№4, 2000/Заметки. Реплики. Отклики

«Медный вседник» Владимира Маяковского

Пушкинский субстрат в творчестве В. Маяковского неоднократно привлекал внимание исследователей. В произведениях Маяковского середины 20-х годов пушкинские реминисценции встречаются довольно часто (в поэмах «Люблю», «Про это», «Владимир Ильич Ленин», «Во весь голос», в ряде стихотворений).

Более сложный случай представляет, на наш взгляд, грандиозный незавершенный замысел поэмы Четвертый, Тридевятый или Пятый Интернационал, над которой поэт активно работал с 1920 по 1924 год. В этом произведении прямых отсылок к Пушкину немного: в обычном для данного автора негативном контексте упоминается опера «Евгений Онегин»: «Коммунисты толпами лезут млеть в Онегине, в Сильве, в Игоре» 1, да еще новый «социалистический поэт» сравнивается с головой из «Руслана и Людмилы»: «…горой-головой плыву головастить – второй какой-то брат черноморий» (4, 127). Самоидентификация поэта с образом наивной, недалекой и обманутой силы, жаждущей отмщения, выглядит довольно неожиданно для Маяковского. Возможно, его привлекла гротескная природа этого образа: «дивный рост» брата Черномора в поэтической аксиологии Маяковского получает безусловно позитивную окраску. В качестве психологического курьеза можно отметить также то, что над поэмой «Пятый Интернационал» автор работает в поселке Пушкино (Ярославской ж. д.), о чем неоднократно упоминает в тексте поэмы. При этом некоторые строки приобретают двусмысленный оттенок не слишком характерной для Маяковского национальной самодостаточности: он отказывается ехать за границу, чтобы там «на Париж паршивый пялиться», поскольку: «Да я его и из Пушкина вижу, как свои пять пальцев» (4, 109).

Всего сказанного явно недостаточно для того, чтобы искать в данном произведении пушкинский подтекст. Что же заставляет нас делать это? Прежде всего два обширных черновых наброска, не вошедших в опубликованные части поэмы.

В записной книжке № 14 1922 года содержится отрывок, рисующий гипотетическую встречу поэта с памятником Ленину в отдаленном будущем. Образ Ленина представляет здесь сложную контаминацию народно- карнавальных, гоголевских и пушкинских мотивов.

Ситуация выяснения отношений героя с памятником грозному и всемогущему правителю, олицетворяющему мощь государственной машины, отсылает нас к «Медному всаднику».

Сравним. Пушкин:

«Добро, строитель чудотворный! —

Шепнул он, злобно задрожав, —

Ужо тебе!…»…

…Показалось

Ему, что грозного царя,

Мгновенно гневом возгоря,

Лицо тихонько обращалось…

И он по площади пустой

Бежит и слышит за собой —

Как будто грома грохотанье —

Тяжело-звонкое скаканье

По потрясенной мостовой 2.

Маяковский:

Я не окончил речь еще

еще бросались слова ругуны

Ленин

медленно

подымает вечища

Разжимаются губ чугуны

Раскатываясь пустотою города гулкова

на мрамор цоколя обрушивая вес

загрохотали чугунобуково

ядра выпадающих пудовых словес.

(4, 305-306)

Оба отрывка построены по одной композиционной схеме: человек бросает обвинения монументу грозного властителя; статуя оживает (в обоих случаях мы видим именно мимические движения и глаза монумента); ожившая статуя преследует дерзкого обличителя. Очевидны и прямые лексические совпадения: пустой/пустотою, грома грохотанье/загрохотали чугунобуково.

Грохотанье металлического истукана по камням пустого города – для создания столь сходного с пушкинским образа Маяковскому пришлось проявить изрядную изобретательность, ведь даже он не рискнул изобразить конную статую Ленина 3. Вся ситуация переведена в вербальный план, действие заменено словом, физическое преследование – словесной дуэлью. Это обусловлено как природой действующих лиц, так и соотношением сил между ними.

Медный Всадник Пушкина принципиально безмолвен. И не потому, что он монумент, а потому, что царь. Вспомним: «Будь молчалив; не должен царский голос/На воздухе теряться по-пустому…» (2, 419). Это убеждение не только Бориса Годунова, но и самого Пушкина, о чем свидетельствует запись в его дневнике: «Царю не должно сближаться лично с народом. Чернь перестает скоро бояться таинственной власти… Доныне государь, обладающий даром слова, говорил один; но может найтиться в толпе голос для возражения. Таковые разговоры неприличны, а прения площадные превращаются тотчас в рев и вой голодного зверя» 4.

Монумент у Маяковского ворчлив, допускает разговорные интонации, сниженную лексику:

Садитесь товарищ а где-то в уме там:

носит чушь такую пороть его

видят занят

стою монументом

за чем только смотрит эта Фотиева

(4, 306)

– Про Вас Маяковский

не слышал я

кроме

того

что вы ничего стихошлеп

Я вас не встречал

ни в каком Совнаркоме

Вы может быть не нарком а наркомик

вы хоть бы мандат нацепили на лоб.

(4, 306-307)

Если такой монумент и можно вслед за Пушкиным назвать «горделивым истуканом», то в более бытовом, сниженном смысле этого выражения.

Интересно, что на сей раз Маяковский решил взорвать один пушкинский сюжет с помощью другого пушкинского сюжета. Как говорила М. Цветаева, «Пушкиным не бейте! Ибо бью вас – им!» Происходит наложение двух образов: Медный Всадник незаметно подменяется упоминавшейся в поэме Головой брата Черномора. Сравним:

И, сморщась, голова зевнула,

Глаза открыла и чихнула…

И вслед раздался голос шумный:

«Куда ты, витязь неразумный?

Ступай назад, я не шучу!

Как раз нахала проглочу!»

«Чего ты хочешь от меня? —

Нахмурясь, голова вскричала. —

Вот гостя мне судьба послала!

Послушай, убирайся прочь!

Я спать хочу, теперь уж ночь,

Прощай!»…

(1, 684)

В обоих случаях надоедливый посетитель нарушает покой утомленного своим предназначением хранителя некой силы.

Подмена Медного Всадника Головой, на наш взгляд, весьма симптоматична. Этот «гротескный образ смешанного тела» прежде всего эстетически ближе футуристу Маяковскому. Не исключено даже, что связь с Пушкиным здесь не прямая, а обратная. Еще в 1920 году в стихотворении «Владимир Ильич!» поэт осмысляет историческую роль вождя мирового пролетариата в таком же гротескном ключе, но вне всякой связи с пушкинскими образами:

Ноги без мозга – вздорны.

Без мозга

рукам нет дела.

Металось

во все стороны

мира безголовое тело.

Нас

продавали на вырез.

  1. Владимир Маяковский, Полн. собр. соч. в 13-ти томах, т. 4, М., 1957, с. 101. В дальнейшем все произведения В. Маяковского приводятся по данному изданию с указанием тома и страницы в тексте статьи.[]
  2. А. С. Пушкин, Сочинения в 3-х томах, т. 2, М., 1986, с. 183. В дальнейшем произведения А. Пушкина приводятся по данному изданию с указанием тома и страницы в тексте статьи.[]
  3. В поэме «Владимир Ильич Ленин» В. Маяковский попытается пойти по пути внешнего подобия и изобразит Ленина на броневике простершим руку над Невою, этакого «большевистского железного всадника с простертой десницей» (М. Вайскопф, Во весь логос. Религия Маяковского, М. – Иерусалим, 1997, с. 114). Но это будет уже другая эпоха. Смерть Ленина, очевидно, стала одной из причин отказа Маяковского от реализации замысла «Пятого Интернационала». А пока Ленин жив, и поэт не испытывает потребности в героизации его образа.[]
  4. А. С. Пушкин, Полн. собр. соч. в 10-ти томах, т. 8, М., 1964, с. 23.[]

Цитировать

Иванюшина, И. «Медный вседник» Владимира Маяковского / И. Иванюшина // Вопросы литературы. - 2000 - №4. - C. 312-325
Копировать