – пишет философ-масон Сен-Мартен, мельком упомянутый в «Письмах русского путешественника» и все же, по-видимому, встречавшийся с их автором ¹¹ А в толкованиях Священного Писания, написанных С. И. Гамалеей, говорится о воле как о «собственном в человеке диаволе»: «Но она как Адама вывела из рая, так и всякого из потомков его не пущает туда, пока он не решится на всевозможное исполнение по Евангелию, несмотря ни на какие человеческие заповеди и предания» ^## ОПИ ГИМ. Ф. 342. On. 1. Ед. хр.

1. П. Я. Чаадаев, Статьи и письма, М., 1989, с. 386.[↩]
2. См.: С. Я. Карп, Французские просветители и Россия. Исследования и новые материалы по истории русско- французских культурных связей второй половины XVIII века, М., 1998.[↩]
3. См.:»Beforderer der Aufklarung in Osteuropa. Freimaurer, Gesellschaften, Clubs», Berlin, 1979.[↩]
4. См.: В. И. Сахаров, Русская масонская поэзия XVIII века (к постановке проблемы). – «Русская литература», 1995, № 4;

   В. И. Сахаров, Проза русских масонов (История и поэтика). – «Контекст. 1994, 1995», М., 1996; «Масонство и русская литература XVIII- начала XIX вв.», М., 2000 (в печати).[↩]

5. »Сионский вестник», 1818, кн. 2, с. 217. [↩]
6. А. С. Пушкин, Полн. собр. соч. в 10-ти томах, т. VII, Л., 1978, с. 245.[↩]
7. См.: «Тайные фигуры розенкрейцеров», Киев, 1997. Здесь наконец переведен поэтический сборник Даниэля Стольция «Химический цветник».[↩]
8. «Русский архив», 1916, № 4, с. 444.[↩]
9. См.: В. И. Сахаров, Концепция человека в философии русских масонов (по архивным материалам). – «Дельфис», 1997, № 4.[↩]
10. См.: В. П. Шестаков, Эсхатология и утопия (Очерки русской философии и культуры), М., 1995.^[↩]
11. Л. К. Сен-Мартен, О заблуждениях и истине, М., 1785, с. 26.^[↩]