Меню на сегодня… (По мнению социологов)

Предлагаемое социологическое исследование представляет, на наш взгляд, интерес, хотя необходимо отметить его существенную особенность: проводилось оно в очень ограниченной группе наиболее квалифицированных читателей, своеобразным был и список авторов, по поводу которого этим читателям предложили высказаться.

Один из примечательных уроков недавнего прошлого состоит в том, что механизму регламентации культуры значительно легче «совладать» с читателем, чем с писателем. Грозные постановления и газетные кампании по шельмованию литераторов-перерожденцев, изъятие книг из библиотек и исключения из писательского Союза не способствовали, разумеется, литературному творчеству, но и не могли окончательно отбить у писателей охоту заниматься своим делом. Очень многие продолжали работать, заведомо не рассчитывая на возможность публикации в обозримом будущем. Некоторые находили «экологические ниши», позволяющие уклониться от прямого идеологического контроля, писали замечательные детские книги или исторические романы, занимались переводами. В истории отечественной литературы последних десятилетий есть немало ярких страниц и исполненных драматизма писательских судеб, профессионально интересных для социолога. Однако существуют и другие стороны проблемы, часто остающиеся вне поля зрения исследователя: как влияют на читательское поведение и восприятие искусственные ограничения диапазона возможного в литературе, как воздействует на читателя постоянно воспроизводящийся корпус сходных литературных образцов?

Читатель – значимая фигура в социальной системе литературы. Ошибочно полагать, что читатель пассивно воспринимает литературный текст. Ожидания читающей публики и литературные вкусы и оценки разных социокультурных групп прямо или косвенно воздействуют и на писателя-творца, и на литературного критика. Эти соображения не новы и имеют достаточно разработанную традицию в социологии литературы ¹ Еще более очевидно влияние литературной ситуации на читателя. Жесткая селекция литературных произведений, бдительное внимание «компетентных» инстанций не только к идейной нагруженности книги, но и к личной лояльности самого автора, сужение книгоиздательского репертуара и сведение к минимуму любых нововведений сказались на читательских интересах и предпочтениях нескольких поколений. Унификация литературной нормы вызвала унификацию читательского вкуса. Социологические исследования чтения до самого недавнего времени выявляли удивительное единообразие читательских интересов: список самых желанных книг оказывался практически одним и тем же в самых разных социально-демографических группах. Книжный дефицит усугублял эту «культурную однородность». Если книгу приходится добывать, то можно ли говорить об индивидуальном и подлинном читательском выборе?

Конечно, альтернативные типы читательского поведения существовали и в самые застойные времена. Были и другие «списки», и другие литературные вкусы, и читатели, буквально по крупицам собиравшие целостный образ отечественной литературы. Однако эта читательская ориентация оставалась скорее исключением и не определяла ситуацию в мире чтения. Да и сами носители такой ориентации не склонны были ее декларировать, нередко считая свои интересы чем-то приватным и не общезначимым.

Для того чтобы осознать перемены, происходящие сейчас в литературной культуре, полезно проанализировать исходное состояние: чем была литература для читателя, чего он мог ждать от нее и насколько способен воспринять ее меняющийся облик?

Психологи, руководствуясь понятным желанием узнать, что случится с человеком, лишенным какой бы то ни было информации от органов чувств, придумали массу изощренных методик сенсорной изоляции – наглухо закрытые от звуков внешнего мира темные камеры, ванны с солевым раствором, бесконечные датчики, Чем совершенней методика, тем скорее начинаются галлюцинации.

Ориентированные на практику социал-утописты не менее методично создавали условия для изоляции культурной, устраняя побочные факторы, мешавшие широкомасштабным опытам по формированию сознания нового человека – одного на всех, зато всесторонне развитого и гармоничного. Для того чтобы устанавливать рацион пищи духовной, были созданы довольно сложные культурные механизмы – инстанции идеологического контроля над деятельностью представителей прежде свободных профессий (литераторов, музыкантов, художников), системы социальной поддержки «работников культурного фронта», надежно фильтровавшие сочинителей нам ненужных и несвоевременных книг и опер (министерства и госкомитеты, фонды и комиссии по присуждению премий).

Материя жизни весьма упруга, и экспериментаторам часто приходилось и приходится уступать ее сопротивлению. И все же некоторых результатов они добились. В частности, целенаправленные воздействия на наше коллективное сознание привели к неожиданным эффектам в сфере коллективного бессознательного. Как остроумно заметил писатель Александр Житинский в романе «Потерянный дом, или Разговоры с милордом», любой наш соотечественник обладает некоторым внутренним эталоном книги, не могущей быть опубликованной. При этом негативный прогноз («эта книга издана не будет») до недавнего времени оказывался точен практически всегда, чего не скажешь о прогнозе позитивном. Большинство людей затрудняется объяснить, как работает этот бессознательный и безошибочный механизм, определяющий границы дозволенного. Те же, кто способен осознать и словесно оформить критерии отбора, дают слишком разноречивые списки признаков «нецензурности», что противоречит очевидным фактам универсальности нашего внутреннего цензора и удивительного единства мнений среди сторонников разных стратегий цензурирования.

Литературные события двух-трех последних лет возвращают нас к теме социального эксперимента. Не имеющая персонального воплощения (так ли?), но оттого не менее объективная, логика жизни экспериментирует над нами в уникально чистых условиях, проверяя вышеописанный механизм под экстремальной нагрузкой. К приятному удивлению большинства «подопытных» (хотя есть и недовольные), ошибки негативного прогноза участились. Положа руку на сердце, много ли среди нас провидцев, уверенно предсказавших бы год или два назад возможность публикации романов Оруэлла или писем Короленко?

Социологу остается лишь фиксировать результаты, наблюдая, как расширение области дозволенного сказывается на читательских ожиданиях и установках. Совсем недавно желание познакомиться с творчеством В. Войновича или Р. Медведева, к примеру, требовало не только специальных усилий для приобщения к неофициальным каналам распространения такой литературы, но и определенного гражданского мужества. Ситуация изменилась и продолжает меняться. Однако процесс возвращения в отечественную культуру целой плеяды замечательных литераторов, творческая зрелость которых пришлась на 50 – 60-е и начало 70-х годов, протекает не так уж гладко. Здесь есть и внезапные «скачки», и турбулентные потоки, обнаруживающие наличие невидимых преград, которые мешают появлению отдельных имен (А. Зиновьев, А. Солженицын) или отдельных книг авторов, чье место в литературе сейчас представляется достаточно бесспорным (например, повесть Б. Окуджавы «Будь здоров, школяр», вышедшая в малотиражном альманахе «Тарусские страницы» и не переиздававшаяся в течение тридцати лет). Трудности, возникающие в процессе восстановления имен и книг, связаны не только с сопротивлением отдельных обитателей нашего литературного Олимпа возможному изменению сложившейся табели о рангах. Не объяснить их и превратностями личной судьбы некоторых литераторов (многие яркие авторы этого поколения в силу известных причин были лишены возможности публиковаться, некоторые покинули страну). Эти два фактора, безусловно, значимы. Однако вопрос заключается в том, готовы ли сами читатели изменить не абстрактную иерархию литературных авторитетов, а собственные представления о нормах литературного текста, принять идею множественности функций литературы и собственно типов литературности. С этой точки зрения любопытна довольно распространенная реакция вполне свободомыслящих людей на ставшие уже одиозными аргументы противников возвращения в литературу «забытых» имен: роман X или автор Y «не туда зовут», «могут вызвать пессимизм и разочарование», «не способствуют формированию готовности молодежи к ратным и трудовым подвигам, патриотизма, преданности идеалам и т. д.». Свежий пример – выступление С.

1. Укажем в качестве примера на классические работы Л. Шюккинга (Л. Шюккинг, Социология литературного вкуса, Л., 1928, с. 192) или совсем недавние исследования: Л. Д. Гудков, Б. В. Дубин. К понятию литературной культуры. – В сб.. «Литературный процесс и проблемы литературной культуры». Таллин, 1988, с. 123[↩]